— Чего встал? — проворчал дед. — Иди к плите, — ткнул пальцем куда-то в угол. — Положи мне каши в миску и подай, — сам уселся у относительно расчищенного кусочка стола.

Я с осторожностью пробрался, куда было указано, и увидел закопченную, в пятнах убежавшей пищи плиту, на которой скучал одинокий глиняный горшок с пригорелыми потеками на черных боках. Несло от него жженой крупой, так что я не удивился, когда именно ее внутри и обнаружил.

— Господин лекарь, даже мне это есть неохота, — прикусил язык, но, как всегда, поздно.

— Так приготовь лучше, если умеешь! — совсем уж тонко, по-стариковски дребезжащим голосом выкрикнул хозяин.

— Хорошо, я все сделаю. Только пожалуйста, посмотри пока моего друга. Его укусил кас, и рана с самого начала была какая-то нехорошая. Я, конечно, во врачевании не смыслю, но кожа посинела и рука опухла.

— Ладно, — неожиданно согласился дед. — Посмотрю. Разжигай плиту, ставь воду. Где-то там должен быть чистый большой горшок, в него и налей. Кадка у задней двери.

Лекарь отправился за Корнем, а я занялся плитой, благо, делать это было далеко не впервой, как и наводить порядок на кухне. Да, понимаю, гордиться тут нечем, особливо молодому мужику, но я около двух лет вкалывал кухонным мальчишкой. Это было, наверное, почти сразу после потери памяти, и подвернулось очень кстати. Меня, мелкого, напуганного, мало что соображавшего в окружающей жизни, подобрала тетка Руша, повариха из «Богатого улова», большого постоялого двора в Приветном, городе на одном из Цветущих островов. Тетка Руша не отличалась мягкосердечием, ей просто требовался безответный паренек, живущий при кухне, на которого можно валить любую работу в любое время суток. Я им и стал. Не могу сказать, что шибко жалею: у меня тогда появилась возможность втянуться в новую жизнь (старую-то напрочь позабыл, в голове было пусто и гулко, хорошо, разговаривать не разучился), имея крышу над головой, еду и какую-никаую защиту от совсем уж мерзких вещей. Я, к примеру, избежал участи игрушки для извращенцев или серьезного преступника. Но это до меня уже после дошло, когда я побродил немного, а те два года я ненавидел кухню и скорую на расправу тетку Рушу, так что при первой возможности сбежал с бродячими кукольниками. Вот с кем было весело, но далеко не так тепло и сытно, как на постоялом дворе.

— …Да, их натаскали трое предприимчивых людишек, чтобы грабить путников, — через незакрытую дверь до меня донесся раздраженный голос Корня, видно, повторявшего уже сказанное.

— Светлый Сарий! — проскрипел дедок (гранитобрежцы, понятное дело, слыхом не слыхивали о Небесной Хозяйке). — Так значит, все путники, задранные касами на подходе к Совиному Углу…

— Ага, — заявил айр, появляясь на пороге. — Думаю, что так.

— А вы их, значит, перебили? — в голосе лекаря проскользнули странные нотки, я даже прервал поиски крупы и взглянул на него.

— Ох, дед, можешь не верить, дело твое, но я правду сказал. Перебили все зверье. И четвероногое, и двуногое, — айр присвистнул, оглядывая развал на кухне. — И тебе еще нужно прислуживать за ужином? Извини, старик, но это просто хлев.

Лекарь, казалось, не расслышал последних слов айра. Он сел на лавку, уставился в пространство, и как-то судорожно зажевал губами.

Я проверил горшок с водой — до кипения определенно была уйма времени — и подошел к лекарю.

— Хозяин, ты как?

Он взглянул на меня, в старческих глазах, когда-то карих, теперь блеклых, подернутых сизовато-лиловой поволокой, стояли слезы.

— Значит, моего внучка не звери поели, а разбойники порешили… Вот почему при нем ни денег, ни трав не было… Я его на ярмарку отправил, кое-что продать, кое-что купить, а назад так и не дождался… Потом уж люди нашли… то, что осталось… Я, грешным делом, подумал, что они и монеты прибрали, а вон оно как, оказывается…

Мы с Корнем переглянулись, растерянные. Морщины на смуглых, покрытых еще более темными старческими пятнами щеках хозяина уже поблескивали от выбежавшей из глаз влаги. Айр стоял пнем, боясь лишний раз посмотреть в сторону лекаря, а я вдруг будто увидел, как жил этот старик со своим внуком. Как мальчишка (или, может, уже взрослый парень), вел хозяйство и с каждым годом все больше опекал деда, наверняка хорохорившегося, но потихоньку сдававшегося старости. А когда внука не стало, развалилось все. И дело не в том, что старику трудно хозяйничать одному, просто всякая работа неожиданно утратила смысл. Он, небось, на каждого, кто обращался к нему за помощью после гибели внука, орал, как на Корня. Чтоб не отрывали от скорби, не пытались вернуть к опостылевшей жизни.

— Дед, их больше нет, ни разбойников, ни тех тварей. Они уже никого не тронут, — присел рядом с ним на лавку. — Понимаю, слабое утешение, но уж какое есть. А ты по-прежнему нужен людям. Небось, мы не первые, кого ты непомерной платой стращал, а?

Лекарь засопел, но в уголке его губ мне померещился призрак улыбки.

— Вы самые настырные. Особенно ты, кашевар. Дружок твой, не серчай за прямоту, попросту бревно неотесанное, только ругаться и может.

Я не удержался и с ехидцей взглянул на Корешка, тот закатил глаза к потолку, еще больше насупившись.

— Не держи на него зла, хозяин…

— Фенхелем меня кличут.

— Фенхель, Корню и досталось больше моего. Посмотри рану, будь милостив. И, если все еще хочешь каши, скажи, где крупа.

Вечер окончился тем, что лекарь не только обработал и перевязал рану, заодно напоив Корня каким-то целебным отваром, но вдобавок предложил разделить с ним ужин и остаться ночевать.

— Я расчитываю, что с утра ты займешься уборокой, — ворчливо бросил мне.

— Всенепременно, хозяин, — склонил голову. — А можно вот этой травки заварить? — указал на случайно замеченный на столе букетик тимьяна в маленькой глиняной посудинке, непонятно откуда взявшийся среди этого развала. — Тимьян, я не ошибся?

— Не ошибся, — буркнул Фенхель. — Заваривай, этого добра у нас за селением хватает, да и не шибко нужно. Здесь не ваш север, простуды случаются редко. Тебе-то зачем?

— Да просто запах нравится, — уклончиво ответил я. Когда б сам знал, зачем… Желание было странным, но отказаться от него почему-то не получалось. Стоило разглядеть среди мусора на столе знакомую травку, и я не мог думать ни о чем другом, как о кружке тимьянового отвара. Бред. Особенно если меня тем самым Тимьяном родители нарекли.

— А откуда ты знаешь северное наречие и свойства тамошних трав? — спросил Корень, на сей раз вполне миролюбиво.

— Я в молодости специально в Морену на корабле ходил, после аж до Багряного Края добрался, чтобы про тамошние травы узнать, у северных лекарей поучиться, — с некоторой надменностью пояснил Фенхель. — Кое-что с собой в Гранитный Брег привез, здесь выращиваю, зело полезные растения оказались. Вот взять ключ-траву…

— Ты, видать, сведущий лекарь, — айр не захотел слушать про свойства растений.

Я рассеянно следил за разговором, заливая кипятком веточки тимьяна, нащипанные в большую глиняную кружку с корявым бледно-желтым петушком на боку.

— Я в свое время нашего правителя пользовал, — надменности в голосе старика прибавилось.

— Не сочти за дерзость, досточтимый Фенхель, но что такой искусный врачеватель делает в Совином Углу?

— Сюда нередко айры заходят, а они знают о травах куда больше людей. Некоторые охотно делятся знаниями. Постой-ка… — лекарь уставился на меня, старательно дующего на обалденно пахнущий парящий отвар. — У меня иногда останавливается один из них. Его зовут Валериан, и он почему-то очень любит отвар валерианы. А тебя, парень, не Тимьяном кличут?

Я уже успел пригубить обжигающей жидкости и чуть не поперхнулся.

— Не, хозяин, — ответил, прокряхтевшись и сделав вид, что обжегся. — Я Перцем прозываюсь. А что, неужели на айра похож? Они, говорят, бабам нравятся. Это уж скорей друга моего нужно в нелюди записывать.

Фенхель улыбнулся, Корешок зыркнул недовольно.

— Молодой ты еще, вон, сразу баб вспомнил. Да, говорят, айры что-то такое умеют с их сестрой. Я о вас ничего не знаю — кто, откуда, зачем к нам пожаловали, вот и спросил. Не мое, конечно, дело, но раз уж заговорили… Из вас двоих ты как раз больше на этот народец похож.

— Это еще почему?! — чистокровный айр едва ли не подскочил от возмущения.

— Потому что в нем доброта и понимание имеются, а ты только орать, ругаться и зыркать исподлобья горазд. Очень по-человечески себя ведешь, а мои знакомцы из нелюдей не таковы. Может, правда, они ко мне по-доброму, потому что я травы уважаю…

— Я устал и хочу спать, — процедил уязвленный Корешок, избегая встречаться со мной взглядом. Бедняга. Наверное, предчувствует, как я буду донимать его всю дорогу до Зеленей. Это ж надо, так кичиться своими добродетелями, и напрочь позабыть о них в обществе несчастного старика из порочного людского племени!

— Я тоже пойду, хозяин, — поставил пустую кружку на стол, ощущая необычную легкость в теле, душе и мыслях. — Завтра все уберу, обещаю. Слово сдержу, хоть и не айр.

Фенхель устроил нас на ночь в сарайчике, на соломенных тюфяках. Сначала он пытался уложить нежданных гостей в комнате, но мы отказались, ссылаясь на духоту. На самом деле не так уж там было и душно, но дом пропитался запахом пригоревшей пищи, испорченных снадобий, да еще, казалось, стариковского безнадежного горя.

В сараюхе дышалось гораздо легче. По стенам и под крышей висели пучки сухих трав, в них что-то шуршало, может, полевки или сверчки, может, кошики-полуночники, лакомящиеся снами. Из дома тварюшки наверняка сбежали — что за радость грызть горькие сны осиротевшего Фенхеля? А здесь их ждала богатая пожива. Нет, от моей степи им вряд ли удастся урвать кусочек, хотя, схарчи они травинку-другую, не стану возражать. Зато маленькие проныры поживятся грезами Корня. Я слышал пару раз, как он бормочет во сне женские имена, вполне себе ласково бормочет, так что за сладость сна можно не беспокоиться.

Оказалось, что Малинка ничего не знала о касах — в ее книжках о такой мерзости не говорилось. Она опять слушала мой рассказ, как зачарованная.

— Ты, наверное, очень сильный колдун, — сказала задумчиво, когда я закончил. — Я тут узнала, что Туманный лорд тоже, вроде бы, не чужд волшебству. Ходят слухи, он сам обладает какими-то способностями. Ты так ничего больше и не вспомнил?

— Не-а, ничего. — Три болота, до чего ж приятно расти в глазах моей радости… Очень сильный колдун, м-да… — Все эти колдунские штучки сопровождает дикая боль в голове, точно такая же появляется, когда я долго пытаюсь вспомнить детство или вызвать ветер просто так. Я уже боюсь лишний раз пробовать, чтоб в уме не повредиться. Зеленя совсем близко — потерплю, дождусь встречи с творящими, авось, помогут.

— Да, ждать осталось совсем недолго, — Малинка прижалась ко мне, ласкаясь. — Ой, да это от тебя так пахнет! А я думала, мы примяли какую-то особенно духовитую травку.

— Ну ты же так и не принесла воды, — принялся оправдываться я. — Речки, ручьи и озера по пути не попадались, а из колодцев путникам тут только пить разрешают и лошадей поить, у кого они есть. Так что не обессудь.

— Фу, глупый, — засмеялась сладенькая. — От тебя хорошо пахнет. Какой-то чудной травой. Здесь, в степи, такая растет? Мне было б интересно посмотреть.

Я принюхался. Если чем и пахло ощутимо, так это тимьяном, но поблизости его видно не было.

— Жаль, — вздохнула девочка. — Надо будет поспрашивать у травников, уж они-то должны знать этот тимьян. Тогда я, наконец, узнаю, какими такими цветами благоухает мой загадочный айр.

— Загадочный! — я улыбнулся. — Ну ты скажешь. А айр должен пахнуть аиром, не находишь? И, кстати, определенное сходство с озерным корнем у меня имеется.

Малинка захихикала, выдавая знакомство с цветущим обликом этой травы.

Утром проснулся рано, на удивление бодрый и полный сил. Корень храпел вовсю, и я не стал его будить. Яркий свет, проникавший в сарай через многочисленные щели, дал убедиться, что с другом все в порядке: физиономия выглядела вполне здоровой (и была изрядно заросшей), пальцы на прокушенной руке утратили отечность. Хвала Небесной Хозяйке, Фенхель оказался хорошим врачевателем.

И я отправился отрабатывать лечение и постой. Старикан уже копошился на кухне, прибирая со стола сено (оказавшееся высушенными целебными травами) и прочий мусор (сухие грибы, ягоды, лишайники — «ценнейшие ин-гри-ди-ен-ты» для снадобий — как выяснилось, когда я чуть не вымел кое-что). На долю неуча Перца остались объедки, очистки и грязная посуда.

С утра Фенхель, потрудившийся соскрести со щек и подбородка седую щетину и надевший чистую одежду, выглядел заметно бодрее и, казалось, благодушнее. За работой мы мало разговаривали. Наверное, старику сейчас было не до любопытства, что очень облегчало жизнь, избавляя от необходимости выдумывать и врать. Я тоже помалкивал, опасаясь неосторожным вопросом разбередить воспоминания деда.