— Боюсь даже представить, кем была твоя мать, — безмятежно ответил Клевер.
М-да, мы с дедом определенно друг друга стоим…
— Моя мать, насколько мне известно, была хорошего рода и, думается, доброго нрава, раз снизошла до темной личности, твоего сына. Ушлого типчика, умудрившегося стать мужем богатой и знатной наследницы, заделавши ей ребенка, то бишь меня. А после не уберегшего ни жену, ни сына. И я не знаю, не его ли мне благодарить за потерю памяти, да и за все остальное! — три болота, ну вот и поведал о своей беде, не лучшим, конечно, образом, но дедуля мастерски умеет выводить из себя. Только б не выкинул, к Хозяину Подземья, не только из дома, но и из Зеленей. Но, прах побери, если мне доводилось вступаться за малознакомых потаскушек, то позволить поносить собственную мать уж и подавно не могу.
— Думаю, именно его, — невозмутимо кивнул Клевер, не выказывая ни гнева, ни удовлетворения. — Тёрн умел доставлять неприятности близким.
Я стоял молча, стараясь успокоиться, унять дрожь в конечностях и выровнять дыхание. Дед шагнул мимо меня к двери и окликнул кого-то.
— Рамонда, отведи мальчишку в купальню и подбери ему какую-нибудь одежу, чтобы он хоть чуть-чуть меньше походил на человека, — отдал распоряжения вошедшей алобровой женщине в возрасте, поморщившись при очередном взгляде на меня.
— Пойдем, — Рамонда (я разглядел у нее на щеке невиданный прежде цветок, похожий на фиалку), поманив за собой, подвела к одной из боковых дверей и распахнула ее передо мной.
Взору открылась просторная комната с большим окном, густо заплетенным понизу какой-то зеленью. В полу углубление, такое большое, что я, пожалуй, с удобством улягусь, вытянув ноги. Стенки его, как и пол, выложены мелкими, в четверть ладони, кусочками пестрого камня, плотно пригнанными друг к другу.
Женщина подошла к углублению, повернула небольшую рукоять, и вниз из скрытой в полу трубы с шумом хлынула вода. Я ждал, когда Рамонда выйдет, но она направилась ко мне, вынула из кармана передника длинный шнурок зеленого цвета, а потом быстро и ловко обмеряла меня.
Пока она этим занималась, углубление заполнилось больше чем наполовину. Рамонда подошла, присела у края, опустила руку в воду, чего-то подождала и выпрямилась.
— Можешь купаться, вода нагрета, — улыбнулась мне. — Не торопись, дай Клеверу прийти в себя, а мне — приготовить одежду. И не обижайся на деда. Он возлагал на твоего отца такие надежды… — замолчала.
Я уже настолько привык к недомолвкам айров, что почти не обратил внимания на очередную.
— Ты тоже творящая? — хоть что-то я могу узнать? Пусть не о себе, так хоть о жителях Зеленей.
— Да, конечно, — в голосе прозвучало недоумение, потом Рамонда вспомнила, кто перед ней. — Ах да, тебе же, наверное, мало что известно о наших обычаях. Дело в том, что дар наследуется не всегда, поэтому старейшины следят, чтобы творящий избирал в пару творящего, причем, по возможности, соответствующего по силе. Я — одна из сильнейших в Алой ветви, удостоилась чести стать второй женой Клевера.
— А сколько у деда всего жен? — да-а, Перец, ответ на этот вопрос тебе прямо-таки жизненно необходим! Кстати, рогов у желчного старикашки нет.
— Три, — Рамонда ничуть не удивилась и не смутилась. — Первую зовут Далия, младшую — Вероника, она — твоя родная бабка. Сейчас живет у дочери, помогает с внуками. У бедняжки родилась тройня, зеленобровые мальчишки, все унаследовали дар, такой ужас… — невольно глянула на мою бровь. — Извини…
— Да ничего. У тебя нет причин относиться к нам с особым трепетом, побыв замужем за Клевером.
— Клевер очень хороший муж, — серьезно и искренне ответила Рамонда. — Тут дело в другом. У мужчин-творящих из Зеленой ветви дар пробуждается особенно рано, и если уж обычные мальчишки отличаются непоседливостью… Ох, — вдруг спохватилась она. — Я тебя совсем заболтала. Вон там, — указала на небольшой шкаф у стены, — мыло, полотенца, ножницы, бритва. Не стесняйся.
Я поблагодарил добрую женщину, заодно заверив, что стеснение — один из немногочисленных пороков, которых лишен пришлый полукровка. Названная бабушка (а кем она на самом деле мне приходится?) улыбнулась и посоветовала поменьше обращать внимание на ворчание и недовольство Клевера, мол, все утрясется.
Когда Рамонда ушла, я занялся приведением себя в порядок. Надо сказать, делать это в дедовой купальне оказалось весьма приятно, гораздо лучше, чем даже у Флоксы, а уж у нее комната для омовений была устроена с умом и удобством.
Закончив, обмотал бедра куском полотна для вытирания, подошел к стоящему у стены большому, в айров рост, зеркалу, и рискнул взглянуть на себя. К моему облегчению, особых изменений не наблюдалось. Не то чтобы я так уж хорошо знал свою внешность (чай, не девка!), но отражение не только в лужах видеть приходилось.
Да, светло-зеленая бровь смотрелась непривычно, но общей картины не портила, как и у всех встреченных до сей поры айров. Ладно, будем надеяться, Малинка не испугается, может, посмеется малость, но это я переживу. Волосы бы подрезать, а то скоро косичку заплетать можно будет…
— И похож на девку, и от зеркала отлипнуть не может, — раздался недовольный голос.
Я обернулся и увидел статную пожилую женщину, все еще красивую, для своего возраста, конечно. Она рассматривала меня, сурово сведя брови к переносице. Правая была сочного зеленого цвета, почти как у Клевера.
— Я твоя бабка, — ответила на невысказанный вопрос.
— Чем же я похож на девку? — не нашел ничего лучшего спросить я, огорошенный очередным неласковым приемом. Клевер еще туда-сюда, но бабуля вроде должна быть помягче.
— Я не вижу в тебе ни малейшего сходства с моим сыном, значит, ты похож на мать.
— Может, мы-таки не в родстве? — я и сам знал, что говорю глупость, потому как ощущал родную кровь точно также, как при встрече с дедом. Но ничем не прикрытое, даже, пожалуй, подчеркнутое пренебрежение задевало, заставляя, за неимением колючек щетиниться резкими словами.
К моему удивлению, женщина не рассердилась еще больше, мне даже померещилось, будто в серо-зеленых глазах мелькнуло удовлетворение.
— Кое-какие шипы ты все же унаследовал, Тимьян, — заявила она, я запоздало пригляделся к ее щеке, различая синие цветочки вероники. — Что ж, вот и познакомились. Я сейчас живу у младшей дочери, захочешь — заходи в гости. Клевер объяснит, как найти ее дом, — сердитая бабуля повернулась и вышла, оставив меня в уже ставшем привычным недоумении.
Почти сразу в дверь постучали и после моего приглашения (а бабуля, видать, рассчитывала заставить внука горстью прикрываться, м-да) появилась Рамонда с одеждой.
Клевер, придирчиво оглядев меня с ног до головы, будто девицу на выданье, удовлетворенно хмыкнул. Да, знаю, что на гранитобрежца походить перестал, потому как айры носили одежду по фигуре, а не широченные штаны и мешковатую рубаху. Но, на мой взгляд, от самого себя времен путешествия с Малинкой я мало отличался. Ну, загорел, в плечах раздался, бровью зеленой обзавелся да шмотками в цветочек (вышивка, вообще-то, красивая, только я не привык к пестроте. В той же Морене яркая одежа — признак либо белой кости, либо любви к представителям своего пола), а в остальном как был бродягой Перцем, так и остался. Впрочем, если дед доволен, так и замечательно.
Дед оказался доволен настолько, что выделил внуку целую комнату (я, признаться, уже настроился, что он меня в каком-нибудь сарайчике поселит).
— У тебя, значит, память не в порядке? — спросил чуть ли не вкрадчиво.
— Ну, да… — я снова терпеливо объяснил свою беду.
— Позволишь взглянуть?
— Смотри пожалуйста, — все не относящиеся к делу воспоминания я тщательно «спрятал» под тимьяновый ковер, пока отмокал в купальне. Что-то подсказывало: Клевер не будет столь деликатен, как Мятлик, и постарается не упустить подробности. Большую часть бродяжьей жизни пришлось оставить, дабы дед не заподозрил чистки — понятно, что после моего гордого заявления о роде занятий старикашка не преминет всласть там покопаться. Но о Малинке ему знать вовсе не обязательно, да и о Ягодке тоже… А уж на галеру и путь до Зеленей пускай любуется во всей красе.
Не знаю, сколько времени ковырялся Клевер у меня в голове, но, когда я проснулся, дедулино настроение снова испортилось, и взирал он с прежней или даже большей брезгливостью.
— Я же предупредил насчет бродяжничества и прочего, — пробормотал, садясь на кровати.
— Это мелкие цветочки, — припечатал Клевер. — Что ты помнишь о своей матери?
— Ни-че-го! Неужели ты узрел там, — постучал указательным пальцем себе по голове, — как она кормит меня грудью?
— Хрен рассказал, что ты крепко сплелся с какой-то девчонкой, я же не увидел ни одной, которая хоть что-то значила бы для тебя. Получается, кой-какие воспоминания ты спрятал. Какие именно?
Три болота и одна лужа, это ж надо так вляпаться, хитроумный Перец! Про Корня-то я совсем забыл! Вернее, не про самого Корня, а про то, что он может рассказать о Малинке, поминал ведь ее этому Маку…
— Именно те, что касаются моей девочки. До нее айрам не должно быть никакого дела, говорил уже стражу-творящему, Маку.
— У вас с ней есть дети?
— Нет!
— Ты уверен? Может, она родила, пока ты был на галере. Или сейчас в ожидании?
— На ней чары, препятствующие зачатию! Она — дочь короля и не станет рожать абы от кого. Я, кстати, тоже отнюдь не мечтаю стать отцом. Да и какое отношение это имеет к моей памяти или дару?
— К твоему дару… — задумчивым эхом проронил Клевер.
Тут меня прорвало. Уж больно надоели все эти недомолвки, пренебрежние, напыщенная многозначительность. Наелся этого с Корнем, а потом вдобавок насмотрелся, как тот с высоты айровой добродетели фырчал на бедного Фенхеля, недавно потерявшего единственного близкого человека.
— Клевер, я отлично вижу, что ты смотришь на меня, будто на лягуху или еще какого гада. Чем я не угодил? Тем, что наполовину человек?
— Да как тебе сказать… — усмехнулся дед, но брезгливость притухла, будто ушла на дно глаз. — Нет, мы ничего не имеем против полукровок. Дело, пожалуй, главным образом, в том, что ты — мой внук, и я б хотел видеть в тебе умершего сына, а вижу его женщину чуждого племени, которую он, оказывается, любил, да еще превыше родной крови. Это неприятно, согласись.
— Ну, положим, соглашусь, что для тебя это неприятно, — я слегка опешил, никак не ожидав от сурового старца разговора о чувствах. — Хотя не вижу ничего плохого в том, что мужчина сильно любит свою женщину. И, кстати, почему ты так уверен в его любви к ней?
— В глубокой преданной любви действительно нет ничего плохого, особенно когда она освящена законами предков и служит на благо твоего народа. Тёрн пренебрег и законом, и долгом, и кровными узами. Это уязвляет вдвойне. А в его чувствах я уверен, ибо ребенок-полукровка получается похожим на мать лишь тогда, когда отец любит женщину настолько сильно, что хочет видеть в чаде ее продолжение, а не свое. Получается, не встреть Тёрн твою мать, вернулся б домой, познакомившись поближе с человечьим племенем. Но вместо него пришел ты, ничуть не похожий на отца, и, глядя на тебя, я вижу ту, которая отняла у меня сына.
Ну что я мог ответить старику? Да еще слова Вероники вспомнились… Дед продолжал:
— И от тебя разит чуждой, неживой, человечьей силой. Ума не приложу, как Изгородь тебя пропустила…
Тон и слова деда вновь разозлили. «Чуждой, неживой, человечьей…» Будто люди не разумные создания, мало отличимые от айров, а какие-то мерзкие твари. Ну, да, всякие попадаются, но в целом они не так уж плохи. Неужели все айры — праведники? Наверняка многие из людских слабостей (хорошо, пороков) и им не чужды. Хотя что я о них знаю? Может, чужды? А если так, скучно с ними должно быть. Да, наверное хорошо и спокойно, но как же скучно! Может, и отец, и Корешок поэтому ушли? Оно конечно, люди могут и прибить, и подлость какую сделать, но они же ни с того, ни с сего несказанно удивляют добротой и великодушием. Я точно знаю, всякого повидал, когда сопливым пацаном один остался. Только Клевер меня вряд ли поймет, даже если я попытаюсь объяснить.
— Через шаловливый лес на границе меня друг протащил, — огрызнулся я.
— Друг… — проворчал старик. — Тоже много о себе мнит. Меня ничуть не удивляет, что именно Хрен нашел семя отступника. Подобное тянется к подобному.
— Что за чуждая сила? — я решил не вдаваться более в обсуждение чувств и бедолаги Корня, а узнать поточнее о моем даре. — Когда она просыпается, я всегда вижу травы, целую огромную степь, колышущуюся под ветром. Разве айры не связаны с растениями? Тимьян возвращает мне силы, это ведь моя позель?
— Каждый айр-творящий связан со своей позелью и творит ее образом. Ты сам утверждаешь, что видишь целую степь разных трав. Что может сделать твой тимьян? Ну, допустим, море взбаламутит, если много лет дар не использовать, как и было с тобой. Ну, галеру попутно переломит. Раны исцелит — тут ему мало соперников. Но он не сможет прогнать огромную волну через три моря, не сможет порубить на кусочки стаю касов. Это работа ковыля, и не просто ковыля, а колышущегося под ветром. Да будет тебе известно, Тимьян, нам, айрам, не подвластны силы неживой природы — воды, воздуха, огня и камня, это вотчина человечьих колдунов. Почему же тебе подчиняется ветер? — Я молчал, хотя ответ напрашивался сам собой. Клевер не преминул его озвучить: — Полагаю, эту составляющую дара ты унаследовал от матери.
"Обуздать ветер" отзывы
Отзывы читателей о книге "Обуздать ветер". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Обуздать ветер" друзьям в соцсетях.