Шелли Такер - Объятия незнакомца

Она покачала головой, утерла слезы.

– Мы с тобой живем в реальном мире, Макс. Мечты не для нас, они для таких, как Вероника и Джулиан. Но мы-то знаем, что сказка никогда не станет былью.

– Эта станет, – прошептал он отчаянно. Она тряхнула головой.

– Я не такая... какой ты рисуешь себе меня. И я не могу... не могу...

Измениться. Он двинулся к ней.

Чувствуя, что вот-вот разрыдается, она развернулась и бросилась к двери.

– Я уеду завтра же. С Арманом.

Ничего не видя, не разбирая дороги, побежала она по темному коридору.

Крик, протяжный и надрывный, перекатываясь под высокими сводами, настиг ее.

– Ма-а-ри-и!

Она не помнила, как выбралась из здания; очнулась только, когда увидела два экипажа, ожидающие у крыльца. Лакей помог ей сесть, лошади тронулись, и карета плавно покаталась по мостовой, – так же, как катилась каждый вечер, отвозя ее.

Домой.

Она едва не сказала – домой.

Забившись в угол кареты, закрыв лицо руками, Мари попыталась унять слезы. Почему она плачет? Почему в последнее время она так часто плачет? Ведь она отнюдь не эмоциональный человек. Она просто...

Просто устала! Вот и все! Работа вымотала ее. Утром все будет хорошо. Она снова станет сама собой.

Когда карета остановилась у особняка, она, не сказав ни слова высадившему ее лакею и открывшему дверь дворецкому, взбежала по лестнице и, заскочив в свою комнату, захлопнула дверь.

Спать. Нужно побыстрее уснуть. В окна светила луна. Дрожащими руками, путаясь в крючках, Мари расстегнула платье. Скользнула в ночную сорочку, легла в постель.

И лежала, дрожащая, вперив взгляд на балдахин над головой.

Она должна радоваться. Ее изобретение уже нельзя использовать как оружие. Она сможет начать жить заново.

Однако мысль об отъезде вызывала только чувство горести. Она потеряет Ашиану, ставшую ей подругой, – первой и настоящей. Никогда больше не увидит герцогиню, о которой знает так мало, но которая своей сердечностью очаровала ее. И Джулиана – ветреного, неунывающего Джулиана.

Не увидит Макса.

Как она оставит Макса? Как сможет завтра уехать, когда знает, что обрекает себя на муки?

Она повернулась на бок, вся дрожа от страха, свернулась в комочек, закрыла глаза.

Она несомненно любит его. Он умный, смелый, мягкий, самоотверженный...

Прости меня, сказал он.

Неужели возможно такое простое решение? Разве может она верить его словам? Разве можно поверить, что он действительно любит ее?

Поверив ему, не совершит ли она еще большую ошибку? Впервые в ее жизни логика оказывалась бессильной. Она не могла решить этот вопрос логически; ответ следовало искать там, куда она заглядывала очень редко. Не в области интеллекта или рассудка. Он был в ее сердце.

Дедовские часы, стоявшие в углу, пробили половину первого.

Она все еще лежала без сна, когда дверь, скрипнув, приоткрылась и в комнату из коридора вползла узкая полоска света. Мари, испугавшись того, что к ней входят без стука, подняла голову с подушки.

– Кто там? Но она уже сама поняла, кто это. Она узнала высокую широкоплечую мужскую фигуру, темневшую на пороге.

– Извини, не хотел будить тебя, – скупо сказал Макс. – Я пытался просунуть это под дверь, но не получилось.

В серебристом свете луны он прошел к камину и положил что-то на каминную полку.

– Мне хотелось, чтобы ты прочла это до отъезда, – сказал он. – Утром, когда будешь уезжать, меня здесь не будет. Прощай, Мари.

Он отвернулся и пошел к двери.

– Погоди, – прошептала она, затрепетав. – Макс... Он замер, держась за ручку двери.

– Что еще, Мари? Сегодня я убедился в том, что ты говорила мне правду. Ты не любишь меня. Я наконец поверил этому. Иных подтверждений не требуется. Еще секунда, и я опять начну умолять тебя стать моей женой, что только разозлит тебя и станет пыткой для меня. Так что мне лучше уйти.

Он открыл дверь.

– Макс!

Он снова замер, но стоял к ней спиной и молчал. Она выбралась из постели.

– Я не думала, что завтра не увижу тебя.

– Не увидишь. Я повезу наш образец в Уайтхолл. Хочу покончить с этим. – Он наконец обернулся к ней; в глазах его была ледяная решимость. – Покончить со всем и враз.

Его взгляд и его тон потрясли ее. Он страдает. До сего момента она не верила в это, но сейчас поняла – он страдает.

– А... что я должна прочесть? – испуганно спросила она.

Он кивнул на полку.

– То, что принесла мне Ашиана, когда я приехал домой. Ей стоило немалых трудов отыскать это, да и Саксон сейчас страшно зол на нее. Так что я счел себя обязанным хотя бы передать это по назначению. Впрочем, вряд ли это что-то изменит.

Мари посмотрела на каминную полку. Робкая надежда затеплилась в ее душе.

Она подошла. Взяла в руки небольшой пакет.

И задохнулась от изумления. Это было письмо, то самое, которое он вручил ей в доме Ашианы, – так и нераспечатанное. А еще лупа. Изящное стеклышко в серебряной оправе и на цепочке, подаренное им в Париже.

– Как же она отыскала их? – прошептала Мари, стоя спиной к Максу. – Ведь я... держала их у себя под подушкой.

– Не знаю. Она молола какую-ту чепуху. Про то, что нужно поставить себя на место влюбленной женщины. Я. право, не знаю, какое это имеет отношение к тебе, но... как видишь, они здесь. Можешь считать их моим прощальным подарком.

Его тон заставил ее вздрогнуть. Она повернулась к нему. С такой злой иронией он говорил с ней только раз.

И это было в Париже, в тот день, когда она заблудилась, а он не мог найти ее и думал, что потерял ее навсегда. В тот день, как он позже признался, он понял, что любит.

Да. Он любит ее.

Она сжала изящную хрупкую вещицу в ладони, будто желая передать ей свое тепло. Глаза ее были полны слез.

Он говорил правду. Он любит ее. Он видит в ней не чудачку, свихнувшуюся на почве науки, не наивную сельскую простушку, а красивую, неповторимую женщину.

Он любит.

– Странно, как тебе пришло в голову подарить мне лупу? – робко спросила она. – Как ты узнал, что я всегда имела ее при себе?

– Я и не знал. – Он смотрел в сторону. – Я купил ее, поддавшись порыву. Мне вдруг подумалось тогда, что она должна понравиться тебе. Это был первый случай в моей жизни, когда я действовал под влиянием порыва.

– А шоколад? Это тоже вышло спонтанно? Ведь это не было уловкой?

– Шоколад всегда был моим любимым напитком. Так уж получилось, что и в этом мы с тобой оказались схожи.

Она опустила глаза на конверт, поморгала, прогоняя туманившие взгляд слезы, увидела свое имя, четко выведенное черными чернилами.

– Можно... я прочту сейчас?

Он медлил, и ей показалось – увидеть это при лунном свете было невозможно, – что он дрожит.

– Как хочешь, – сказал он коротко.

– Ты останешься, пока я буду читать? – спросила она осторожно. Боясь, что он откажется, она воззвала к его рассудку – Ты устал. Присядь хотя бы.

Казалось, он готов был возразить ей, однако промолчал. Закрыв дверь, он прошел к окну и, напряженный, опустился на диван.

Часы возвестили из своего угла первый час нового дня.

Мари зажгла ночник, села на кровать, распечатала письмо.

И тут же поняла, что читать будет трудно, так как слезы снова подступили к глазам.

Дорогая моя, начиналось оно, я знаю, что ты должна чувствовать в эту минуту, но прошу тебя, – не откладывай это письмо в сторону, дочитай его до конца. Любовь моя, мне так много нужно тебе сказать, а выдастся ли мне еще когда-нибудь такая возможность, Бог весть.

– Макс, – прошептала она, поднимая глаза. – Ты написал его тогда, потому что... ты думал, что тебя убьют, да?

– Да.

Он по-прежнему смотрел в сторону.

Она закусила губу, сдерживая невольный спазм в горле, часто заморгала и, только справившись с подступавшими слезами, смогла вновь обратиться к письму.

Все слова, когда-либо придуманные поэтами, кажутся мне жалкими и бессмысленными сейчас, когда я наконец решился открыть тебе свое сердце. Еще никто в моей жизни не значил для меня столько, сколько значишь ты, Мари. И каждый новый день убеждает меня в этом все больше и больше, моя богиня, моя мудрая, моя добрая, моя непредсказуемая Мари. Ты – как дивный цветок, робко раскрывший лепестки навстречу мне, навстречу утренней заре. Днем – ты заполонила мое сердце пьянящим ароматом искренней любви, а к ночи – к ночи то был райский плод, дарованный самими небесами.

Видимо, Богу было угодно, чтобы до того дня, когда мы встретились с тобой, ты оставалась свободной. Мне же остается только изумляться и благодарить судьбу за то, что ты – совершенство во всех отношениях – до той поры не вышла замуж, что я нашел тебя первым. Такая теплота и загадочность исходят от тебя, такой нежный внутренний свет, какой бывает лишь у аметиста и яшмы, что мне, как скряге при виде драгоценностей, хочется застыть и впивать глазами эту роскошь. Раньше, до встречи с тобой, я полагал, что у меня есть все, чтобы чувствовать себя счастливым, и только когда я встретил тебя, я понял, насколько же я был слеп.

Милая, – наша любовь наполнила мою жизнь светом и смыслом. Не знаю, есть ли сила, способная разлучить нас – может, сегодняшняя ночь, Божья воля или злой рок, – одно я знаю твердо. Если это все-таки произойдет, я верно буду мертв, как последний безбожник, – в самой бездонной тьме и в кромешном запустении. И только в тот день, когда мы встретимся с тобой на Небесах, я вновь обрету свет.

Помни, друг мой, – где бы ни встретились мы с тобой, в этой жизни или в светлом царстве Божьем, душа моя принадлежит только тебе.

Всегда твой

Макс.

Когда она закончила читать письмо, ее щеки были мокрыми от слез. Она подняла на него глаза, но он смотрел в пол.

Дыхание ее замерло, сердце билось скоро и беспокойно.

– Макс, ведь это не было уловкой. Ты специально сказал, чтобы я не распечатывала его до твоего отъезда. – Задыхаясь, она говорила с трудом. – Ты ни на что не рассчитывал, когда писал это.

– Я хотел, чтобы ты знала правду.

– Но ты ни на что не рассчитывал...

– Напротив – на все, – возразил он сурово. – Твоя любовь для меня все. Без тебя мне не жить.

Он наконец взглянул на нее. Слезы блестели у него в глазах.

Уронив письмо на подушку, она встала и подошла к нему.

– Ты прав, Макс. Прав. Твоя жизнь кончена. И моя тоже закончена. – Она провела рукой по его щетинистому подбородку. – Зато наша жизнь только начинается.

Он глядел в ее глаза, словно пытаясь заглянуть ей в душу.

– Мари, – сдавленно сказал он, – не надо. Если это не всерьез, то не надо.

– Я говорю серьезно, Макс. – Она улыбнулась сквозь слезы. – Я поняла, почему я не верила тебе. Ведь я боялась верить себе. Боялась быть сама собой. Поверить в мечту... Вероника, – она возвела глаза вверх, – все время говорила мне, что я должна измениться. Наверное, она была права. Я действительно изменилась, и это, наверное, не так уж страшно. Человек меняется, но то хорошее, что было в нем, не исчезает, оно остается с ним.

Его руки легли ей на талию. Он притянул ее себе, увлек на диван и, зарывшись лицом в ее волосах, зашептал:

– Боже, Мари! Моя Мари!

Пышный, инкрустированный золотом Уайтхолл производил впечатление гораздо более величественное, чем представлял себе Макс. Ему не приходилось бывать при дворе, он даже думать не мог о том, что ему доведется когда-нибудь шагать по этим коридорам, следуя за парой ливрейных лакеев, которые проведут его в самое сердце королевской резиденции – приемную короля.

Подавая прошение о приеме, он не предполагал, что король лично пожелает встретиться с ним; монарх в последнее время чувствовал себя нехорошо – впервые после семидесяти лет отменного здоровья – и все большее количество дел поручал своим министрам.

Но с этим делом, по-видимому, из ряда вон выходящим, он решил ознакомиться лично.

Король не заставил Макса ждать. Лакей открыл дверь, доложил о нем и, поклонившись, жестом пригласил его войти.

Странно, но Макс не испытывал никакого волнения. Напротив, им овладело холодное безразличие; он уже узнавал это чувство, посещавшее его всякий раз, когда ему могла угрожать опасность.

Он догадывался, что причиной тому служит отчасти Мари, ее присутствие – пусть незримое, но ощущаемое сердцем.

Пройдя несколько шагов, он остановился и склонился в поклоне.

– Ваше величество.

Глава Британской империи сидел в разукрашенном кресле рядом с растопленным камином. Тяжелая, расшитая золотом голубая мантия из бархата скрывала его одежды, оставляя видимым только кружевной платок, пенившийся у него на шее и составлявший странный контраст с его обрюзгшим лицом, одутловатыми щеками и выдающимся вперед носом.