Михаил Николаевич приезжал ближе к обеду, когда она, после осмотра и очередной смены компрессов и примочек, вновь погрузилась в сон.

Самойленко так и не пришел в себя, хоть и старался держаться. Но Руслан сомневался, что он уже хоть когда-то станет прежним. Особенно после того, когда Михаил Николаевич рассказал о том, как люди Писаренко задерживали Машу.

Они с Николаем Алексеевичем постарались провести все как можно тише, исключив участие тех лиц, которые знали бы его дочь. Сейчас она находилась у них дома, под охраной все тех же людей, которых дал Писаренко.

Павлу Самойленко звонил лично, рассказав все, как есть. И судя по всему, этот разговор так же не прошел бесследно для его состояния.

— А ведь он любит ее, — горько заключил Михаил Николаевич. — Долго не верил. Даже после того, как приехал и сам допросил Лиса. До конца не верил, пока с Машей не поговорил.

— Она ему призналась? — немного удивленно откликнулся Руслан, следя за входом в палату. Они стояли у окна напротив двери.

— Не знаю, со мной она отказалась говорить, да и с матерью тоже, — вздохнул Самойленко. — Павел так же не вдавался в подробности. Только выйдя от нее, он пробовал на себя вину взять. И лишь когда я его придурком обозвал, объяснив, что такая жертва ничего не даст, это ведь ее не остановит, раз Маша уже один раз решилась на подобное, он сломался, — Михаил Николаевич тяжело вздохнул. — Парень сел прямо на пол коридора и сказал, что ведь все равно ее любит. Понимает, насколько чудовищно то, что Маша сделала. И все равно…, — полковник замолчал и устало потер лицо ладонью.

Даже в этом жесте Руслану виделась какая-то безысходность.

— Сколько же она жизней поломала одним единственным вечером, — опустошенно выдохнул Самойленко. — И ради чего?! Почему не подумала, если не о нас, считая в чем-то виновными, то хоть о Паше, который так ее любит? Почему, Руслан?! — с каким-то потерянным выражением в глазах на осунувшемся лице, спросил у него Михаил Николаевич. — Ведь и он ей не безразличен, Машка рыдала в голос, когда он все же ушел, отвернувшись от нее, — полковник тяжело привалился к стене.

Руслан не знал что ответить.

Он кристально ясно помнил тот миг, когда стоял перед Писаренко и хотел его убить. Но все-таки прислушался к разуму и пониманию, что никакая месть не стоит того, чтобы загубить еще и свою жизнь. У него достало ума отвернуться и уйти, несмотря на всю ненависть. И не поступи он так — не встретил бы Свету, потерял бы друзей, столько возможностей, которые теперь использовал. Все потерял бы, хоть и казалось Русу в тот момент, что у него ничего нет.

Но он-то хоть по делу на Николая Алексеевича злился, хоть и сомнительно, что в таком поступке могут существовать более веские доводы.

Однако Руслан мог понять, когда люди шли на убийство обидчиков своей семьи. Понимал и принимал такое. Сам был готов убить за Свету и их будущего ребенка. А вот когда пытались убить своих родных — такое оказывалось недостижимо для разума Руслана.

В его представлении только ненормальный человек, с явно больной психикой, пусть и поступающий в остальном адекватно, мог решить на подобный поступок.

Потому он просто промолчал, понимая, что полковник и не ждет ответа.

— Как Оксана Владимировна новость перенесла? — осторожно поинтересовался Рус, памятуя о реакции Светы.

Самойленко помрачнел еще больше.

Тяжело вздохнул, опять потер лицо. А потом взмахнул рукой и опустился на один из стульев, которые стояли вдоль стены между проемами окон.

— Плохо, — скупо выдавил он. — Мне скорую пришлось вызывать.

Это многое сказало Руслану. Насколько он знал, мать Светы до этого на здоровье почти не жаловалась.

Опустившись на соседний стул, отчасти, чтобы уровнять высоту с полковником, отчасти потому, что ноги все же плохо держали после предыдущих суток, он сделал единственное, что мог.

Похлопав Самойленко по плечу, Руслан тяжело вздохнул.

— Прорвемся, Михаил Николаевич, — с уверенностью, которую сам не ощущал, пообещал Рус своему будущему тестю.

Тот горько хмыкнул.

— Как я хочу в это верить, Руслан, — честно признал он с болью в голосе. — Да, только…, — полковник отмахнулся. — Она же моя дочь, как я могу кинуть ее в зону?! Если не другие заключенные, так туберкулез — убьют Машку за год. Я же как никто знаю, что у нас в тюрьмах творится, — горько покачал головой Михаил Николаевич. — Но и сделать вид, что не было ничего — не могу. Ведь она сейчас еще больше Свету ненавидит. И не успокоится, хоть куда я ее сошлю…, — полковник спрятал лицо в дрожащих ладонях. — Лучше бы она нас ненавидела, с Оксаной, — едва слышно выдохнул он, — ведь это мы виноваты во всем. Но Свету за что?! Та же ее всегда любила и защищала от всего…

Руслан на миг испытал искушение заметить, что такая гадюка, как Мария сумеет и на зоне всех обхитрить.

Но удержался, понимая, что нечего бередить сердце Михаилу Николаевичу.

— А Писаренко что говорит? — спросил он.

— Твой дядя? — переспросил полковник. — Коля предлагает признать ее психически невменяемой и поместить в сумасшедший дом, под наблюдение одного из знакомых психиатров. Говорит, что может даже выделить людей, которые будут за ней присматривать, чтобы Маша не натворила там ничего… Но…, — полковник помолчал. — Рус, она же мой ребенок…, как мне жить с этим? Как запереть с больными? — Руслан подозревал, что Самойленко ни перед кем не открывался настолько, как перед ним сейчас. А потому ответил откровенностью на откровенность.

— Но она и сама ненормальна, Михаил Николаевич, — скупо, стараясь сдержать собственные эмоции к Маше, произнес он. — Ни один здоровый человек не пойдет на такое. И не оправдывает ее ваше отношение. Любой здравомыслящий человек осознает, что убийство другого разрушит все, и ничего не изменит. Не вернет погибших, и не заставит родных больше его любить. Я знаю, о чем говорю, я когда-то отвернулся и ушел прочь от человека, которого очень хотел убить, — твердо посмотрел Рус в глаза тестю. — Не стоит оно того. И сейчас я рад, что так поступил. По многим причинам. Потому что, даже если бы мне удалось каким-то чудом выпутаться из той истории — я никогда не смог бы спасти Свету от Щеглова так, как это сделал он.

Можно было с точностью до секунды назвать тот момент, когда из раздавленного горем отца Самойленко превратился в полковника СБ.

На Руслана, немного прищурившись, смотрел собранный и прозорливый человек, казалось, способный читать мысли собеседника. И пусть под глазами Михаила Николаевича все еще лежали тени, пусть за эту ночь он постарел лет на двадцать — что-то в словах Руслана заставило того выпрямить спину и задуматься.

— Коля тебе не дядя, — тихо заметил он.

— Нет, — так же кратко ответил Руслан, отведя глаза и уставился в окно, на пасмурное, облачное небо.

— Он имеет отношение к аварии, в которой погибли твои родители, — вновь не спрашивая, констатировал полковник.

Рус хмыкнул и кивнул.

— Давайте, мы потом поговорим об этом, Михаил Николаевич, — тихо предложил он. — Когда с насущным разберемся. Дело давнее и уже пустое. Да и ради Светы, я ему все простил, — передернув плечами, и немного скривившись от боли в ране, Руслан поднялся со стула на котором сидел. — А сказать, что Маша не заслуживает наказания — не могу, она подняла руку на мою любимую женщину, и на моего ребенка. Для меня она и преступник, и сумасшедшая. Не смогу я ее пожалеть.

Полковник кивнул и поднялся следом. И как и попросил Руслан, не добавил больше ни слова о Писаренко.

— Как полковник — я понимаю, даже как отец — ужасаюсь тому, что она сделала, — Михаил Николаевич хрустнул суставами пальцев. — Только…, тяжело это Рус. Так тяжело, что и самому злейшему врагу не пожелаешь, — добавил он.

А после, кивнув Руслану напоследок и сказав, чтобы если выйдет, он приехал вечером — не помешает, Михаил Николаевич ушел, сквозь раскрытую дверь пару минут посмотрев на спящую Свету.


Сам вечер и разговор семьи, к которой теперь относился и он, с Машей — Руслан предпочел бы забыть. Да только такие события, к сожалению, навечно врезаются в память.

Хотя Свете и ее родителям было во стократ тяжелее.

Маша совершенно не считала себя виноватой. Сложно было представить, каким именно образом мысли крутились в ее мозгу. Да только ей не казалось странным или ужасным тот факт, что она «заказала» собственную сестру.

Наоборот, Мария просто сочилась злобой. Виновными были все — и Света с Ромкой, которые перетягивали на себя внимание родителей с самого ее детства, и сами родители, и даже Лис, который не сумел как следует выполнить задание. Досталось и Бондаренко, посоветовавшему ей такого некомпетентного убийцу.

Даже в том, что Павел отвернулся от нее — Маша считала виновным кого угодно, только не себя и свои действия.

Это могло показаться смешным, если бы не было настолько горько и страшно.

Такие претензии звучали для Руслана, да и для любого нормального человека, вероятно, до того абсурдно, что он не мог не задуматься о здравости идеи Писаренко, с помещением Марии в стационар. И при всем при этом — она смотрела на родных совершенно адекватным и осмысленным, ненавидящим взглядом.

В конце концов, так ничего и не добившись, Михаил Николаевич ушел на кухню, где все это время сидел Николай Алексеевич. И долго о чем-то говорил с тем. Туда не пустили больше никого. Да и желающих поприсутствовать, не оказалось. Машу увели в ее комнату, вновь доверив вниманию охраны. А Оксана Владимировна, Света, Руслан и Роман остались в зале.

Глядя на то, как молча утирает слезы хозяйка, и как потерянно пытается поддержать мать Ромка, ощущая такие горькие, молчаливые рыдания Светы на своем плече, Руслан не мог не вспомнить своего первого визита в эту квартиру. Тогда, несмотря на всю напряженность и колкость, эти люди все же ощущали себя счастливыми. Сейчас же обстановка больше напоминала похороны. Да, вероятно, так и можно было к этому относится.

В конце концов, вернувшись в комнату, Михаил Николаевич обнял рыдающую жену, крепко сжал плечо сына, и тяжело выдохнул, признав, что согласился на предложение старого друга. Как бы он не понимал, что должен наказать дочь за попытку убийства — Самойленко не мог посадить своего ребенка. И Руслан принял такую позицию.

Люди Писаренко забрали Машу почти сразу. Николай Алексеевич лично поехал с ними в больницу, в которой мог устроить подобное «заключение». Этот стационар располагался в одном из поселков области, не так уж далеко от зоны. Но все-таки оказался для семьи предпочтительней.


Следующие несколько дней, которые они со Светой провели в квартире ее родителей, так же напоминали Руслану атмосферой тоску и горе за покойником.

Полковник и Света написали заявления на отпуск по семейным обстоятельствам и целыми сутками сидели дома. Все ходили на носочках и боялись сказать друг другу лишнее слово.

Он не знал, как вывести любимую из какого-то странного оцепенения, в которое та впала. Света все время заходила в комнату Маши, перебирала ее вещи, те, которые они не отправили в стационар, и тихо спрашивал, как такое могло случиться? Когда из младшей сестренки, которую Света укачивала и которой дула на сбитые коленки, та превратилась в человека, полного злобы и ненависти ко всей семье?

Что Руслан мог ей ответить?

Только обнимал крепче, да почти силой отвозил на перевязки, искренне благодаря про себя Бога, что рана не загнаивалась, поддаваясь такому местному лечению.


Точку в этом опустошенном отрешении семьи поставила Оксана Владимировна.

Спустя четыре дня она вышла из своей комнаты, в которой проводила большую часть времени, и с уверенным выражением на лице остановилась посреди залы, где сидели все домочадцы.

— Хватит, — уверенно произнесла мать Светланы, посмотрев на каждого. — Мы должны жить дальше. Это был выбор Маши, идти по такому пути. И пусть наша вина — останется с нами, никто, кроме нее самой не ответственен за подобные поступки! — веско проговорила Оксана Владимировна, обняв мужа. И погладила по щеке Свету, сидящую в кресле. — Едь-ка ты домой с Русланом, — ласково посоветовала она дочери. — Тебе надо о себе думать, и о ребенке. Вам обоим нужны положительные эмоции и покой. И не виновата ты ни в чем, Света. Ни на йоту не должна обвинять себя перед сестрой. Руслан, — Оксана Владимировна перевела глаза на него. И он отчетливо увидел, чего стоили этой женщине подобная легкость и тон. — Забирай ее, позаботься о том, чтобы Света успокоилась. И давайте уже, женитесь, скорее, что ли, — с кривоватой усмешкой подмигнула ему мать Светланы. — А то мой внук или внучка родится скорее, чем вы доберетесь до ЗАГСа.