Аня Сетон - Очаг и орел

В ночь страшной бури таверна опустела. Немного раньше сюда забрели случайные посетители из местных, сейчас уже постоянно жившие на берегу, по старости не выходившие в море ловить рыбу. Они были встревожены, кружки дрожали в их старческих руках, когда они прислушивались к бешеным порывам ветра. Рев бури в Большой гавани, в двухстах ярдах отсюда, заглушал звон кружек и редкие реплики людей.

Эспер, съежившаяся на стуле возле кухонного очага, могла видеть то, что происходит в пивном зале, через полуоткрытую дверь. Она смотрела на лицо матери. Та стояла за прилавком в противоположном конце зала, прислушиваясь, как и другие, к дикому грохоту. Даже подавая новую порцию пива, она смотрела не на людей, а в окно, ее крупное веснушчатое лицо было встревоженным.

Эспер это казалось странным, сама-то она любила штормовой ветер. Девочка с удовольствием ощущала тепло и уют родного дома в такие часы. От всего дома исходило чувство нежности и умиротворения. Снаружи ревет ветер, совсем как бык Рида на пастбище, но ни бык, ни буря здесь не страшны.

Эспер отодвинула стул от очага и прислонилась к буфету, где мать держала запасные горшки и кастрюли.

Девочке нравились кухонные запахи. Пахло жареной свининой из печи, рыбой, тушившейся на тагане под горящими поленьями, воском, которым натерты были дубовый стол, скамейки и большой ларь — ужасно старомодный, по словам мамы. Говорили, что этот ларь стоит здесь уже лет двести; мама говорит, что на него страшно смотреть — он весь в зарубках от ножей и следах от искр. Но папа не хочет с ним расставаться. Он любит старые вещи, которые были здесь всегда.

Новый шквал ветра обрушился на дом, и вода потекла по оконным стеклам.

— Дождь пошел, — сказал старый Саймон Граб, вытирая рот рукой, — дрянь погода. Поганый ветер с юго-востока, с Карибских островов, что ли? Опять в сентябре буря разыгралась. — Он вышел из-за стола и положил на прилавок три пенни, мать тут же убрала их в кассовый ящик.

— До Отмелей дойдет, как думаете? — спросила она. Голос у нее был как всегда резкий, но Эспер вздрогнула. Она почувствовала, что мать чего-то боится. Девочка почувствовала также и страх троих стариков, которые, не отвечая на вопрос хозяйки, пошли к двери, ступая осторожно, словно по качающейся палубе. Когда они выходили из дверей, на дом обрушился еще один удар и со стороны Франт-стрит донесся шум волн.

— Мама, я боюсь, — прошептала Эспер. Она подбежала к матери и уткнулась лицом в ее коричневую ситцевую юбку. — Боюсь, что море дойдет до нас. Не надо пускать его сюда.

Сьюзэн Ханивуд заперла дверь на тяжелый железный засов.

— Все может быть, — сказала она равнодушным голосом, — но дом устоит. Принеси тряпку, пол надо вытереть. И не бойся, ничего страшного не будет.

— Но ты испугалась, мама, — настаивала девочка, хотя страх ее улегся: дом был закрыт, это успокаивало ее.

Сьюзэн стерла со стола следы от пивных кружек, заперла дверь в зал и занялась тушившимся палтусом. Затем она заговорила, явно сердясь:

— Быстро же ты забыла про Тома и Уилли.

Девочка посмотрела на мать, пораженная ее внезапной неприязнью, хоть и знала, что та всегда любила ребят больше.

— Но они же далеко в море, на кораблях, — прошептала она.

Сьюзэн швырнула на стол оловянные миски.

— А завтра-послезавтра туда дойдет буря, — сказала она. — Совсем, как в двадцатом, перед тем как я встретила твоего отца. — Она сжала побледневшие губы и развязала завязки фартука на своей полной талии. — Зови папу — ужин готов. Я пойду посмотрю, в своем ли уме твоя бабушка, сможет ли она поужинать.

Эспер, удивленная и огорченная, прислушивалась к тяжелым шагам матери, направившейся в спальню, расположенную рядом с кухней. Мама не любила старую бабушку — папину мать. Но, кажется, никогда раньше не была такой сердитой. Мама была даже добра к ней, кормила ее с ложечки и качала в большой качалке, когда на бабушку находило, бывало, помрачение и она начинала плакать и думала, что она опять маленькая. Эспер любила бабушку, ее рассказы, ее ласковые руки.

Девочка подошла к двери отцовой комнаты и постучалась. Ее отец проводил большую часть своей жизни в этой комнатке, существовавшей еще даже до появления здесь бабушки. Теперь ее стали называть «папиной комнатой». Там были стол, франклиновская печь и так много книг на полках и на полу, что в комнатке трудно было повернуться.

Отец открыл сразу, что случалось редко, и улыбнулся дочери. Он был близорук, сутул и худощав.

— Дикая ночь, Эспер, — сказал отец задумчиво. С момента ее рождения он любил эту девочку больше всех на свете и назвал ее Эспер в честь Вечерней Звезды, несмотря на решительные протесты жены. Он погладил рыжие волосы дочери рукой, запачканной чернилами, и пошел вслед за ней на кухню.

Эспер поставила на стол миску с дымящимся палтусом, но отец отодвинул ее, все еще погруженный в свои грезы. Он медленно продекламировал:

«Дикий ветер поднялся на море,

И гнал тяжелые тучи он.

Мешало петь предчувствие горя,

Всю ночь звучал погребальный звон».

Эспер привыкла к стихам, которые он читал, и даже любила удивительные картины, которые они рождали в ее воображении, но сейчас она разделяла чувства матери.

— К черту твою поэзию, Роджер, — выкрикнула Сьюзэн. — Что ты знаешь о горе, о погребальном звоне и вообще о мире, если ты всю жизнь сидишь в этой комнате со своими книгами? — Она подтолкнула к нему миску и припечатала к столу кофейник.

Роджер Ханивуд поднял голову.

— Я только думал, что Шелли хорошо передал настроение этой ночи, — сказал он слегка насмешливым тоном, но руки его дрожали, и он словно ждал от дочери обычной поддержки. Но Эспер смотрела на мать. Но Сьюзэн не на шутку рассердилась:

— К черту твоего Шелли, кто бы ни был этот сукин сын! Ты слышал — вон буря началась? Не понимаешь разве, что это значит, бревно ты бесчувственное?

Ее зеленые глаза сверкали, лицо побагровело.

Эспер видела, что отец отступает, но он тем не менее ответил:

— Так бы сказала любая марблхедская рыбачка.

— А я такая и есть, мы все из рыбаков, и ты тоже, хоть уже лет тридцать не ступал ногой в рыбацкую лодку и от тебя не было проку ни как от рыбака, ни как от хозяина таверны, ни как от джентльмена из колледжа.

Эспер видела, как побледнел ее отец, и она ожидала увидеть вспышку ответного гнева, равного по силе материнскому. Но в кухне наступило молчание, нарушаемое только тяжелым дыханием Сьюзэн. А за окном от нового дикого порыва ветра сломалась ветка на большом каштане.

Сьюзэн разжала кулаки и опустила голову.

— Не обращай на меня внимания, Роджер, — сказала она тоскливо. — Ужинай себе. Я сегодня расстроилась из-за бури. — Сьюзэн поворошила кочергой поленья в очаге. — Но ведь там — твои сыновья, — добавила она очень тихо.

Роджер, кажется, ничего не слышал. Он сидел, задумчиво вертя в руках вилку. Девочка смутно понимала, что злость ее матери улеглась и уступила место тревоге, а вместе с тем и чувству безнадежности.

Но Роджер ответил через минуту.

— Не вижу причины беспокоиться о мальчиках. Флотилия выдержала не один шторм. А я вообще сомневаюсь, чтобы этот дошел до Больших Отмелей.

Сьюзэн отнесла миски, свою и Эспер, на мойку.

— Прошлой ночью я видела Старого Даймонда на Кургане, — тихо сказала она. — Он махал рукой и метался по могильным плитам, показывая в сторону Отмелей.

Эспер стало страшно. Все дети знали живших здесь давным-давно колдуна Старого Даймонда и его сумасшедшую дочь Молл Питчер.

— Ерунда, — заявил Роджер, вставая, — привидений не существует. И ты вроде женщина здравомыслящая, Сьюзэн.

Его жена налила воды в мойку и занялась мытьем посуды.

— Он обычно приходит предупредить, что наши мужчины в опасности. Ты не знаешь этого, ты — сухопутный человек.

— Я марблхедец, как и ты. Восемь поколений Ханивудов жили в этом доме, не забывай, Сьюзэн.

Женщина передернула массивными плечами:

— Как же, забудешь! Ты только и звонишь об этом.

Девочка в испуге переводила взгляд с отца на мать. Вот, мама опять начинает сердиться. Конечно же, не из-за Ханивудов, мамина семья — не менее старинная, чем любая другая, а из-за папы…

Эспер подошла к матери и дернула ее за юбку.

— Ма, я хотела бы, чтобы наши мальчики были дома, — сказала она, стараясь предотвратить новую вспышку материнского гнева.

Сьюзэн нахмурилась:

— Это не дело. Мужчины должны работать или сражаться, а женщины — ждать. Почти все мужчины, — добавила она, глядя на Роджера.

Девочка опустила руку. Ее порыв прошел даром. Отец выглядел холодным и замкнутым. Он вернулся в комнату к своим книгам и каким-то записям, о которых он не рассказывал. Было слышно, как он запер дверь.

Сьюзэн продолжала хлопотать, убирая посуду в шкафчик, добавив воды в горшок, стоящий в печи.

— Иди спать, — велела она Эспер, которая давно ожидала этого приказа.

Девочка послушно взяла свечу, огонь которой заколебался от сквозняка.

— Дай-ка ее мне, а то ты сожжешь дом, — сказала Сьюзэн, поднимаясь по лестнице вместе с рыжеволосой дочуркой. Она подождала, пока дочь переоделась в ночную сорочку.

— Читай молитву.

— Сейчас, отходя ко сну… — начала девочка. А в конце она робко добавила: — Пожалуйста, Боженька, защити Тома и Уилли. — И посмотрела на мать, ища одобрения. Она увидела, как лицо матери смягчилось.

— Аминь, — сказала Сьюзэн, и Эспер, довольная, улеглась в кровать. Мать наклонилась над ней, и лицо ее было на редкость ласковым. И. в это время дом слегка вздрогнул от нового мощного удара.

— Что это, мама? — вскрикнула девочка.

Сьюзэн посмотрела в окно.

— Это море, — ответила она. — Вода на Франт-стрит.

Эспер прижалась к окну рядом с матерью, и обе они смотрели на волнующееся темное пространство за окном. Не было видно ни улицы, ни двора, а мерцающая чернота была уже недалеко от большого каштана.

— Ма, что же будет? — прошептала девочка. Сьюзэн взяла ее на руки и положила в кровать.

— Дом выстоит. Спи, — сказала она.

Эспер вдруг снова почувствовала себя спокойно. Мама всегда права. Она сильная, как этот дом, простоявший здесь так долго. Бабушка тоже сильная — хоть она часто плачет и просит, чтобы ее покачали. Чувствуется, что тогда это как бы не она. А папа — не сильный, но у него есть мама, и бабушка, и дом, и я тоже, думала девочка.

И буря бушевала, волны достигали фундамента, а временами вода затекала даже в погреб, но Эспер спокойно спала.

Прошло три недели, прежде чем они получили известие, и та ночь стала для Эспер полузабытым воспоминанием. Плавучие коряги и камни были убраны с дорог, а водоросли выброшены в море. Суденышко, вынесенное на берег, починили. В доме Ханивудов ничего не напоминало о шторме, кроме следа от оторванной ветки на старом каштане.

От мальчика, прибежавшего в таверну, Ханивуды узнали первыми, что у ближних скал показалась шхуна. По словам смотрителя маяка Дарлинга, она была похожа на «Героя» Джона Чэдвика.

Сьюзэн закрыла таверну и побежала к валу разрушенного форта Сиволл. Она не обратила внимания, что Эспер, полная любопытства, отправилась за ней. Жители городка заняли свои наблюдательные посты на Кургане и башне Олд Норт. В полном молчании женщины и дети смотрели, как шхуна обогнула косу и вошла в Большую гавань. Кое-кто из детей начал весело кричать и размахивать руками, но ответных приветствий с борта судна слышно не было. Фигурки на палубе двигались неестественно, как марионетки.

Сьюзэн пробормотала что-то и стала спускаться по тропе. Эспер посмотрела на нее с удивлением, но сказать ничего не решилась. Они прошли набережную, Франт-стрит, Ловис Кос и Гудвинзхед, а по дороге к ним присоединялись молчаливые женщины и взволнованные дети, чье возбуждение сдерживали взрослые. Они дошли до причала, когда с «Героя» молча сходил капитан Чэдвик. Его сапоги громко стучали по сходням.

— Плохо, — проговорил он, качая головой и ни на кого не глядя. Лицо его было серым. — Чертовски скверно.

Толпа стояла в безмолвии еще минуту. Сьюзэн протиснулась вперед, к капитану.

— Сколько погибло? — спросила она тихо.

— Одиннадцать, насколько я знаю, мадам, с людьми.

— А «Свобода»?

— Я видел, как она затонула в полумиле от нас. Мы ничего не могли поделать. У нас у самих паруса были как тряпки.

Сьюзэн отступила, и ее место заняли другие. В голосах людей звенело отчаяние: «Сабина», «Мирный», «Трио», «Воин» — скорбный список все рос. Шестьдесят пять мужчин и юношей погибло. В редком доме в Марблхеде у утонувших не было родни. Где-то в толпе раздавались плачи и стоны.