Спустя два месяца после визита Редлейка она прочла о его смерти в «Бостон Трэнскрипт». И Эспер была не готова к столь сильному потрясению, в которое повергло ее это сообщение. Даже пансионеры обратили внимание, что обычная оживленность миссис Портермэн сменялась периодами тяжкого молчания, и немного удивлялись этой перемене. А Карла, сбежавшая из-под надзора Элеоноры и приезжавшая на лодке в Марблхед когда ей заблагорассудится, была озабочена печалью, которую она наблюдала у своей бабушки. Но несколько дней спустя печаль Эспер улеглась, хотя Карла так никогда и не узнала, почему.

Вскоре Эспер получила небольшую плоскую посылку и короткое сопроводительное письмо от адвоката из Мэйна, объясняющее, что завещание мистера Ивана Редлейка предписывало, чтобы прилагаемая упаковка была выслана ей сразу после его смерти. Эспер отнесла деревянный ящичек к себе в комнату и закрыла за собой дверь. Когда она аккуратно вскрыла одну из дощечек, то увидела еще одно письмо, приклеенное к оберточной бумаге. Оно было адресовано ей. Эспер села на кровать и вскрыла конверт дрожащими пальцами.

Послание начиналось безо всякого приветствия.

«Я не оставляю тебе денег, моя дорогая, поскольку у твоего сына Генри их много, судя по тому чудовищно уродливому дому в Неке. Вместо этого я посылаю тебе свою последнюю картину, которая о тебе и для тебя. Это самая лучшая вещь, которую я когда-либо сделал, я надеюсь, что она по крайней мере будет иметь значение для тебя».

Эспер долгое время сидела неподвижно, глядя вниз, на письмо. Наконец она освободила холст от оберточной бумаги и, увидев изображенное на нем, слабо вскрикнула. Ивэн нарисовал «Очаг и Орел» во многом так же, как он нарисовал его раньше на картине, виденной ею в галерее в Нью-Йорке, однако имелись различия и в самом изображении, и в манере живописи.

Снова, как и на прежней картине, дом был залит светом, но на этом полотне тени были не столь резкими. Они много и гармонично объединяли старый дом, землю, каштановое дерево и безграничную голубизну океана позади дома. И здесь неясных очертаний фигура стояла в дверях, с руками, простертыми вперед в приветствии и призыве. Это была фигура женщины, возраст которой было невозможно определить, и все же черты ее лица, едва прорисованные, излучали спокойную силу.

Но сам дом надолго приковал к себе удивленный взгляд Эспер, и по мере того как она продолжала смотреть на него, его многозначительность росла и выходила за первоначальные рамки. Казалось, что серебристые доски обшивки дома становились прозрачными, как дымка, и за ними просматривалась удивительная жизнь. Дом был окружен добрыми духами, навсегда улетающими в свое бесконечное путешествие. Они все были там, живые, со знакомыми именами; они проскальзывали в сознание Эспер, как проскальзывали сквозь стены дома, подобно ярким драгоценным камням на нескончаемой цепочке. Фиб и Марк, и маленький Исаак; Лот и Бетиа, Мозес, Мелисса и Зильпа, Ричард и Сара, Роджер и Сьюзэн.

Она видела маленьких Ханивудов, собравшихся вокруг большого очага, — затаивших дыхание, рассчитывающих на что-то очень хорошее, их руки нетерпеливо вытянуты вперед с тем, чтобы крепко охватить сдвоенные чаши радости и страдания. И она увидела маленькую Эспер, сидящую на своей скамеечке среди этих детей, более четко прорисованную по сравнению с остальными.

Проходили бесконечные минуты, пока Эспер смотрела на картину, и ее сердце наконец поняло, что Ивэн имел в виду под сутью реальности, которую он всю жизнь старался постичь и отобразить. Это было более чем мастерски сотканное полотно всей жизни старого дома, так была задумана картина, написанная много лет назад. Здесь значительно прекрасней и величественней, чем в действительности, художник воспроизвел высшую форму жизненного человеческого опыта — идеальную картину патриархального дома, уходящего корнями в землю, скалы и деревья, омываемого вечным морем.

Эспер отвернулась наконец от холста и вновь взглянула на записку Ивэна. Она перечитывала послание со слабой и нежной улыбкой. Да, мой дорогой, подумала она, это действительно имеет для меня значение, и я благодарна тебе.

И Эспер показалось, что Ивэн слышит ее и понимает, и что через посредство этой картины и его удивительного мастерства они наконец обрели неразрывную связь.

Глава двадцатая

Теплым ноябрьским днем 1916 года Эспер сидела на солнце в шезлонге, который Уолт для нее поставил в саду под раскидистым старым яблоневым деревом. Она наслаждалась отдыхом и покоем. Глухая боль в ее левом плече на какое-то время прошла, чему помогли пилюли, прописанные доктором.

Малая Гавань была тихой в этот полдень Отдыхающие, приезжавшие сюда на лето, разъехались, и город снова стал самим собой. Зажглись камины на кухнях и в гостиных, жители города мирно беседовали у окон с открытыми шторами, свободно, впервые за восемь месяцев наплыва восхищенных художников и любопытных туристов. Большая Гавань также была почти пустынна. Яхт-клубы уже закрылись. Грациозные прогулочные суда, которые сделали Марблхед самым крупным в стране центром парусного спорта, были поставлены на зимнюю стоянку.

Эспер слушала удаляющийся шум лодки ловцов омаров и думала о том, как все еще прекрасен лиственный орнамент на Пич-Пойнт. Золотые мазки увядающей листвы на фоне темной зелени сосен. А вода, покрытая мелкой рябью — бриллиантово-голубая, — такой она бывает только в это время года. Эспер убаюкивали музыка накатывающих на берег волн и жалобные стоны чаек. Спокойствие и сила! Какие удивительные сокровища чувств и ощущений накапливает время, унося страсти юных дней! Береговой ветер сносил в ее сторону розовато-лиловый дымок, насыщая соленый воздух запахом сжигаемых листьев. Эспер никогда раньше не обращала внимание на то, какой это был приятный запах. И теперь она в полной мере прочувствовала это. Возможно, в мире не было ничего более существенного, чем такая спокойная осведомленность.

Хлопнула задняя дверь дома, и Уолт, завернув за угол, направился к матери. Он был в грязных голубых джинсах, старомодной куртке и в синей офицерской фуражке с золотой кокардой. Он выиграл фуражку в игре в кости у помощника капитана паровой яхты, принадлежавшей Элеоноре, и постоянно носил ее. Поскольку Эспер хорошо готовила, Уолт прибавил в весе с тех пор, как вернулся домой. Его округлившиеся щеки, ставший заметным живот и сардонический нрав создавали впечатление веселого, общительного человека, что вводило в заблуждение незнакомых людей.

— Только что звонила Карла, — резко сказал Уолт матери, сунув за щеку кусок жевательного табака. — Сообщила, что приезжает полуденным поездом, хочет немного побыть здесь. Кажется, она чем-то расстроена. Говорит, что ты должна ей помочь. Видимо, эта девица что-то задумала.

Эспер вздохнула. Спокойное умиротворение исчезло, как это всегда случалось. Даже перспектива увидеть любимое дитя не могла возместить эту потерю.

— Хотела бы я знать, в чем дело, — сказала она, медленно поднимаясь с шезлонга. — Хорошо, если бы ты встретил девочку на вокзале. Но ради Бога, сначала побрейся!

Эспер поднялась по ступенькам заднего входа в большую кухню. Уолт последовал за ней.

— Карла может взять наемный экипаж на станции, — сказал он, тяжело опустившись в виндзорское кресло. — Я не в настроении подбирать всех Богом проклятых красавиц.

Эспер обернулась и внимательно посмотрела на сына. На полу, возле кресла стояла бутылка рома; но Уолт не был пьяным, того, что он выпил, хватало только на то, чтобы быть упрямым.

— Тогда не сходил бы ты посмотреть на ловушки? — спросила она. — Было бы хорошо приготовить омаров на ужин. Карла любит их.

Уолт нахмурился. Пошарив около кресла, он поднял бутылку рома и сделал большой глоток, затем сплюнул коричневой струей жевательного табака в камин.

Внезапно Эспер разразилась гневом.

— Убери отсюда эту бутылку! — закричала она. — Убирайся из моей… из этой комнаты! Веди себя как свинья там, в гавани, как ты обычно делаешь. Я не допущу этого здесь!

Уолт взглянул на мать испуганно: уже много лет он не слышал, чтобы она повысила голос. Эспер стояла перед ним, прямая и очень бледная, ее губы были плотно сжаты, а голова высоко поднята. Погруженный в себя горестный взгляд Уолта прояснился и задержался на матери Он ответил ей своей обычной усмешкой.

— Почему, ма? — сказал он. — Ты думаешь, что я оскверняю этот дом? Но он и прежде видал много пьяниц. Да и вообще много всякого.

Эспер перевела дыхание, и гнев оставил ее.

«Да, видимо, так и было. Какой смысл волноваться из-за пустяков? Не в твоих силах заставить человека сделать что-нибудь против его собственной воли», — сказала она себе.

— Хорошо, постарайся держать себя в руках, пока здесь будет Карла. Я действительно не могу осуждать Элеонору, — Эспер вздохнула. Скандальное происшествие трехлетней давности плохо отразилось на всех. Мария — жена Уолта — убежала с португальцем, Санчо Пересом, который когда-то думал жениться на ней. Уолт преследовал их — он хотел застрелить обоих. Но его остановил детектив отеля прежде, чем он добрался до номера Переса. Газетчики, падкие на сенсации, смаковали подробности, но Генри удалось замять этот скандал. Людская молва стихла, и житейские воды вновь сомкнулись над брошенным в них камнем. Если бы только ты не оказался тем камнем на дне, подумала Эспер, печально глядя на своего сына.

Уолт сокрушенно покачал головой и посмотрел на мать с горьким участием. Он провел рукой по щетине на своем подбородке.

— Извини, ма. Я нехороший мальчик. Я не удивляюсь, что ты рассердилась. Знаешь что? — его голос поднялся в шутливом, монотонном речитативе. — Мы являемся одной из старинных семей Марблхеда, а они собираются выпереть нас отсюда и растащить дом по частям. Я слышал, как это говорила одна из тех теток-художниц. Она рисовала дом и увидела, что я сижу на крыльце. «Освободите место», — сказала она, глядя на меня. Ма, она утащила один старый, ручной работы гвоздь прямо из обшивки нашего дома, выковыряв его своим перочинным ножом. Ты знаешь, что она еще сказала? — Уолтер приглушенно икнул.

— Ох, Уолт, убирайся. Сходи-ка лучше к ловушкам.

— Эта тетка-художница увидела старого Капитана и Марту Мэнсон, прогуливающихся со своей собакой, и сказала: «Как они забавны! Город полон самых удивительных чудаков!» Ты ведь не хотела бы, чтобы я был «удивительным чудаком», не так ли, ма?

Внезапно Уолт резко поднялся с кресла и осушил бутылку.

— Пошли они все к черту! — он швырнул бутылку в мусорную корзину, вытер рот рукой и вышел, хлопнув дверью.

Эспер устало повернулась к очагу. Ее младший сын родился не в то время, как сказал Ивэн в тот день по дороге в Нек. Уолту следовало разрешить пробить себе дорогу своими собственными кулаками. Он стал бы сильным, крикливым шкипером какого-нибудь парусного судна.

Эспер хлопотала в старой кухне и в новой, маленькой, готовясь к приезду Карлы. Дилли приходила теперь каждый день и помогала с домашней работой, однако она всегда возвращалась назад в Клифтон после полудня. Генри и Элеоноре это совсем не нравилось. Они считали Эспер упрямой старухой, потому что она не позволяла им нанять пару служанок, которые могли бы оставаться на ночь в доме.

Их жизни протекали так непохоже, что было трудно заставить сына и невестку понять боязнь праздного существования. Лучше изнашиваться от работы, чем ржаветь от безделия. К тому же было так приятно иметь весь дом в своем распоряжении в долгие, тихие вечера. Эспер окончательно отказалась от пансионеров три года назад, когда случились неприятности у Уолта и он вернулся в дом Ханивудов. И от этого она почувствовала облегчение. Дом без посторонних людей стал еще ближе ей, как живой, все понимающий человек — их с Уолтом друг.

Эспер прошла в «родильную комнату», где теперь устроила себе спальню. Доктор посоветовал ей перебраться вниз, чтобы избегать ненужных нагрузок. Генри и Элеонора были очень нежными и заботливыми Они хотели расширить комнату и заново обставить её мебелью. Но Эспер не позволила им этого, она согласилась только на новый волосяной матрац для старой кровати и замену старого деревянного с прямой спинкой кресла на более удобное. В этой комнате, где все осталось без изменения с той ночи, когда родился Уолт и умер ее отец, Эспер находила поддержку, с которой смогла бы встретить неизбежное.

На одной из стен, около кровати, она повесила картину, написанную Ивэном. Никто, даже Карла, никогда не узнал о ее происхождении, и немногие ее видели, так как Эспер ревностно охраняла уединенность своей комнаты. Но Элеонора, конечно, знала, и ее любопытство было трудно удовлетворить.

— Что это такое, матушка Портермэн? Какая чудесная вещь! Где вы ее достали? Она выглядит, как если бы была написана Редлейком, только немного в более мягкой манере. И там внизу, в углу, буквы похожие на «И.Р.»!