Беверли поджала свои тонкие губы, жирно накрашенные перламутровой персиковой помадой.

— Прежде чем поливать меня грязью, тебе следовало бы кое-что усвоить. Ты бросила его первой. И это из-за тебя он так увяз в долгах. Это ты, моя милая, во всем виновата, так что не нужно разговаривать со мной таким тоном.

Джулия оторопела от подобной наглости.

— И каким же образом я могу иметь отношение к его долгам?

Беверли возмущенно расхохоталась.

— А как, по-твоему, он заплатил за спецшколу, в которой ты училась? Те гроши, что он зарабатывал, все равно превышали минимум, который позволял претендовать на льготу, а поскольку ты приехала из другого штата, плата была еще выше. Он заложил все, что имел, ради тебя, неблагодарной. Но даже после этого я его не бросила. Я ушла от него лишь тогда, когда Бад начал проявлять ко мне интерес, а твой отец ни слова не сказал поперек. Он давным-давно уже перестал меня ценить. У него только и разговоров было что о тебе. И в колледже-то ты первая в семье выучилась, и в большом городе живешь, и мечты свои сможешь осуществить. Как будто это не ты пыталась изрезать себя в клочья, не ты нагуляла ребенка в шестнадцать лет, не ты обобрала родного отца как липку и даже ни разу не приехала потом его навестить.

На лицах кое-кого из посетителей отразилось удивление. Если о ее шрамах люди не знали, то догадывались, а вот о том, что уезжала она из города беременной, не подозревал никто.

Новость о том, что ее отец, оказывается, пожертвовал ради нее всем, ошеломила Джулию. Однако, несмотря на потрясение, в мозгу у нее что-то щелкнуло, и все сразу встало на свои места. Он никогда не умел толком выражать свои чувства. Ей, Джулии, потребовался не один визит к психотерапевту, чтобы разобраться со своими ожиданиями, особенно в отношении мужчин, которые у нее были. Она считала, что ей нужны широкие жесты и пылкие признания, потому что ничего этого она не получала от отца. Порой Джулии даже казалось, что ее подростковая влюбленность в Сойера, при всех его несомненных достоинствах, на самом деле была попыткой восполнить что-то такое, чего недоставало ей в отношениях с отцом. Но как же она не видела? Все, что делал ее отец, он делал тихо и незаметно. Даже любил ее. Его трагедия была в том, что никто на свете не понимал этого. Все покинули его, потому что не были достаточно тихими и не смогли его услышать. Пока не стало слишком поздно.

Нет. Еще не поздно.

На глазах у Джулии выступили слезы. Она утерла их. Ей самой не верилось, что она делает это на глазах у всех.

— Он был хороший и бесхитростный человек, — сказала она. — И заслуживал лучшего, чем мы обе. Ты, Беверли, не получишь ни кусочка этого ресторана. И никто не получит. Он — единственное, что никогда не предавало отца. Единственная постоянная величина в его жизни. Его и так уже слишком многого лишили. — Она указала на дверь. — Чтобы ноги твоей здесь больше не было. Тебе здесь не рады.

— О, я еще вернусь, — пообещала Беверли и, покачивая бедрами, направилась к двери. — Когда ты уйдешь, я вернусь, и ты с этим ничего не поделаешь.

— Я позабочусь, чтобы до нее дошло, что ей здесь не рады, — пообещала из-за плеча Джулии Шарлотта, управляющая.

— И я тоже, — подала голос новая официантка.

— А я напомню, если она позабудет, — сказал один из мужчин за стойкой.

— И я! — откликнулся кто-то из зала.

Поднялся согласный гомон.

Такого Беверли явно не ожидала. Она злобно сверкнула на Джулию глазами.

— Видишь, что ты делаешь! Вечно ты уезжаешь и оставляешь после себя одни проблемы!

— У меня для тебя новость, — сообщила ей Джулия. — Я никуда не уеду.

Под оглушительные аплодисменты посетителей Беверли скрылась за дверью.

Джулия стояла посреди зала, тяжело дыша, и уже во второй раз за день думала: «Господи, что же я натворила?»

— Ну наконец-то ты пришла! — были первые слова Стеллы, едва Джулия переступила порог.

На ней было одеяние, которое она именовала домашним платьем — шелковый халат на пуговицах, подарок матери. Стелла утверждала, что чувствует себя в нем роскошной женщиной, не обремененной заботами о хлебе насущном.

— Я чуть с ума не сошла от беспокойства! Где ты была прошлой ночью? Даже твоя злая мачеха приходила тебя искать.

— Почему ты переспала с Сойером? — бухнула Джулия прямо с порога.

Она вовсе не собиралась этого говорить. Изумление на лице Стеллы стало точным отражением ее собственных чувств.

— Что-что? — переспросила та.

— Сойер сказал, что вы с ним переспали три года назад. Ты его любишь?

— А, ты об этом, — вздохнула Стелла. — Это было ужасно. Не секс… по крайней мере, насколько я вообще его помню. Я была вдрызг пьяна. Я тогда только что получила развод и лишилась всех своих денег. Сойер зашел с бутылкой шампанского, чтобы отметить мою свободу. Я напилась и затащила его в постель. Я не горжусь этим. Поверь, я никогда не мечтала стать женщиной, с которой спят из жалости. Это случилось всего один раз. После этого я пыталась избегать Сойера, но он мне не позволил. Сойер — отличный мужик. Отличный друг. А почему ты спрашиваешь? — Стелла театральным жестом схватилась за сердце. — Боже мой! Так вот где ты была ночью! Наконец-то ты это сделала!

Джулия ничего не ответила, но, видимо, ее все-таки выдало что-то во взгляде.

— Я так рада. — Стелла заключила ее в объятия. — Он всегда был к тебе неравнодушен. Понятия не имею, почему он так долго с этим тянул. Я все время его поддразнивала, что он тебя боится. — Она взяла Джулию за руку и потащила в гостиную, где, судя по всему, подкреплялась уже далеко не первой порцией «Кровавой Мэри». — Ну, выкладывай подробности! Как все было? Когда? Сколько раз?

Джулия покачала головой, но все же уселась на диван и приняла предложенный Стеллой бокал.

— Нет уж. Не дождешься.

— Ты должна мне все рассказать. Ты же моя лучшая подруга, — возмутилась Стелла, к изумлению Джулии. — Так нечестно! Я ведь рассказываю тебе обо всем, что происходит в моей жизни.

— Про Сойера ты мне не рассказала, — заметила Джулия, выуживая из бокала стебель сельдерея и впиваясь в него зубами.

— Сойер в моей жизни не происходит. Он уже произошел. Сто лет назад.

Джулия поставила бокал на поднос:

— Я в самом деле твоя лучшая подруга?

— Ну разумеется.

— Но ты смеялась надо мной в старших классах.

Стелла в изумлении плюхнулась на стул напротив Джулии.

— Так это ж было сто лет назад. Ты хочешь сказать, что не можешь быть моей лучшей подругой из-за того, что было тогда?!

— Нет, — ответила Джулия, впервые за долгое время не кривя душой перед самой собой.

Ее дружеские связи в Балтиморе никогда не вызывали у нее таких чувств. Тамошние ее друзья принимали ее за ту, кем она им казалась. А Стелла — за ту, кем она была на самом деле. Этот город делал ее тем, кем она стала. Всю жизнь. И Стелла знала это.

— Я думаю, что у меня никогда в жизни не было такой подруги, как ты.

— Так-то лучше, — заключила Стелла. — А теперь выкладывай все подробности!

Когда несколько часов спустя Джулия открыла дверь, первыми словами Сойера были:

— Давай сразу проясним этот вопрос. Между мной и Холли ничего нет.

Джулия прижалась виском к дверному косяку. Она была рада его видеть, но ей слишком много еще нужно было ему рассказать.

— Вы отлично смотритесь вместе. Вы подходите друг другу. Вы никогда не думали сойтись снова?

— Не хочу я никому подходить. Холли продает мне свою часть дома, которым мы владеем пополам. Через пару недель она снова выходит замуж. У нее будет ребенок. У меня совершенно вылетело из головы, что она собиралась приехать в город в эти выходные.

— Это я виновата. Прости.

— Не стоит извиняться. Давай лучше повторим.

Сойер попытался переступить порог ее квартиры, но Джулия замерла, не снимая руки с ручки двери. Он отступил.

— Ты не хочешь меня впускать?

— Дело не в этом. Просто… просто я всегда относилась к этой квартире как к временному жилью. Поэтому выглядит она соответствующе.

— Мне все равно, как она выглядит.

— Это я машинально. Прости.

Она приоткрыла дверь пошире.

Сойер переступил порог с глубоким вздохом и удовлетворенной улыбкой. Он положил руки на пояс и огляделся по сторонам с таким видом, как будто только что завоевал Новый Свет.

— Я мечтал попасть сюда с тех самых пор, как ты вернулась. И это не то, о чем ты подумала. По четвергам, когда мы со Стеллой едим пиццу, тут так пахнет твоей выпечкой… я каждый раз просто теряю волю от этого запаха.

— Ты его видел? — спросила Джулия.

— Я всегда его вижу. Сейчас он поблескивает у тебя в волосах. — Он кивнул на ее руку. — И еще немного на манжете.

Джулия вывернула манжет, и оттуда, разумеется, высыпалась мука и сахарная пудра.

— Потрясающе.

— Ты не покажешь мне квартиру? — спросил Сойер.

— Это вполне можно сделать прямо отсюда. — Она по очереди махнула в сторону каждой из дверей. — Спальня, ванная, кухня, гостиная. — Джулия провела его в крошечную гостиную и пригласила садиться. Сама она слишком нервничала, чтобы сидеть. — Этот диванчик подарила мне мама Стеллы. В Балтиморе у меня в хранилище есть свой.

— Ты привезешь его сюда?

— Не знаю.

Он откинулся на спинку, явно делая над собой сознательное усилие, чтобы не развивать дальше эту тему.

— Ты в самом деле поставила Беверли на место сегодня в ресторане?

Джулия против воли рассмеялась:

— Это Стелла тебе рассказала или уже пошли слухи?

— И то и другое. Так что произошло?

— Я высказала ей кое-что из наболевшего. Ну и она мне тоже, по всей видимости.

— Я слышал, ты объявила, что не собираешься продавать ресторан, — сказал он осторожно.

— Что я могу ответить? Для меня это было такой же неожиданностью, как и для тебя.

— А как же твой двухлетний план? — Он поколебался. — Значит, ты остаешься?

Она помолчала.

— Помнишь ту важную вещь, о которой я хотела тебе рассказать? В общем, сейчас мы с тобой поговорим, а потом я уйду, чтобы ты мог обо всем подумать, ладно?

На лице у него появилось настороженное выражение.

— «Уйду» значит «насовсем»?

— «Уйду» значит «пойду немного прогуляюсь». А там видно будет.

— Ладно, — сказал Сойер. — Давай выкладывай.

— Посиди здесь.

Джулия скрылась в спальне и, подойдя к кровати, нашарила под ней старую тетрадку по алгебре, которую хранила там. Она открыла обложку и посмотрела на две фотографии — все, что осталось у нее на память о ее дочери. О дочери Сойера. Она положила снимки в эту тетрадь еще в интернате, и ей просто не приходило в голову, что их можно хранить где-то в другом месте. Тетрадь она оставила на кровати, а фотографии понесла в гостиную. Сердце у нее ходило болезненными толчками, по коже разбегались колючие мурашки.

Сойер подался ей навстречу, и Джулия быстро, чтобы не передумать, протянула ему снимки.

Он взял их и стал смотреть; поначалу на лице у него не отражалось ничего, кроме недоумения, но потом на смену ему пришла настороженность. Он вскинул на нее глаза.

— Она родилась пятого мая, — сказала Джулия. — Шесть фунтов, шесть унций. Точная твоя копия, со мной вообще ничего общего. Светлые волосы, голубые глаза. Ее удочерила семейная пара из Вашингтона.

— У меня есть дочь?!

Джулия кивнула и скрылась за дверью, прежде чем он успел задать еще хотя бы один вопрос.

От нагретых солнцем металлических трибун исходили зыбкие волны жара. Подростком Джулия, помнится, забивалась в закуток там, где верхний ярус трибун примыкал к комментаторской кабинке, образуя тенистый бетонный мешок.

В последний раз она была здесь в свои шестнадцать. С тех пор все изменилось и в то же самое время странным образом осталось тем же. С высоты она видела пятидесятиярдовую линию, на которой все произошло, линию, которая изменила всю ее жизнь. В кирпичном здании школы по ту сторону поля было тихо, но окна были открыты: учителя в своих кабинетах готовились к новому учебному году. Окна нижнего этажа принадлежали кафетерию. Джулии вспомнились слова Сойера о том, как он во время обеда наблюдал за ней, когда она была на трибуне.

Она просидела там не меньше часа, гадая, сколько времени ему понадобится, чтобы переварить новость, если это вообще окажется ему под силу. Вдруг ее взгляд привлекло какое-то движение, и она увидела в левом конце поля Сойера. Он направлялся к ней.

Вот он остановился у основания трибун и вскинул на нее глаза. В руке он держал фотографии. Лицо его было непроницаемо. Он в бешенстве? Теперь все между ними снова изменится? Джулия собралась с духом, готовя себя к такой возможности, хотя давно уже перестала быть тем ранимым подростком, каким была в свои шестнадцать. Теперь у нее было куда меньше ожиданий, чем тогда. Зато имелся очень длинный список того, чего у нее не будет никогда, и Сойер всегда входил в этот перечень вместе с ее дочерью, длинными пальцами и способностью поворачивать время вспять.