— Джулия! — окликнул ее Сойер.

По спине у нее побежали мурашки, и она ускорила шаг. Однако это не помешало Сойеру в два счета нагнать ее и пристроиться рядом.

— Ты что, в самом деле бежал за мной? — Она покосилась на него.

Он изобразил возмущение, как будто его застукали за чем-то предосудительным.

— Мне не пришлось бы этого делать, если бы ты меня подождала.

— Что тебе нужно?

— Я же сказал. Нужно с тобой поговорить.

— Ну говори, — бросила она.

— Не на ходу. — Он поймал ее за локоть и заставил остановиться. — С тех пор как ты приехала, я держался от тебя на расстоянии, поскольку считал, что ты этого хочешь. Когда мне рассказали, что ты возвращаешься в Маллаби, я… я питал какие-то надежды. Но когда я увидел тебя, ты посмотрела на меня таким взглядом, что я понял: все это преждевременно.

— Я и не думала сюда возвращаться, — отрезала она, выдергивая руку.

— Но я оказал нам обоим медвежью услугу, — продолжал он как ни в чем не бывало. — Эта история слишком затянулась. Джулия, я хочу поговорить. Мне нужно кое-что тебе рассказать.

— О чем?

Он молчал.

Она попыталась перевести все в шутку.

— Это все из-за того, что ты решил, будто я пеку ради тебя?

— Не знаю. Это ты мне расскажи.

Некоторое время они смотрели друг на друга, потом она произнесла:

— Мне нечего тебе сказать. И сомневаюсь, что ты можешь сказать мне что-то такое, что я хотела бы услышать.

— Пообедай со мной в четверг, — попросил он, как будто не слышал ее слов.

— В четверг я занята, — отрезала она.

— Вот как? — Сойер сунул руки в карманы и несколько раз покачался с каблука на носок. Он явно был не из тех, кто привык к отказам. — И чем же?

— Собиралась отвезти Эмили на озеро, — бухнула Джулия первое же, что пришло в голову.

— Ты проявляешь к этой девочке поразительный интерес.

— Это так сильно тебя удивляет? — парировала она. — В самом деле?

Этот выпад задел его за живое, но почему-то ее это вовсе не обрадовало. Он немного поколебался, потом тихо спросил:

— Ты простишь меня когда-нибудь или нет?

— Я давным-давно тебя простила, — сказала она и, развернувшись, зашагала прочь. — Но это не значит, что я забыла.

— И я тоже ничего не забыл, — донесся до нее его голос.

В шестнадцать лет Джулия была настолько несчастна, что порой невозможно даже становилось дышать. Все это наваливалось на нее годами, постепенно, кирпичик за кирпичиком: подростковый возраст, повторный брак отца, безответная любовь к самому симпатичному парню в школе, несчастье учиться в одном классе с Далси Шелби. И все же до перехода в старшие классы у нее всегда были друзья. Она всегда хорошо училась. Всегда была способна функционировать. А потом ее вдруг накрыло депрессией, как будто кто-то встряхнул простыню и та мягко спланировала на Джулию сверху. К началу второго года старшей школы она бросила попытки тягаться с мачехой Беверли. Ее розовые волосы и макияж в черных тонах были попыткой побороть всепоглощающее ощущение того, что она превращается в невидимку. По мере того как ее образ изменялся и становился все более и более мрачным, друзья начали ее сторониться, но ей было все равно. Она готова была лишиться всех друзей до единого, лишь бы отец обратил на нее внимание.

Это не сработало.

Порой ей удавалось подслушать разговоры отца с Беверли; та советовала не обращать на выходки падчерицы внимания: у девчонки это возрастное, рано или поздно Джулия это перерастет. И разумеется, отец в точности следовал ее советам.

Тогда Джулия начала резать себе руки.

Тоска и отвращение к самой себе одолели ее на уроке по всемирной истории. Мистер Хорн писал что-то на доске, Джулия сидела в самом конце класса, а Далси Шелби — несколькими партами впереди нее. Джулия бездумно выводила какие-то узоры в своей тетради, потом подняла глаза и увидела, как Далси пошепталась с одной из своих подруг и вытащила что-то из сумочки. Через несколько секунд небольшой флакончик с каплями от блох прокатился по проходу и остановился под ногами у Джулии.

Далси и ее друзья засмеялись, и мистер Хорн обернулся.

Он поинтересовался, что их так насмешило, но весь класс молчал. Джулия, опустив голову, смотрела на флакон, валяющийся у носков ее поддельных мартенсов.

В конце концов мистер Хорн отвернулся к доске, и в то же мгновение Джулия сжала отточенный карандаш, который держала в руке, и острым грифелем распахала себе предплечье. Она даже не сразу поняла, что сделала, просто сидела и смотрела, как на коже пузырится кровь, и ощущала странное чувство удовлетворения, освобождения.

Поначалу она делала это как придется, используя первое, что попадалось под руку, но вскоре стала подходить к делу более продуманно и перешла на лезвия, которые прятала дома под матрасом. Каждый раз, когда она резала себе руки, ее охватывали острые и волнующие ощущения, как будто ее рывком выдергивали из зияющей пасти небытия обратно к жизни. Она не просто чувствовала себя живой, ей было хорошо! В какой-то момент она поняла, что не может остановиться, что не в состоянии пережить день, не располосовав себе руки, но ей было все равно. По-настоящему все равно. Вскоре ее руки ниже локтя были испещрены сеткой кое-как затянувшихся воспаленных порезов, так что даже в самую теплую погоду приходилось носить одежду с длинными рукавами.

Так продолжалось несколько месяцев, а потом обо всем узнали отец с мачехой. Первой отметины увидела Беверли. Однажды утром, когда Джулия как раз выходила из душа, замотанная в полотенце, мачеха постучала в дверь и, не дожидаясь разрешения, впорхнула в ванную со словами:

— Не обращай на меня внимания. Я только щипчики взять…

И осеклась при виде голых рук Джулии.

Придя вечером с работы, отец заглянул к ней в комнату. Вид у него был огорченный и встревоженный; он нерешительно приблизился к дочери, как будто опасался раздавить ее тяжестью своего присутствия. Он хотел знать, что стряслось, и этот вопрос оскорбил Джулию до глубины души. И он еще спрашивает?!

Конец учебного года был уже не за горами, и все лето отец и Беверли не спускали с девочки глаз. Но вместо того чтобы радоваться долгожданному вниманию, она возненавидела их: ведь они лишили ее возможности делать то единственное, что приносило ей хоть какое-то облегчение.

Лето прошло под знаком борьбы характеров. Джулия стала даже с нетерпением ждать начала учебного года, чтобы вырваться из-под надзора. И разумеется, школа означала возможность увидеть Сойера. Неотразимого Сойера. Однако за несколько дней до начала школьных занятий отец сообщил Джулии, что решил отправить ее в закрытый интернат. Это спецшкола, пояснил он. Для трудных подростков. Отъезд в школу, в Балтимор, был назначен на следующий день. Он сообщил ей об этом за сутки. За одни сутки. И все лето планировал это у нее за спиной!

В тот вечер она вылезла из окна прачечной и убежала. Не хочет отец с ней возиться — и не надо. Но ни в какую дурацкую спецшколу она не поедет. Только — вот беда! — идти ей было абсолютно некуда, так что в конце концов Джулия очутилась на своей излюбленной скамье на трибунах школьного стадиона.

Она сидела там уже несколько часов, когда появился Сойер. Было глубоко за полночь, однако он вдруг показался на беговой дорожке. Ночь выдалась лунная, а он был в белых шортах и белой футболке-поло, так что со своего места Джулия видела его как на ладони.

Она не двигалась, поэтому не поняла, что побудило его вскинуть глаза. Однако же он это сделал, и у нее перехватило дыхание, как и всякий раз, когда встречались взглядом в школе.

Они долго смотрели друг на друга. Потом он свернул с дорожки и двинулся вверх по трибунам.

Сойер никогда не подходил к ней прежде, но в школе она нередко ловила на себе его взгляд. На нее вообще постоянно таращились, так что в этом не было бы ничего необычного, если бы взгляд этот каждый раз не был таким внимательным. Она частенько задумывалась, не потому ли испытывает к нему такие странные чувства. Ей казалось, что он на самом деле ее видит.

Он подошел и остановился перед ней.

— Не возражаешь, если я присяду?

Она пожала плечами.

Он опустился на скамью рядом с ней, но продолжать разговор не спешил.

— Ты часто приходишь сюда по ночам? — спросил он наконец.

— Нет.

— Так я и думал. Я все лето гулял здесь по ночам и ни разу тебя не видел, не то что во время учебного года. — Она задалась вопросом, зачем ему понадобилось гулять здесь по ночам, но вслух поинтересоваться не решилась. — Ну как, готова к школе?

Она резко поднялась. В его присутствии на душе у нее слегка просветлело. При нем весь ее мир становился светлее. Но это была лишь чудовищная иллюзия.

— Мне нужно идти.

— Куда ты? — спросил он, когда она, топоча по деревянному настилу трибун своими грубыми черными ботинками, начала спускаться.

— Не знаю.

— Я тебя провожу.

Он поднялся и двинулся за ней следом.

— Нет.

— Я не позволю тебе разгуливать одной посреди ночи.

Она спустилась с последнего яруса трибуны и по беговой дорожке зашагала к игровому полю.

— Не ходи за мной, — бросила она, оглянувшись. Второй раз она оглянулась, когда была на середине поля. — Я же сказала, не ходи за мной.

— Я не позволю тебе гулять одной.

Она остановилась как вкопанная и обернулась к нему:

— Что с тобой? Хватит изображать из себя такого… такого…

— Какого?

— Такого добренького. — Она опустилась на землю и села, поджав под себя ноги. — Я не встану, пока ты не уйдешь. — Эта угроза возымела не вполне тот эффект, на который она рассчитывала. — Не садись рядом со мной. Не…

Сойер как ни в чем не бывало плюхнулся с ней рядышком, прямо на пятидесятиярдовой линии. Она вздохнула.

— Что с тобой? — спросил он.

Она отвернулась:

— Отец отправляет меня в интернат. Завтра утром.

— Ты уезжаешь?! — поразился он.

Она кивнула.

Он принялся теребить траву, покрывавшую поле.

— Можно, я скажу тебе одну вещь? — спросил он наконец.

— Только если это «до свидания».

— Хватит умничать.

От неожиданности она повернулась к нему. Все лето отец с Беверли так боялись вызвать чем-то ее неудовольствие, что, когда кто-то ее одернул, это стало для нее неожиданностью.

— Весь этот год я просыпался по утрам и с нетерпением ждал начала уроков, потому что знал, что увижу тебя. Мне было интересно, что ты наденешь на этот раз. В обеденный перерыв я приходил в кафетерий и садился у окна, чтобы видеть тебя на трибуне. Я все лето тебя искал. Где ты была?

У Джулии отвисла челюсть, и она с трудом удержалась, чтобы не наподдать ему по руке. У него была подружка по имени Холли, которая, хотя и принадлежала к компании Далси Шелби, в общем и целом была неплохой девчонкой. Они с Сойером встречались уже тысячу лет. Про них даже говорили как про единое целое: Сойер-и-Холли.

— Что ты такое говоришь? — сказала Джулия. — Вы с Холли созданы друг для друга. Вы прекрасная пара.

— Я просто хочу сказать, мне жаль, что я ни разу не заговорил с тобой. Мне всегда этого хотелось. Мне всегда хотелось…

Его взгляд был прикован к ее губам, и она вдруг всей кожей ощутила, что их разделяют считаные дюймы, что он придвинулся к ней почти вплотную.

Джулия поспешно отвернулась:

— Уходи, Сойер. Возвращайся к своей идеальной жизни.

Она почувствовала, как к глазам подступили слезы, и утерла их тыльной стороной кистей. На коже остались следы густой черной подводки. Слезы все текли и текли, и она продолжала утирать их, хотя понимала, что только еще больше размазывает по лицу грим. Господи, ну почему Сойер не ушел и не оставил ее наедине с неприглядным горем?

Сойер очень спокойно стащил с себя белую футболку и протянул ей:

— На. Вытри лицо.

Джулия неохотно взяла футболку и уткнулась в нее лицом. От нее пахло чем-то свежим и терпким, как от цветочных стеблей.

Наконец успокоившись, она отстранила от себя футболку и взглянула на нее. И тут же скомкала, смущенная. Футболка была безнадежно испорчена.

— Прости.

— Ничего страшного. Ты справишься?

— Не знаю. — Глаза у нее снова наполнились слезами. — Я не хочу уезжать в интернат. Но папе я больше не нужна. Теперь у него есть Беверли.

Спецшкола, разумеется, была идеей мачехи. Кто просил ее рассказывать отцу о порезах?

— Уверен, ты ошибаешься, — возразил Сойер.

Она лишь молча покачала головой. Он так ничего и не понял.

Он нерешительно протянул руку и заправил ей за ухо прядь ядовито-розовых волос.