На передних санях сидели австрийский император Франц и русская императрица — на ней красовалась шляпа с алмазным плюмажем и зеленый бархатный плащ, подбитый горностаем.

Ричард предполагал, что окажется в одних санях с Екатериной, но обнаружил рядом с собой графиню Софию Жичи, которая, как поговаривали, страстно хотела заполучить в поклонники русского государя. Правда, последний был настолько увлечен ее золовкой, что едва обратил на Софию внимание, разве что дал ей прозвище — Блестящая Пустышка. Вряд ли это можно было счесть комплиментом, если вспомнить титул Селеста — «небесная», — которым он наградил Юлию. Хотя в список седоков санной прогулки Софию все же включили — вероятно, за ее умение поддержать оживленный разговор в любой компании. Александр напрасно будет тратить время, если продолжит обхаживать Юлию, сердце которой, как многим известно, отдано другому, подумалось Ричарду. Русскому государю лучше переключиться на Софию — очень хорошенькую, на все готовую.

Вот и Шенбрунн. Сани выстроились вокруг замерзшего озера, превращенного нынче в каток. Любители поскользить по льду на коньках с наслаждением предавались сему развлечению, облаченные в яркие национальные костюмы стран Северной Европы.

В последнее время Ричард, подсознательно ища глазами Ванду, стал даже злиться на себя за то, что эта девушка стала его навязчивой идеей. Вот и сейчас, едва они прибыли в конечный пункт санного променада, он принялся обшаривать глазами присутствующих.

Слуги принялись разносить горячие напитки тем из гостей, кто решил не присоединяться к катающимся на льду и остаться в санях. Ричард взял с подноса бокал и передал его графине.

— Выпьем за ваши мысли? — мягко спросила она.

Тут Ричард сообразил, насколько он был неучтив во время прогулки.

— Простите меня, — сокрушенно покаялся он. — Я действительно погрузился в мысли о своих заботах, вместо того чтобы развлекать вас в дороге.

— Вы, наверное, влюблены, — просто отвечала она. — Признаки этой болезни мне хорошо знакомы.

— Странно, но тот же вопрос я задаю самому себе. Я влюблен? Возможно ли такое со мной?

— Ответ вам может дать лишь ваше сердце, — молвила графиня.

— Боюсь, что не могу верить своему сердцу, — грустно отозвался Ричард.

— Тогда поверьте мне, — улыбнулась она. — Моя интуиция подсказывает мне, что вы влюблены, и, возможно, впервые в жизни.

— Почему вы так решили? — спросил Ричард, немало удивленный.

— Возможно, во мне иногда просыпается дар ясновидящей, — отвечала София. — В вашем лице есть нечто, что подсказывает мне, что вы на пороге чего-то столь удивительного, что это кажется вам не реальностью, но игрой воображения.

— А я пью за ваши прекрасные глаза, — с воодушевлением возгласил Ричард, поднимая бокал, — и думаю, лучше мне стало от ваших слов или хуже.

Во всяком случае, слова Софии оказали сильное влияние на него, и к тому времени, как санный праздник закончился и трубы вновь взревели, давая сигнал к возвращению в Вену, он страстно, как никогда в жизни, желал увидеть Ванду.

Теперь Ричард точно знал, что он должен сказать ей — или почти уверен, что знает, поскольку остававшаяся где-то в дальнем уголке сознания холодная расчетливая мысль приглушала разгоравшийся в его душе огонь влечения к этой девушке.

«Я хочу ее, я не могу жить без нее!» Тело Ричарда пылало, в то время как холодный разум продолжал насмехаться над ним.

Ему все труднее было оставаться холодным и отстраненным от всего, когда в наступающих сумерках лошади галопом понеслись назад, к городу, а их колокольчики разливались над белыми заснеженными полями. Холодный ветер пьянил и красил румянцем щеки сидевших в санях гостей.

— Я тоже влюблена, — призналась графиня София в намечающихся сумерках. Это таинственное время между светом и тьмой придавало особую значимость такой откровенности, способствовало соединению душ — дружескому, объединяющему в самых глубинных точках…

— Будьте осторожны, — предупредил ее Ричард. — Любовь может превратиться в опасное чувство, если им безрассудно одаривать, раздавать его направо и налево…

София рассмеялась в ответ:

— Любви никто не выбирает. Она просто приходит, и все. Неужели вы не знали об этом?

Ричард кивнул, вспоминая тот первый их с Вандой вальс и ту минуту, когда она сняла маску и он увидел ее лицо. Да, графиня София права, любовь просто приходит, а когда она придет, спастись от нее невозможно.

Когда они возвратились в Хофбург, было уже поздно, чтобы посетить Ванду до обеда, и, переодеваясь, Ричард решил, что увидится с нею позже, вечером. В это время принесли записку, в которой сообщалось, что Александр и его ближайшая свита будут обедать сегодня во дворце Разумовского.

— Не дают вам покоя, командир? — заметил Гарри. — А вы мечтали полежать, задрав ноги, и провести вечерок дома?

— Неплохо было бы, — согласился Ричард.

— Если вы меня спросите, то я скажу, что все эти переодевания да целование ручек не для вас, командир, — продолжил Гарри. — Вы выглядите уставшим, даже лицо осунулось. Все, что вам нужно, это хорошенько отдохнуть после того, как вы целый день охотились на фазанов или гоняли с собаками лис.

— Замолчи, чтоб тебя!

Ричард редко ругал Гарри, но сейчас сделал это чуть ли не с пеной у рта.

Слова слуги вызвали у него почти невыносимый приступ ностальгии. Его охватила тоска по пустому заколоченному дому, который он называл своим. В окрестных лесах уже вывели птенцов фазаны, бедный единственный конь застоялся в стойле, удивляясь, почему не идет хозяин, ожидая, когда же зазвучит охотничий рог и полетят по полю спущенные с поводка гончие.

На что тратит он свою жизнь? На то, чтобы волочиться за женщинами, тешить свое самолюбие, пользоваться гостеприимством малоприятных ему хозяев? Ричарду хотелось выть от тоски, от безнадежности своего положения — он стиснул зубы и молча продолжал одеваться, хмуро косясь на свое отражение в зеркале. Покончив с одеждой, он медленно побрел по коридорам в салон, где собирались все отъезжавшие во дворец Разумовского.

Узнав в последний момент, что царь с ними не едет, Ричард испытал что-то вроде облегчения. Когда Александр был в хорошем настроении, он мог заставить окружающих чувствовать себя легко и непринужденно, но когда был не в духе, находиться рядом с ним становилось тягостно. Всегда скованной и напряженной в его присутствии была и императрица — без него она преображалась, становилась совершенно иной, душой компании, старавшейся занять и развеселить всех и каждого.

Таким образом, без царя обед у Разумовского обещал стать приятным, и хандривший весь день Ричард даже слегка повеселел — блюда и вина у Разумовского всегда были отменными, а сам он был просто душка в роли гостеприимного хозяина. Все так и произошло, а после обеда все расселись в кружок для приватной беседы. Несколько раз Ричард посматривал на часы, прикидывая, успеет ли он повидаться с Вандой, но чем дальше передвигались стрелки часов, тем очевиднее становилась тщетность его надежд на это свидание. Ричард уже с трудом подавлял зевоту, когда императрица поднялась наконец-то на ноги и учтиво сказала послу:

— Мы должны поблагодарить вас за еще один изумительный вечер.

Граф Разумовский склонился над протянутой ею рукой. В тот же момент из-за двери послышались крики. Они приближались, и вот уже с грохотом распахнулась дверь…

— Пожар! Пожар! Дворец горит! — выкрикнул появившийся на пороге чумазый слуга в обшитой золотым позументом ливрее.

— Первым делом нужно вывести отсюда женщин! — быстро выкрикнул Ричард.

И протянул руку императрице — забыв обо всех условностях и приличиях, Ричард повел себя так, словно именно на него была возложена забота о безопасности самой важной гостьи.

Быстро ведя императрицу по мраморной лестнице, Ричард видел клубы дыма, поднимавшиеся из нижнего холла, слышал потрескивание пламени. Очевидно, почти весь первый этаж был охвачен огнем. Ричард вывел императрицу и ее фрейлин в сад и бросился назад во дворец, посмотреть, не нужна ли еще кому-нибудь помощь.

Секретари, слуги, гости быстро покидали здание через десяток разных дверей, сам граф Разумовский раздавал приказы прислуге, надеясь успеть спасти хотя бы часть картин и мебели, прежде чем до них доберется ненасытное пламя.

Ричард предпочел заняться спасением одушевленных объектов, которые были, по его мнению, ничуть не менее ценными, чем неодушевленные. В одной из запертых комнат он нашел трех собачек и вынес их наружу — надышавшихся дымом, с красными слезящимися глазами. Он положил собачек на траву, и в это время ему на руку легла чья-то ладонь. Подняв глаза, Ричард увидел Екатерину — она как-то очень странно смотрела на него, глаза ее округлились, губы дрожали, взгляд метался..

— Ричард, помоги мне! Пожалуйста! Очень прошу! Я только что вспомнила кое о чем, — нервно проговорила Екатерина.

— Что такое? — резко спросил Ричард.

— Царь! — взвизгнула она. — Он здесь!

И Екатерина в ужасе указала на горящее здание. Над забеленной снегом крышей поднимались густые облака дыма, одно крыло дворца полыхало, в темных окнах зловеще, словно призраки ада, плясали оранжевые отсветы огня. Пока Екатерина говорила, с треском обвалилась одна из стен — на секунду мелькнула внутренность комнаты с мебелью и висящими на оставшихся стенах картинами.

— Царь? — переспросил Ричард. — Но его же не было на обеде, он остался в Хофбурге!

— Нет, нет, — с досадой замахала руками Екатерина. — Нет! Ты просто не знаешь, и никто не знает! Он приехал сюда вслед за нами. Было устроено так, чтобы он мог пройти по потайной лестнице в тот салон — он знаком тебе… Не смотри на меня так! Помоги!

Ричарда затрясло. Опять эти интриги! Вот до чего они довели!

— Что ты сказала? — хрипло выдохнул он. — Он должен был там с кем-то встретиться? С кем?

Екатерина молчала.

— Говори!

Лицо Екатерины было ярко освещено — и Ричард прочитал на нем ответ раньше, чем она успела произнести хоть слово. Ничего не говоря, Ричард повернулся и бросился ко дворцу.

— Ричард! Ричард! Умоляю, будь осторожнее!

Он услышал этот ее отчаянный крик, но не оглянулся и не замедлил бега.

В дыму и пламени ему показалось, что он попал в преддверие ада. На секунду ослепнув и закашлявшись, он подумал было, что ему не прорваться, но затем увидел выход.

До мраморной лестницы огонь еще не добрался. Ричард бросился вверх по ступеням и дальше, вперед, по коридорам, полагаясь на свою интуицию, ища печально известный ему салон. Его спасло редкостное умение ориентироваться, и потому довольно скоро он оказался в тихой, менее роскошно обставленной части дворца, куда пожар не успел дойти.

Он бежал, пинком распахивая все попутные двери — за одной обнаружилась спальня, за другой маленькая гостиная с великолепным собранием картин Фрагонара, следом — галерея со статуями, еще несколько спален, и наконец, когда Ричард был уже близок к отчаянию, он достиг комнаты, которую узнал с первого взгляда.

Вначале ему показалось, что комната эта пуста, но тут с неведомым ему прежде ужасом он увидел распростертое на полу тело Ванды. Он подумал было, что она мертва, но, опустившись рядом с ней на колени, понял: она без сознания. Лицо было мертвенно-бледным, но тело — теплым, и сердце билось.

Ричард подхватил Ванду на руки, и в этот миг она открыла глаза. Секунду смотрела на Ричарда, затем судорожно вскрикнула:

— Ты пришел! Ты пришел! Я была уверена… что ты придешь… что спасешь меня…

Она уткнула лицо в плечо Ричарда, ее тело била крупная дрожь.

— Все хорошо, дорогая, — пробормотал он. — Я здесь, тебе больше ничто не угрожает.

— Не позволяй ему… прикасаться ко мне! Не позволяй ему… прикасаться ко мне!

В первый момент он не понял, о чем она говорит. Думал, что про пожар. Но затем заметил, что ее волосы растрепались, а одежда в беспорядке, будто Ванда с кем-то боролась… Взгляд его случайно упал на подушки — они сохраняли вмятину от лежавшего на них тела. Губы Ричарда затвердели, взгляд сделался жестоким, как у убийцы. Он привлек Ванду ближе, крепко прижал к себе:

— Тебя больше никто не тронет. Я тебе обещаю. Ты слышишь?

— Я боюсь… спаси меня!

Это был детский и вместе с тем женский крик. Очень осторожно Ричард поднялся на ноги, держа на руках Ванду, как хрупкую драгоценность.

— Нам нужно бежать отсюда, моя драгоценная, моя жемчужина! — прошептал он. — Дворец горит. Здесь опасно…

— Так вот о чем они там кричали, — прошептала в ответ Ванда. — Слава богу, что ты пришел прежде… прежде, чем…

Ее голос дрогнул, и из глаз брызнули слезы. Это были слезы облегчения, смывавшие, по крайней мере в этот момент, обуявший ее ужас.