Лиз Карлайл - Очаровательная проказница

Он смотрел на нее. Глаза Зоэ горели желанием.

— Раздвинь колени! — потребовал он. — Ну?!

Она сделала, как он велел, мягкие завитки ее лона дразнили налитую головку его копья. Он одним движением вошел в нее, влажную, трепещущую от желания.

— О Господи! — задохнулся он. — Зоэ!

Она инстинктивно положила руки ему на плечи и опустилась, принимая его.

— О-о… — протяжно выдохнула она, когда он полностью оказался в ней.

Мерсер хрипло втянул воздух, взял, Зоэ за бедра, чуть приподнял ее и провел кончиком языка по дерзкому розовому соску. Она была прекрасна. Совершенна.

— Зоэ, мы… созданы… для…

Он сдался, неспособный сформулировать мысль. Никогда женщина не затрагивала его так, и Зоэ, вероятно, знала это, плутовка. Она вздохнула и снова опустилась, вбирая его в себя. Мерсер гладил ее по бедру, ведя руку ниже. Поймал ртом сосок и посасывал, пока она не закричала, потом нашел чувствительный бугорок ее лона и слегка тронул.

Зоэ застонала и поднялась снова, нетерпеливая, полная страстного желания. Ее ритм был совершенен, интуиция безупречна. Зоэ знала, как любить его, как будто Бог создал ее для этого акта радости и благоговения. Она двигалась с жадностью, и Мерсер начал поднимать бедра ей навстречу, касаясь ее и посасывая сосок. Он напомнил себе, что не должен излиться в нее, что не возложит этот риск на ее хрупкие плечи, но обещания быстро забываются в пылу страсти.

Они слились в сладком ослепляющем неистовстве, волна жажды и любви вознесла их к финалу. Зоэ вскрикивала, снова и снова повторяя его имя. И когда Мерсер вернулся к реальности, ощутив шум волн, песок, камни, он уткнулся в шею Зоэ, стараясь сдержать слезы радости.

Именно этого он так долго боялся, понял он, боялся раствориться в ней, оказаться не в состоянии контролировать себя, отказать ей даже в самом малом. Она была сиреной. Он всегда знал это. И теперь его это не волновало.

Потом они лежали у костра. Он поцеловал ее снова, долго и медленно, затем устроился рядом.

— Зоэ, ты так красива, — бормотал он, ведя пальцем по ложбинке у нее на груди. — Я всегда думал, что ты красивая.

— И немного испорченная, — добавила она улыбаясь. — Признай это, Мерсер. Ты всегда настороженно ко мне относился.

Он отвел взгляд.

— Возможно, потому, что я знал, какую опасность ты представляешь для моего сердца, — пробормотал он.

— И даже для моего рассудка.

— Вздор! — сквозь смех ответила она, подняв голову. — Ты всегда все контролируешь — и себя, и всех вокруг.

— Я не могу контролировать тебя. — Мерсер провел рукой по волосам. — Я даже себя контролировать не могу, когда я с тобой; Такое впечатление, что в мою кровь вселяется безумие. Но мы должны поговорить, Зоэ, об этом, обо… всем.

Она шевельнулась под ним.

— Не теперь, — нежно умоляла она. — О, Мерсер, я… я настолько слаба сейчас. Когда ты касаешься меня, я не могу думать здраво. Давай смаковать эту ночь, наслаждаться жизнью… жизнью Робина и нашей. И будем благодарны зато, что мы есть друг у друга.

— Черт побери, Зоэ, я хочу тебя! — Его голос прозвучал немного резко. — Я хочу тебя для себя, разве ты не понимаешь? Я люблю своего брата, но… но что я чувствую к тебе — это… другое.

Ее глаза смягчились.

— И мое чувство к тебе… ну, в общем, оно крайне неблагоразумно и безрассудно, — прошептала она. — Ох, Мерсер. Ты заставишь меня сказать это?

— Зоэ, я люблю тебя. — Он положил руку на ее щеку. — Ты меня любишь?

Она отвела взгляд и сглотнула.

— Зоэ, — требовательно произнес он, — ты меня любишь?!

— Конечно, люблю, — прошептала она. — Всегда любила.

— Не так! — отрезал он. — Ты любишь меня, как женщина любит мужчину? Ты можешь вот так заниматься любовью и не любить меня? Не могу представить, что это возможно!..

В блеске огня он видел в ее глазах слезы и проклинал себя.

— Я не могу любить тебя так, — шептала она. — У меня нет выбора. И никогда не было. Особенно теперь, когда жизнь пошла наперекосяк. И я не для тебя, Мерсер. Ты всегда это знал, потому что…

— Зоэ, замолчи, — мягко сказал он.

— …потому что, если бы я была подходящей, ты бы не держал дистанцию так долго, разве ты не понимаешь? Когда все это кончится, когда Робин поправится и я уеду отсюда, ты станешь думать об этих неделях, как… как я сказала прежде. Отвлеченное время. Словно этого не было в реальности, и ты будешь рад, что освободился от меня:

Запустив пальцы в ее волосы, он повернул ее лицом к себе.

— Это очень, очень реально, Зоэ. — Его голос был низким и хриплым. — Мое чувство реальное и сильное, я не расстанусь с тобой. Я не знаю, Зоэ, как сейчас правильно поступать. Но я вижу, что ты бросаешься к другому мужчине, который…

— Который что?

— Который тебя не любит, — спокойно договорил Мерсер. — И которого ты не любишь. Не так, Зоэ.

— Я люблю Робина всем сердцем! — горячо возразила она. — Но да, Мерсер, ты знаешь, что я не люблю его так… Но будь я проклята, если опозорю его, чуть ли не на смертном одре.

— Зоэ, я никогда не попросил бы этого.

— Тогда о чем ты просишь? — В ее взгляде промелькнуло обвинение. — Ты просишь, чтобы я стала твоей женой? Потому что ты это сделаешь. Я не могу оскорбить папу, заняв другое положение. И я неподходящая жена для тебя.

— Конечно, подходящая! — возмутился он. — Конечно, именно этого я прошу! Боже милостивый, как ты можешь думать иначе?

Зоэ смотрела в сторону, как будто устыдившись.

— Я давно усвоила горький урок, Мерсер, каково мое место в обществе, — твердо сказала она. — И я знаю, что Робин не хочет меня. Ты прав. Он никогда не хотел. Он не собирается жениться на мне, и я не собираюсь припирать его к стене, требуя исполнить клятву. Нет, после того, что… мы с тобой были вместе.

— Так что ты намерена делать?

— Когда он поправится, я откажу ему, как только это будет прилично, и если он попробует стать своего рода мучеником, если он будет настаивать, тогда… гм… я скажу ему правду. И тогда ты возненавидишь меня еще больше.

— Тогда я скажу ему, — заявил Мерсер. — Я хочу тебя, Зоэ. Я сделаю то, что должен.

— У тебя есть другие заботы, — ответила она. — И я… я фактически погублена. И ситуация может…

— Что может?.. — потребовал он ответа. Зоэ не смотрела на него.

— …может стать намного хуже.

— Хуже? Что ты имеешь в виду? Зоэ, что ты недоговариваешь?

Она покусывала губы.

— Ничего, — наконец прошептала она. — Это не имеет значения. И не отменяет факта, что ты можешь стать посмешищем, Мерсер, если женишься на мне.

— Меня не волнует, что думают другие, — мрачно сказал он.

Но как только слова слетели с его языка, он понял, что солгал. Он заботился о Зоэ, о ее счастье, ее добром имени. О себе он мало волновался, но не увидит ее опозоренной.

Теперь он понимал, что в ту ужасную ночь на Брук-стрит она уцепилась за Робина от душевной боли. Она была столь измучена изощренным презрением общества, столько раз слышала бесконечные высказывания, пусть самые вежливые и тонкие, что не хороша… и сама начала думать, что не достойна ничего лучшего. Если она бросит Робина и выйдет за его брата, то в свете об этом посплетничают в худшем случае неделю. Это легко пережить. Она опасается чего-то другого…

Он не знал — чего?

— Я справлюсь с Клер, если это тебя тревожит, — уже мягче произнес Мерсер. — Зоэ, я тебе обещаю.

— Как? — тихо возразила она. — Деньгами? Возможно. Но это похоже на плату шантажисту, и ты не захочешь этого делать, особенно если она носит твоего ребенка.

— Не носит, — твердо сказал он.

— Ты не можешь этого знать. Пока.

— Мне известен каждый ее шаг. Она ведет прежнюю жизнь. Ей не делается дурно, она нормально себя чувствует, не прибавила в весе ни фунта. Играет дни и ночи напролет, и почти разорилась. Ни одна беременная женщина так себя не ведет.

— Она все еще желает примирения? — спросила Зоэ. — Ты все еще обеспечиваешь ее?

Мерсер долго колебался. — Да.

— И она невероятно красива. Понятно, как она могла бы соблазнить тебя. — Внезапно Зоэ положила руку на его щеку. — Ох, Мерсер, пожалуйста, давай оставим это! Я становлюсь сварливой.

— Немного ревнуешь, смею надеяться?

— Ну и заносчивый же ты! — закатила глаза Зоэ. — Кроме того, дело не только в Клер. Мы не можем сейчас двинуться дальше, ты и я. Моя жизнь перевернулась вверх дном, и твоя тоже. Мне нужно время, чтобы увидеть, как все устроится.

Мерсер смотрел ей в глаза, его, сердце разрывалось от желания и от опасения, что он никогда не сумеет заставить ее полюбить его так, как он любит ее. Он ненавидел ее сомнения и не понимал их. Но это была Зоэ, упрямая до безобразия. А он эгоистичен.

— Тогда чего ты хочешь сейчас? — спросил он. — Что сделает тебя счастливой, Зоэ? Только на эту ночь. Только сейчас… если жизнь так скупо выдает нам радости…

Обвив руками его шею, Зоэ притянула его к себе.

— Люби меня снова! — молила она, ее нежные глаза сияли. — Люби меня так, чтобы у меня дыхание перехватило, как только ты один умеешь делать, Мерсер. Только сегодня. Только сейчас.

И он это сделал, поскольку, как и всегда опасался, увлекся ею так, что тонул в ней, что уже не мог без нее. И маленькая толика Зоэ лучше, чем ничего.

— Мама, я же сказал, не хочу! — Лорд Роберт бросил кусок хлеба на тарелку и так стукнул вилкой, что лакей подскочил.

Зоэ подняла взгляд от маленького столика, на котором был сервирован завтрак, и сочувственно посмотрела на Джонет. — Тебе нужно есть, дорогой, — уговаривала мать.

— Я буду, есть то, с чем сам могу справиться. — Голос Робина дрогнул от боли, физической и моральной. — Ни один взрослый мужчина не захочет, чтобы мама намазывала ему хлеб маслом. Коул Амхерст решительно положил нож.

— Роберт, я знаю, нога и рука причиняют тебе боль, но я настаиваю, чтобы ты был любезен с матерью.

Робин понурился.

— Да, верно. Простите.

Он говорил искренне. Судя по его тону в последнее время, он был очень напуган собственными вспышками. Так продолжалось почти неделю. Телесные раны Робина заживали, и эмоции все больше прорывались на поверхность — остаточные явления сотрясения мозга, как сказал доктор Бевинс. Робин уже три дня спускался к обеду и с каждым днем казался все крепче. Но счастливее он не становился. И Зоэ тоже. Шрам на лице Робина, по крайней мере, заживал. Шрам на ее сердце — нет. Это было настоящее горе — сидеть рядом с Мерсером за завтраком и мечтать о его прикосновениях, даже тревожась о Робине. На самом деле она уже пресытилась беспокойством о Робине и все же не могла отделаться от мысли, что частично повинна в его состоянии.

Что касается Мерсера, он возобновил привычку отсутствовать за ленчем и обедом. Вспышка оспы затихала, но другие проблемы поместья требовали его внимания. Нрав его был резким. Он украдкой бросал на Зоэ взгляд, кипевший жаром и чем-то большим. Она думала, что взгляд его кипел желанием, которому мешают, а Мерсер не из тех, кто долго терпит помехи.

Этим утром, однако, он даже не вышел к завтраку. В комнате царило странное напряжение, Джонет и Амхерст двусмысленно переглядывались, их неловкость выходила за рамки беспокойства о Робине. Еще более странно, что никто не прокомментировал отсутствие Мерсера.

Возможно, это имело какое-то отношение к прибывшим ночью визитерам. Мучаясь от бессонницы, Зоэ около полуночи забрела в библиотеку и увидела в окно дорогую дорожную карету в окружении верхового эскорта и слуг с груженым фургоном позади. Но утром об этом ничего не было сказано. Визитеры, кем бы они ни были, вероятно, имели дела с Мерсером, а не с семьей.

Внезапно мистер Амхерст встал и, подняв бровь, посмотрел на жену.

— Дорогая, увидимся за обедом, — сказал он. — Мне нужно написать письма, а потом я поеду в Фромли, прослежу за приготовлениями к приезду нового священника.

— Сэр, — привстала Зоэ, — я могу чем-то помочь?

— О, мы всегда рады помощи, — слабо улыбнулся он. — Особенно нуждается в разборке кабинета. Прежний священник оставил книги и бумаги в беспорядке, но это пыльная работа, милая.

— Я ведь не хуже других могу разобрать книги и бумаги? — сказала Зоэ. — А потом вы могли бы высадить меня у Фитчей. У меня есть книга для детей.

Амхерст широко улыбнулся, его сияющая улыбка осветила комнату.

— Ничто не доставит мне большего удовольствия, дорогая. Встретимся внизу в одиннадцать?

Робин резко отодвинул стул.

— Я поднимусь с тобой, папа, — сказал он. — Извините, леди. У меня нет аппетита. — Когда Робин поднялся, один из слуг поспешил к нему с тростью. — Спасибо. — Поправив повязку на груди, Робин двинулся к двери, перенося большую часть веса на трость.