— Не понимаю я вас, — заявила Холли. — Вы украли то, что ваш отец преподнес в подарок королеве, имея на то полное право, но вы даже не пытаетесь придумать себе хоть какое-то оправдание.

— Вообще-то мой отец не имел права что-то дарить королеве, — тихим голосом произнес граф. — И уж тем более он не мог распоряжаться жеребцом.

— Но ведь ваши семейные поместья принадлежат ему, стало быть, и все находящееся в них — тоже его собственность, не так ли? — спросила Холли.

Колин накрыл ее руку своей.

— Этот жеребец ему не принадлежит, — сказал он. — Он никому не принадлежит. Даже мне.

Ее кожа под его ладонью горела, как огонь, а пальцы дрожали, как крылья бабочки, попавшей в ловушку. Колину следовало отпустить ее, но вместо этого он сжал ее руку еще крепче, отчаянно мечтая увидеть в ее прекрасных глазах хоть каплю понимания. Это помогло бы ему избавиться хотя бы от части того тяжкого груза, который он нес на своих плечах с того самого мгновения, когда узнал, что жеребец исчез из девонширского табуна.

Однако в зеленой глубине ее взора, полускрытого длинными ресницами, Колин видел лишь опаску, дурное предчувствие. Он осознавал, что может снова и снова объяснять ей, в чем дело, но она его не поймет. Не сможет понять до тех пор, пока не выйдет вместе с ним на поле и не увидит табун собственными глазами.

Колин чуть расслабил пальцы, потому что вовсе не думал так сильно сжимать ее ладонь, и даже хотел было отодвинуть руку. Но Холли не только остановила его, а накрыла его руку своей второй рукой.

— Прошу вас, скажите мне, что говорите правду, — попросила она. — Я хочу все понять, а для этого мне нужно знать, что вы не лжете. Что ваш поступок — это не дурацкий трюк, цель которого — обмануть королеву и унизить меня.

Внезапно Колин увидел в ней не безрассудную девчонку, увлекшуюся шпионскими играми, не очередное препятствие в его сложном деле, а женщину, которой есть что терять и которая отчаянно хочет поступить правильно. А еще граф увидел себя — каким он был все месяцы их знакомства, и особенно последние несколько дней, когда он безуспешно пытался бороться с искушением, которое она собой представляла.

— Клянусь вам, — заговорил Колин, снова теряясь в бездне ее блестящих глаз и такой сладостной, весенней красоте, — если вы сможете хотя бы еще какое-то время верить мне, я вас не разочарую. Но, возможно, вы будете огорчены.

— Что же может огорчить меня?

— М-м… Полагаю, вы станете моей соучастницей, — пояснил Колин. — Хотя и не захотите этого. Даже сейчас вы имеете полное право остаться твердой в своей решимости написать королеве полный отчет и вернуть ей жеребца. Но если только вы поедете со мной и увидите все, что я вам покажу, вы этого не сделаете. Вы присоединитесь к моей измене.

Все тело Холли содрогнулось от беспокойства, а потом застыло.

— Почему вы так в этом уверены? — спросила она.

Расцепив их руки, Колин поднес руку Холли к своим губам. А потом, отпустив ее, указал на тарелки.

— Ешьте. Потом вам надо немного поспать. Рано утром я приду за вами.

Мисс Сазерленд с тревогой посмотрела на него.

— Вы оставите меня одну?

— Разумеется, — кивнул он. — Вы ведь не думаете, что мы с вами окажемся в одной постели?

Лицо Холли запылало, и она осторожно покосилась на ближайших соседей.

— Нет, ничего такого я не ждала, — отозвалась она. — Просто я считала, что вы, как истинный джентльмен, ляжете на пол.

Колин едва сдержал желание закинуть назад голову и от души расхохотаться. Интересно, давно ли ей пришло в голову, что он ляжет спать на полу, а она — в кровати рядом с ним, и при этом ее теплое тело будет согревать матрас, нежные изгибы ее фигуры будут проступать сквозь тонкое белье, а он всю ночь будет вдыхать ее одурманивающий аромат?

— Не могли же вы подумать, что я смогу оставить жеребца без присмотра на ночь, когда любой разбойник сможет запросто увести его?

— О… Об этом я не подумала, — пробормотала Холли. — И куда же вы пойдете?

— Недалеко отсюда есть ферма — я там останавливался на ночлег и прежде, когда мне доводилось перевозить лошадей из одного поместья в другое, — сказал граф. — Фермер — честный человек, которому я доверяю. Он будет рад за умеренную плату оставить с жеребцом какого-нибудь мальчишку, который глаз с него не сведет, пока я посплю несколько часов.

Холли наклонилась к нему.

— Конокрад, дорожащий честью.

Она улыбнулась графу такой сверкающей улыбкой, что он тут же вскочил со стула, чтобы не передумать и не распрощаться со своей честью окончательно.

— Увидимся на рассвете, — сказал он, выходя из гостиницы.


Глава 18


Верный своему слову, Колин пришел к ней еще до того, как солнце начало подниматься над горизонтом. За завтраком и при подготовке к отъезду они обменивались лишь короткими и необходимыми репликами. Колин выглядел усталым, напряженными измученным — таким же измученным, как и Холли, которая провела несколько бессонных часов, думая только о нем. О нем, о его странном жеребце и об обстоятельствах, которые почти заставили ее забыть о своем долге перед Викторией и, как заметил Колин, вовлекли его в измену.

Когда они тронулись в путь, Холли, чтобы хоть немного отвлечься от мыслей о своих проступках, стала расспрашивать Колина о лошади, которую он, без сомнения, ценил больше других. И это был не жеребец, а его собственный скакун Кордельер.

— Вы говорили мне, что считали его «прихотью, капризом» молодого человека и что завладеть этим конем было для вас очень непросто, — сказала Холли. — Что вы имели в виду?

Колин так долго молчал, что она уже усомнилась в том, что он вообще ей ответит. Но потом он собрался с духом и приподнял брови.

— Много лет назад мой отец хотел продать его, — начал он. — В те годы меня не особенно интересовало, кто является истинным владельцем коня. Мало того, что я сам вырастил и воспитал его — я же подбирал ему родителей.

— Ну да, их звали Полнолуние и Пилигрим, — вставила Холли, вспоминая, что Колин рассказал ей во время экскурсии в конюшню.

— Именно так, — кивнул граф. — Но мои доводы ничего не значили для отца, и он настаивал на том, чтобы коня продали.

— Возможно, он не понимал, как много Кордельер значит для вас, — заметила она.

Колин усмехнулся:

— Нет, он все понимал! И категорически запретил мне оставить у себя Кордельера. А я так же категорически попрощался с ним, собрал свои вещи и уехал в Кембридж. Тогда я поклялся себе, что больше лошадьми заниматься не буду. И проклинал последними словами все, что имеет отношение к скачкам. Я твердо решил, что мое будущее — в лаборатории, где я смогу искать способы развития сельского хозяйства, улучшения качества урожая и животных, — и все для того, чтобы кормить людей. — Он рассмеялся. — Я даже сказал отцу, что мне не нужны ни титул, ни наследство.

Испуганно охнув, Холли зажала рот рукой.

— И что же ваш отец?..

Рука Колина потянулась к подбородку.

— Он ударил меня — мощный хук справа по челюсти.

— Господи!

— Он рассек мне кожу — видите шрам?

Повернувшись к Холли, Колин поднял голову и указал ей на отчетливый шрам на подбородке. А потом он пожал плечами.

— Встав с пола, я пошел в свою комнату и собрал вещи. И в тот же день уехал. Через месяц я получил приглашение вернуться домой, подписанное и запечатанное самим Таддеусом. Поразмыслив, я принял это приглашение. Когда я вернулся в Мастерфилд-Парк, Кордельер ждал меня там же, где я его оставил. Правильно я говорю, мальчик? Ты же был так счастлив видеть меня, не правда ли? Или ты так радовался из-за того, что мои карманы были набиты кусочками сахара?

— Как вы считаете, почему ваш отец передумал?

— У него не было выбора. Видите ли, ему нужны мои знания и, что еще более важно, моя интуиция, которая никогда меня не подводит, когда дело касается лошадей. У отца такой интуиции нет.

Каждый день они продвигались все дальше на запад, останавливаясь лишь тогда, когда вечерние тени уже падали на землю и продолжать путь становилось опасно. Холли чувствовала, что, будь Колин один, он проехал бы больше и, пожалуй, оказался бы в Девоншире не через четыре, а через три дня. Ради нее он искал ночные пристанища. Ради нее задержался в пути. Но говорил он мало, словно его губы были запечатаны, так что Холли не понимала, то ли он сердится на то, что из-за нее они едут так медленно, то ли ему все равно и он принимает это как должное.

— Как вы познакомились с королевой? — неожиданно спросил ее Колин. — Почему вы занимаетесь ради нее шпионажем?

— О, я уже давно ожидала от вас этого вопроса, — призналась Холли. — Я знаю Викторию всю свою жизнь, мы познакомились еще ту пору, когда никому и в голову не приходило, что в один прекрасный день она наденет на голову корону. Видите ли, мой отец был офицером, служившим во время войн под командованием ее отца…

Холли осеклась, задумавшись над тем, насколько соответствовала истине история, которую поведал ей дядя Эдвард. В последний год они с сестрами обнаружили, что, возможно, в их роду есть французские корни, а это означало, что все, что они о себе знают, может оказаться неправдой. Покачав головой, Холли продолжила свою историю — в конце концов, другой правды о себе она не знала.

— Виктория с матерью нередко бывали в гостях у моего дяди. В тот день, когда она сказала нам, что станет королевой Британии, мы с сестрами поклялись, что навсегда останемся ее друзьями… тайными друзьями, которые при необходимости всегда будут готовы ей послужить.

— Боже мой… — Колин побледнел.

— Вижу, я вас шокировала. Но именно этим все объясняется.

Он мрачно улыбнулся:

— И теперь вы ищете конокрадов и рассказываете мне о тайном друге королевы?

— Что-то вроде этого, — согласилась Холли. — Точнее, о трех друзьях. Помните, как Айви приехала в Оксфорд в мужском костюме?

От удивления брови Колина поползли вверх.

— Хотите сказать, что она делала это не только для того, чтобы получить высшее образование?

Холли едва заметно кивнула своему спутнику, подтверждая его догадку.

— Но то, о чем просит ее величество, чертовски опасно!

— Вы хотите сказать, что я сейчас в опасности?

Холли вызывающе вздернула вверх подбородок.

Граф нахмурился. Напряженно выпрямившись в седле, он прислушался, в точности как это недавно делал Кордельер, и поднял руку в знак молчания. Затем он оглянулся через левое плечо, потом — через правое, снова прислушивался несколько мгновений, сосредоточенно нахмурив брови.

От предчувствия неладного по спине Холли пробежал холодок, но она не увидела и не услышала ничего такого, что нарушало бы покой окружавшей их местности. Они видели только птиц, скот да фермеров со своими плугами. А над их головами — лишь кроны низкорослых деревьев и плывущие по небу облака.

Наконец Колин уронил руку на бедро и расслабился. И, прищелкнув языком, снова пустил лошадей шагом.

И вдруг Холли услышала какой-то треск. Ее глаза широко распахнулись, когда свисающая вниз ветка у них на пути внезапно раскололась надвое и стала падать вниз, на землю посыпались щепки и шишки. Лошади резко остановились. Ноги Мэрибель подогнулись, и она споткнулась, едва не сбросив с себя Холли. В ее ушах зазвенел голос Колина:

— Спрыгивайте на землю!

Раздался еще один выстрел, что-то прожужжало мимо лица Холли. В воздухе запахло серой. Лошади заржали, жеребец закричал от испуга. Мэрибель встала на дыбы, но тут же опустилась на землю и взбрыкнула задними ногами. Холли стала выбираться из седла, судорожно хватаясь руками за гриву кобылы; ее ноги путались в длинных юбках. Перед ее глазами хороводом закружились облака, небо, верхушки деревьев… Холли падала… падала… и наконец упала бедром на землю. От резкой боли она застонала.

Впрочем, времени стонать не было. Руки Колина обхватили ее за плечи и подняли вверх. После приступа паники внезапно наступило мгновение полной ясности. Обернувшись, Холли потянулась к сумочке, привязанной к седлу Мэрибель. Она быстро отвязала ее, и Колин тут же подтолкнул ее к деревьям.

— Быстрее! — скомандовал он.

На четвереньках они стали пробираться сквозь кустарник. Их одежда цеплялась за сучья, и ветки, вьющиеся растения хлестали их по лицам. Прижав Холли к себе, Колин толкнул ее еще глубже в заросли. Наконец, когда они пробрались вперед на несколько футов, перед ними оказалась узкая лощина. Она скатилась бы в нее, если бы Колин не удержал ее за талию.

Потом он осторожно спустился вниз и помог Холли повернуться. Они легли животами на склон лощины и, положив на ее край руки и подбородки, устремили глаза в сторону дороги. Вокруг стояла неестественная тишина.