Джоанна Линдсей - Очаруй меня

– Ты же не хочешь, чтобы он спустился вниз и распугал твоих поклонников?

Может, она и хотела. Потому что поклонники ее не интересовали.

– У тебя есть уже какие-то имена? – требовательно спросил Томас, когда она подошла к его кровати.

– Имена?

– Твоя мать заверила, что если предоставить это тебе, ты сделаешь лучшую партию, чем та, о которой смогу договориться я. Так расскажи, кого ты считаешь своим возможным мужем, и не медли, потому что мне не терпится это услышать.

Брук не помнила ни единого имени, потому что не была готова к этому дебюту, не могла перестать думать о Доминике и все еще с трудом сдерживала слезы. Поэтому она назвала единственное имя, которое могла вспомнить, хотя видела Арчера всего один раз, если не считать бала, на котором была с Домиником.

– Арчер Гамильтон.

– В самом деле? – удивился Томас. – Я знаю маркиза Гамильтона, и мы члены одного клуба. Хороший род, влиятельный. Богатый. Его сын – вполне подходящая партия, хотя и не получит титула. Кто еще?

Пришлось изобрести еще несколько имен, услышав которые, отец заявил, что понятия не имеет, кто это, и приказал дочери держаться щенка Гамильтонов.

Она заверила, что так и сделает, хотя и не думала послушаться. Но нужно же было как-то выбраться из этой комнаты! К тому же у нее на уме было совершенно другое. Особенно после того, как она прочитала спрятанное письмо Эллы.

А когда Брук несколько дней спустя получила подарок от Доминика, ее слезы высохли.

В прилагающейся к нему записке было всего три слова: «С днем рождения». Ни приветствия, ни пожеланий, ни подписи. Но только Доминик мог купить для нее миниатюру в медальоне и наверняка сделал это до намечавшейся свадьбы. И приказал доставить ей, прежде чем покинул город. Внутри медальона находилось крохотное изображение белой собаки… или волка. Сторм. Неужели он послал это ей вместо того, чтобы просто выбросить?

Именно в этот момент Брук решила снова завоевать его, найдя доказательство того, что Элла вовсе не собиралась умереть, прежде чем родит ребенка. Если мать прекратит принимать приглашения, хотя бы ненадолго, чтобы она смогла…

– Ты вовсе не веселишься, верно? – спросила Харриет в ночь второго бала Брук.

– Не слишком, – вздохнула та. – Знаю, что нужно продолжать жить, как мы планировали, но слишком много всего случилось и…

– Господи, только не плачь! – попросила Харриет и быстро вывела дочь на широкую террасу, где почти никого не было. – Все, что ты испытываешь сейчас, пройдет, обещаю! Я так надеялась, что все эти развлечения помогут тебе успокоиться! Другой мужчина мог бы заставить тебя забыть об этом, если бы ты дала ему шанс.

– А если я не хочу?

Харриет обняла дочь и прижала к себе.

– Мне следовало бы знать, что разбитое сердце не излечится за несколько недель. Поплачь, мое сокровище. Мы скажем, что тебе попала в глаза пыль.

Брук едва не рассмеялась.

– Я не собиралась плакать, – покачала она головой. – И меня отвлекло письмо Элоизы Вулф, которое было спрятано в ее веере. Письмо от настоятельницы монастыря, в котором та сообщает, что у нее есть прекрасное семейство из старинного города Севенокс в Кенте, которое возьмет ее дитя и будет любить как свое собственное. Настоятельница просила Эллу прибыть в ее приют для подкидышей, где та сможет спокойно родить ребенка.

– Никто не рожает ребенка спокойно, – возразила Харриет. – Это совершенно невозможно.

– Думаю, настоятельница имела в виду спокойные условия, но в любом случае не похоже, что Элла собиралась покончить с собой, хотя Доминик думает иначе, и это одна из самых больших причин его ярости. Но я не уверена, что ее намерение было таким.

– Думаешь, она сначала родила бы? – уточнила Харриет.

– Может быть. Но так или иначе, она не хотела умирать до того, как на свет появится ребенок.

Глаза Харриет широко раскрылись:

– Хочешь сказать, существует возможность, что где-то в Англии у меня растет внук?

– Ш-ш-ш, не так громко, мама. Я ничего подобного не думаю. Просто считаю, что ее смерть действительно была несчастным случаем. Ее тело нашли и опознали, так что это была она. И срок ее беременности был не настолько велик, чтобы она успела родить. Элла влюбилась в Роберта во время своего первого сезона и умерла той же осенью почти два года назад, прежде чем ее беременность стала заметной.

– Я никогда не увижу двух своих внуков, – вздохнула Харриет. – А я так хочу внуков! Дождаться не могу.

Брук поняла намек, но предпочла сделать вид, будто ничего не заметила, и быстро продолжала:

– Но если я права и она не покончила с собой, это может изменить отношение Доминика к случившемуся. В конце концов, Элла добровольно отдалась Роберту, так что нельзя винить только его, хотя он и соблазнил девушку. И если я смогу доказать это Доминику, может, его ненависть к нашей семье не будет такой яростной.

– О, сокровище мое, не рассчитывай на это. Мужчины иначе смотрят на подобные вещи. Роберт стал преступником в глазах лорда Вулфа, когда отказался жениться на его сестре.

– Но мне бы хотелось, чтобы мои подозрения оправдались, – ответила Брук. – У настоятельницы может храниться письмо от Эллы, просившей разрешения родить ребенка в их приюте, а потом найти семью, которая его усыновит. И Элла вполне могла вернуться домой, сочинив историю о потере памяти и так далее.

– Или действительно покончить с собой после родов, и если это тоже есть в ее письме, вряд ли ты захочешь показать его волку.

– Она не призналась бы в этом монахиням, – возразила Брук. – Но настоятельница в любом случае все знает.

– Так где этот приют для подкидышей? Мы нанесем им визит завтра, только чтобы увериться.

Брук благодарно улыбнулась, хотя сознавала, что питает слишком много надежд на исход этого визита. А вдруг Элла намеревалась в тот день отплыть в этот приют и только притвориться, будто утонула, чтобы никто ее не искал, но была застигнута штормом. Кроме этого вряд ли что-то можно рассказать Доминику, тем более что Брук помнила, как он повторял слова Эллы, прочитанные им на недостающих страницах дневника, которые он сжег. Она писала, что намеревается «искать покоя и утешения в море». Элла хотела умереть, она чувствовала, что иного выхода нет, но, очевидно, не собиралась унести с собой и жизнь ребенка. Она решила сначала родить и убедиться, что у него хороший дом, прежде чем покончить с собой. Если это правда и Элла погибла случайно, Доминик должен знать. Это поможет ему исцелиться от боли потери.

И даст ей причину увидеть его снова…

Настоятельница лгала им. Даже когда Брук продемонстрировала ей ее письмо, написанное Элле, она отрицала, что его писала, отрицала даже встречу с Элоизой Вулф, хотя признала, что леди Вулф щедро помогала монахиням деньгами, что позволило маленькому дому для подкидышей стать настоящим приютом. Настоятельница была суровой, резкой и явно утаивала правду, по крайней мере, насчет письма. Даже порвала его и выбросила! И теперь Брук нечего было показать Доминику.

Такого она никак не ожидала. Она хотела только получить подтверждение своей теории или, по крайней мере, письмо, написанное Эллой, но не получила ничего, и даже лишилась того маленького свидетельства, которое недавно нашла. Видя, как разочарована дочь, Харриет взбесилась и как следует отчитала монахиню, прежде чем вывести Брук из комнаты. Но когда они садились в экипаж, к ним подбежала юная монахиня.

– Той осенью сюда приезжала молодая леди с горничной, – прошептала она.

– Вы подслушали нашу беседу с настоятельницей? – спросила Харриет.

– Я была в соседней комнате. Я… я…

– Не краснейте, – улыбнулась Брук. – Подслушивать под дверью – и моя привычка тоже.

– Что вы можете сказать о той леди? – спросила Харриет. – Не знаете, была ли это Элоиза Вулф?

– Я никогда ее не видела. И никто не видел, если не считать настоятельницы. Она оставалась здесь много месяцев. Иногда из ее комнаты доносился плач. Но никто, кроме горничной, за ней не ухаживал. Она жила в полном уединении, чтобы не выдать своего имени. По крайней мере, так было до родов. Когда позвали повитуху, заодно послали и за парой, которая должна была забрать ребенка. Но это было до вопля, иначе настоятельница, возможно, подождала бы.

– Какого вопля?

– Нас всех созвали в часовню, помолиться за мать и дитя, и вдруг повитуха закричала, что потеря крови слишком велика. Мне очень жаль, но когда такое бывает, матери редко остаются в живых.

– Вы не можете сказать наверняка?

– Только то, что на следующий день на кладбище появилась свежая могила, и не одна, а две. Неизвестно, умерло ли дитя вместе с матерью.

– Но ваша настоятельница, когда вы закончили молиться за здравие матери и ребенка, по крайней мере, сказала вам и сестрам, что произошло на самом деле? Вы, вероятно, говорите о моем внуке!

Брук хотела напомнить матери, что это невозможно, но монахиня ответила первой:

– Вы не понимаете. Только леди требуют полной анонимности, когда приезжают к нам. Даже если речь идет о смерти. Поэтому на могилах нет надгробий, и настоятельница никогда не говорит с нами об умерших и не называет их имен. Она клялась молчать.

– Но вы не…

– Я тоже. Но во мне слишком много сострадания, по крайней мере, так говорят. Вы, очевидно, были знакомы с этой девушкой и скорбите, не зная, что с ней случилось. Мне так жаль, что я не могу рассказать то, что вы надеялись услышать! Обычно женщины, приезжающие сюда, чтобы отдать детей, не прячутся в уединении, и нас допускают к ним. И они слишком часто умирают в родах. О, я чересчур много болтаю! Я попаду в беду, если меня увидят в вашем обществе. Мне пора.

Брук кивнула и поблагодарила монахиню. Она ожидала гораздо большего от этой поездки. Но когда они сели в экипаж, Харриет объявила:

– Мы едем в Севенокс. Элла могла умереть от кровотечения. Но ребенок, скорее всего, выжил. Я должна быть уверена.

Молодая монахиня даже не упомянула об Элле. Элла умерла два года назад. Если в Севенокс и растет осиротевший ребенок, это дитя какой-то другой леди, совершившей ту же ошибку. Харриет в надежде, что Элла каким-то образом инсценировала собственную смерть, идет на поводу своих желаний. Несмотря на то, что тело Эллы нашли. Но Брук была слишком расстроена, чтобы напомнить об этом матери.

Зато Алфрида, ожидавшая их в экипаже, немедленно спросила:

– И как мы найдем этого ребенка? Это как искать иголку в стоге сена.

– Если я поговорю с мэром и всеми священниками в Севенокс, наверняка окажется, что кто-то знает о супружеской паре, в прошлом году вернувшейся домой с младенцем. Когда это могло быть? В апреле? Мае? Или они вернулись домой, расстроенные и без ребенка? Если они привезли ребенка, которого давно ждали, наверняка поделились радостью с друзьями и соседями. Теперь я хочу поспать. Я устала. Прошлой ночью я была так взволнована, так надеялась, что нам удастся что-то разузнать, что совсем не спала.

Брук была совершенно подавлена, она ругала себя за то, что стремилась попасть в приют. Ей следовало сразу отвезти письмо Доминику вместо того, чтобы отдать монахине и наблюдать, как та его рвет. Это не было точным доказательством случайности смерти Элоизы, потому что на письме не стояло даты, но все же хоть что-то… И он никогда не поверит, если она попытается все передать на словах.

Сама Брук не устала, но оперлась на Алфриду, ища утешения.

– Ты действительно позволишь нам ехать в Севенокс неизвестно зачем? – прошептала Алфрида чуть позже, когда Харриет тихо похрапывала.

– Ты могла сказать ей, – прошептала в ответ Брук.

– Я не имею права указывать хозяйке, но, если ребенок выжил, скажи ей, что он, скорее всего, не имеет к ней никакого отношения.

– Если до этого дойдет, скажу, но мы, возможно, не найдем никакого ребенка. Так что она решит, будто он умер вместе с матерью, и, вне всякого сомнения, так и было. Но я не спешу вернуться в Лондон сегодня, больше того, предпочла бы вернуться в Лестершир.

– Не говори так. Там мужа не найдешь.

– Кто сказал, что я хочу найти мужа? Может, во время зимнего сезона я буду чувствовать себя иначе, но пока… очень трудно притворяться, будто беззаботно развлекаешься, когда я могу думать только о нем. Сегодняшний день был убийственным разочарованием, Фрида. Это был мой единственный шанс погасить его ярость из-за того, что, по его мнению, случилось с Эллой. Мой единственный шанс вернуть его.

– Вернуть?

– Я так надеялась, что наш брак станет началом новой жизни для нас, но так и не узнала, права ли…

Алфрида, должно быть, почувствовала, что сейчас Брук заплачет, потому что резко сменила тему, сообщив: