«Перестань киснуть! – тряхнула я головой. – Думай!»

Смогу ли я не просто готовить ему кофе и переводить документы, но и спать с ним? Способна ли я лечь под него ради работы? Представила, как по мне ползают эти мясистые руки, и по коже поползли мурашки – я вегетарианка. Сквозь матовые стекла очков мистер Хэрмон сверлил меня черными глазами, ожидая моего решения.

Тот еще рогалик – ни своего, ни чужого не упустит. Небось, как приехал с Израиля, так быстро привык, что тут с ним носятся как с писаной торбой. Многие западные мужчины специально слетаются в страны бывшего СССР, чтобы здесь выступать птицами высокого полета. Дома-то они почти невидимки, еле сводят концы с концами. А здесь считаются богатыми, снимают огроменные квартиры, нанимают поваров, горничных и девушек для прочих услуги. (Для одесситов Запад – это вся земля от Тель-Авива до Токио: о географии у нас судят не по карте, а по изобилию.)

Я подумала о своих подругах. Об Оле, у которой трое по лавкам, но нет ни мужа, ни работы, ни денег. О Лере, что каждый день преподает в школе, но, как и большинство бюджетников, заработанной зарплаты не получает. О Маше, выпускнице консерватории, которая недавно устроилась работать официанткой и теперь вынуждена носить юбку в ладонь дольшиной. Подумала о многих других знакомых. Не хотелось закончить как они: без перспектив и без денег. Маша пела, словно соловей, а ее унижали и хозяин ресторана, и посетители. Если я устроюсь на эту фирму, по крайней мере, терпеть придется только одного кишкомота.

Я получила диплом полгода назад, но до сих пор не нашла работы с полной занятостью. А нужно было обеспечивать и себя, и бабулю, которая заботилась обо мне с тех пор, как мне исполнилось десять. Бабулина пенсия составляла всего двадцать долларов в месяц. (Украина стала независимой в 1991 году, но и пять лет спустя курс национальной валюты прыгал туда-сюда, поэтому для ясности все на автомате пересчитывали в доллары.) В словах мистера Хэрмона не было ничего удивительного – он не первый предложил мне деньги за секс. Я просто не ожидала, что так себя поведет цивилизованный человек с Запада. Может, бабуля права и мы прокляты. Я снова подняла глаза на мистера Хэрмона.

Шахматы. В СССР было больше всего чемпионов мира по этой игре. Шахматы – это стратегия, упорство, хитрость и способность видеть вперед дальше, чем противник. И жажда крови, приходящая по мере того, как фигуры одна за одной съедаются с доски. Шахматы – это каждый сам за себя. Наука ставить капканы и избегать чужих ловушек. Это сила духа. И жертвенность. Жизнь в Одессе – это бесконечные шахматы. Ходы. Контратаки. Блеф. Глубокое изучение врага, чтобы всегда быть на шаг впереди.

Таки да, я согласилась


                  * * * * *

Через час после собеседования я на все еще трясущихся ногах бродила по центру города. Что за приключение я нашла на свою голову? Ах, если б я могла себе позволить зайти в кафе и выпить чашечку чая, чтобы прояснить мысли. Дом казался бесконечно далеким. Ноги сами понесли меня к морю, к Джейн. Она убежденная оптимистка, в отличие от других моих знакомых. Одесситы поголовно пессимисты и фаталисты. Стоило заговорить о путешествиях, друзья в ответ смеялись и твердили: «Проснись! Это же американская мечта». А бабулины подруги качали головами и приговаривали: «Лошади имеют сахар только вприглядку» – в том смысле, что все хорошее в жизни предназначено для кого-то другого. С Джейн же я могла поделиться своими мечтами и надеждами, и она всегда меня поддерживала, говоря, что они обязательно сбудутся. Ее квартира в центре города, всего в трех кварталах от моря, казалась мне тихой гаванью и сущим раем: высокие потолки, паркетный пол, увитый диким виноградом балкон. У нее была собственная кухня, собственное личное пространство. Никто из моих сверстников не жил отдельно от родителей. Надо думать, в таких условиях, как у Джейн, нетрудно смотреть на мир с оптимизмом.

Американка, приехавшая сюда заниматься, по ее определению, «работой на благо общества», Джейн пыталась учить одесских школьников принципам демократии. Она жила так, словно не знала слова «нет». Ходила на работу в школу в брюках, игнорируя, что учительницы по правилам так одеваться не должны. Я своими глазами видела, как она переспорила чиновника-бюрократа и даже врезала продажному милиционеру! Я бережно хранила блокнот, куда записывала почерпнутые у Джейн слова и выражения. Потрясно. Круто. Пофиг. Проще попросить прощение, чем выпросить разрешение. Лови момент. Шуруй. Ее словарный запас был столь же ярким, как ее огненно-рыжие волосы. А все эти истории, что она рассказывала... Я обожала слушать ее байки про Америку и ее впечатления об Одессе. В нашем лоскутном городе, знаменитом своей неоднородностью, Джейн видела только черное и белое. Ее послушать, так в жизни не бывает ничего сложного.

Я шмыгнула во двор и на цыпочках подкралась к подъезду, но старушка с первого этажа все равно меня услыхала и приоткрыла дверь.

В Одессе всегда кто-то за тобой следачит.

– К Яне, что ли? – спросила она.

– Да, – отозвалась я, хотя это вообще-то ее не касалось.

– Долго у ней не сиди, дай человеку отдохнуть. Чай умаялась – весь день свои бебехи собирала по чемоданам.

Ойц, моя дорогая подруга уезжала домой. Я поднялась на третий этаж. Джейн открыла дверь еще до того, как я постучала.

– Ну, как прошло собеседование? – спросила она, впуская меня в квартиру.

– Меня взяли.

– Потрясно! – воскликнула она и крепко меня обняла. Поставила чайник, и мы сели за кухонный стол. Джейн светилась радостью, говоря: – Я очень за тебя волновалась, потому что уезжаю и чувствую себя так, будто бросаю тебя здесь на произвол судьбы. Но теперь я уверена, что с тобой все будет хорошо.

– Я буду по тебе скучать, – вздохнула я, заглядывая в гостинку, где громоздились кучи одежды и книг – два года в Одессе поместились в два чемодана. – Ты совсем не похожа на других моих подруг.

– Подруг... – фыркнула он. – Знаю, они тебе вроде как добра желают, но ты их не слушай, особенно Олю свою. Никого не слушай.

– Ты права...

– «Все пропало; не срачка, так болячка; кто не рискует, тот не пролетает...» – передразнила Джейн фаталистические одесские присказки. – Нет. Не дай этим овощам тебя сломать. Ты должна верить в себя. Не в одесские суеверия, не в бабушкины приговоры, не в злую судьбу. В себя! Ты сильнее, чем думаешь.

– Не уверена...

– А зря. Я бы здесь без тебя пропала. Приехав сюда, я была ужасно одинока и напугана, а ты звонила мне каждый вечер, помогла освоить русский, научила меня всему полезному об одесских мужчинах...

Мы рассмеялись.

Джейн погладила меня по щеке.

– Господи, что бы я без тебя делала? Буду по тебе скучать. Но теперь-то я хотя бы знаю, что у тебя все сложится. У тебя приличная работа. Нет, отличная работа. Целыми днями сможешь болтать по-английски, как и мечтала.

– Думаешь, мой английский достаточно хорош?

– Черт, да! Ты говоришь лучше, чем многие носители языка. Твой словарный запас больше моего. Не сомневайся, ты владеешь английским в совершенстве! Даже отличаешь «королевский британский» вариант от американского. Говорю тебе, ты знаешь больше, чем я. Помнишь, как расстроились мои коллеги, когда разобрались, что я «всего лишь американка»? И пока они вздыхали, что я не говорю на «настоящем английском», кто помог мне выучить всякие британские словечки, кто поставил мне произношение?

Я улыбнулась – приятно, когда тебе отдают должное. Джейн сжала мою руку:

– Что бы я без тебя делала?

Мы немного помолчали, и в мою голову обратно закрались сомнения.

– Но как же мой акцент?

– Да сколько ж можно тебе повторять? У всех есть акцент. У меня есть акцент – сразу слышно, что я американка. У британцев в разных регионах разные акценты, и у канадцев тоже. А у тебя он настолько неуловимый, что ты запросто сойдешь за коренную жительницу Нью-Йорка!

Я рассмеялась. Джейн прекрасно умела успокаивать.

– Боже мой! Только подумай. У тебя будет шикарный оклад. А с твоей-то умной головой за год-другой наверняка приберешь к рукам всю контору. Я тобой горжусь!

Как же ж я могла сказать ей правду? Что в Одессе нет ничего целиком хорошего. Что и у моей шикарной должности есть своя цена. За работу с высокой зарплатой одесситы обычно давали взятки, которые иносказательно именовали инвестициями. Вот и с меня причитается инвестиция, только более личная и болезненная, чем у большинства.


Глава 2 

В первый день я шла на работу, чуя спереди недоброе. Когда? И где? Прямо в офисе или в гостинице? Сразу утром или после обеда? Как вообще это делается? Как бы его отшить?

Месячные? Круглый год месячные? Голова болит? Давайте сначала получше узнаем друг друга?

Удастся ли год за годом обходиться такими отговорками?

Я сидела за столом настороже в ожидании домогательств, готовая отбиваться и словами, и кулаками. Но мистер Хэрмон не захотел иметь со мной секс, разглядев мои зубы.

Во время собеседования я старалась не лыбиться. Императрица Жозефина, которая была замужем за Наполеоном, тоже не могла похвастаться хорошими зубами. Но ей неплохо повезло в жизни, если не считать брака с кровавым диктатором. По тем временам веер был в большой моде, им-то она и прикрывала свой рот, когда улыбалась. Мистер Хэрмон вызвал меня к себе в кабинет, а я представила, как прячу лицо за его электрическим вентилятором вместо устаревшего веера, и глупо расхихикалась.

Моей бабушке, как и многим одесситам времен Советского Союза, приходилось выбирать, куда нести деньги: на базар или к стоматологу. В теории медицина в СССР считалась за бесплатную. На деле же имелась обратная картина. Врачу полагался подарок. Нет подношения – нет лечения. В общем, мои зубы были далеки от идеала, зато я никогда не голодала.

Мистер Хэрмон сделал мне сюрприз, пообещав оплатить мое лечение. Я отказывалась, он настаивал. Я отказывалась, он настаивал. Я отказывалась, он настаивал. Наконец я поняла, что без белозубой улыбки жизни мне не будет, и записалась к врачу. Первый раз от когда родилась я пришла к стоматологу. Он сходу усадил меня в серое кожаное кресло и направил прямо в лицо яркую лампу. Я отвернулась, чтоб не слепило глаза, и увидела на приставном столике кошмарный арсенал крючков, щипцов и иголок, а в раковине – засохшую кровь и плевки. Воду в городе из экономии на дневные часы отключали.

Я стиснула зубы.

– Откройте рот, – потребовал доктор.

Я не могла. Не хотела, чтобы интересный мужчина туда глядел.

– Вообще-то мне нравятся женщины, которые словно воды в рот набрали, но здесь я на работе, – пошутил он.

Я улыбнулась, а он нахмурился:

– Хуже, чем я думал.

– Можно я приду завтра? – спросила я, стараясь не размыкать губ.

– Днем раньше, днем позже – никакой разницы.

Назавтра я вернулась и опять села в кресло. Врач опять засветил мне в глаза. Я вскочила, понимая, что худшее впереди, и не зная, как оно во мне аукнется.

– Сегодня снова не ваш день? – поинтересовался стоматолог, умело скрывая раздражение.

На третий раз я уже привыкла сидеть в кресле со светом, бьющим в лицо и обнажающим главный недостаток моего портрета. Я всю прежнюю жизнь, открыв рот, прикрывала его ладонью, и отвыкать от такой манеры было непросто.

– Тихо, тихо, не балуй, – бормотал врач, – не так уж все и плохо. Сейчас ваши зубы кривые и черные, но мы их сделаем ровными и белыми.

Он обещал, что на все про все уйдёт не больше месяца. Но чем скорее у меня во рту настанет красота, тем скорее мистер Хэрмон заинтересуется мной вплотную, потому я попросила стоматолога не торопиться, и его неторопливость подарила мне целых четыре месяца. В конце я таки обрадовалась своей новой улыбке, хотя, когда мне выдергали все зубы – все от слова со-все-м, — было не до веселья.

Работа мне понравилась с первого дня: я с утра до вечера общалась на английском с филиалами нашей фирмы по всему миру. В детстве я как заведенная зубрила английские топики, поговорки, песни, стихи, но и мысли такой не имела, что однажды это пригодится. Мы, одесситы, жили у Черного моря, на котором пляжились аж четыре страны – теперь-то вообще семь,  – но советский режим запрещал нам ездить в заграницу. Английский язык стал для меня не просто хобби, а страстью и утешением. Мне в нем нравилось абсолютно все. Я проборматывала словарь, словно монахиня псалтырь. И жаждала новых и новых слов, как политики жаждут власти. Я упивалась волшебной алхимией языка, когда t и h, сливаются в совсем другой, неожиданный, необычный звук.