Джанет Чарльз - Одесское счастье

– Как вы могли поверить Скелтону? – завопила я.

– Ну как… Не знаю. Я только приехал и в первый же вечер встретил его в казино. Он показался мне компанейским малым и вроде как разбирался в том, что здесь и как делается.

«Казино»! Это такое одесское название для борделя.

Воображаю себе это кино. Два пьяных мужика глазеют на стриптизерш, которые крутятся на шестах под грохот русского рока. Хэрмон – потерянный нульсон в смазке, прибабахнутый Одессой. Он не владеет языком, а значит, не может ни прочесть уличные вывески, ни разобрать меню, ни чего-нибудь заказать или попросить. И рядом крутой Скелтон – тертый калач, который рад-радехонек поделиться опытом, надавать новому приятелю отвратных советов, залить ему глаза выпивкой и внушить в корне неверные представления об Одессе и об ее жителях. Так и вижу, как Скелтон влечивает Хэрмону, мол, все женщины здесь легкодоступны и горят желанием совмещать работу и удовольствие. Мол, в этом городе можно получить все, что пожелаешь, и без особых усилий.

– Как бы там ни было, он сказал...

– Поверить не могу, что вы послушали Скелтона, – не унималась я. – Он же явный идиот. И вы идиот!

– Да, я знаю.

– То, что вы поступали по указке Скелтона, не служит вам оправданием. Человек вашего положения... То, что вы сделали...

Нет, в его заграничную голову не влезет, каково это – одновременно бояться и идти на работу, и лишиться ее. Стоит ли ему дальше разжевывать? Я покачала головой.

– Я все осознал и не пытаюсь оправдываться, а лишь хочу сказать, что в начале я в тебе ошибался. Точка. После того инцидента в этой самой комнате я счел за лучшее установить между нами дистанцию, чтобы хоть этим выразить, как я сожалею о своей безобразной выходке. Поэтому-то я и не спешил в контору или приходил сюда с твоей подругой. Так я давал тебе понять, что здесь ты в безопасности и можешь спокойно работать.

– Вы клоните к тому, что начали встречаться с Ольгой из-за меня?

– Да, так и есть. – Хэрмон смотрел в окно, словно выискивал ответы на пыльной улице Советской армии. – Я считал, что тебе этого хочется, раз ты сама привела ее ко мне. Но теперь...

Мне было в лом слушать, как сильно он влюблен.

– Мои поздравления и наилучшие пожелания вам обоим, – перебила я. Слова крепче коньяка обожгли рот. Хэрмон взглянул на меня, оторвавшись от кофе, и я продолжила: – Вы тоже меня, пожалуйста, простите. За то, что ввела в курс дела вашу дочь.

– Придется поехать в Хайфу, чтобы ее успокоить, – вздохнул он.

– Я уже заказала билет.

– Я знаю, что всегда могу на тебя положиться.

Когда Хэрмон легонько пожимал мне руку, вдруг показалось, будто кто-то сдавил мое сердце.

Из мутных дней выбился в поганые день неожиданных визитов. С утра пораньше в дверь без остановки вошла дочь Хэрмона и шагала прямо, пока не уперлась в мой стол. Пухленькая такая панкушка – сплошная ершистость и озлобленность на мир в черном мешковатом прикиде и с зеленым ирокезом на голове. Мне не нравилось, что она отзывалась об Одессе как о «богом забытой дыре», куда сослали ее отца. Наша Одесса – один из красивейших городов мира. Это общеизвестно.

Мелинда с интервалом в несколько месяцев приезжала на недельку погостить к отцу и каждый раз хамила всем, кому ни попадя.

– Эй, разве мой приезд тебя не удивил? – подала она голос.

– Не особенно. – Я обратно уткнулась в отчет по логистике.

– Принеси мне эспрессо, – скомандовала она.

Ха! Еще одна желающая, чтобы я подавала ей кофе.

– Кухня прямо по коридору. У нас тут самообслуживание.

– Встань и принеси мне эспрессо, я сказала!

Подняв глаза, я увидела, что пороге стоит наш директор, мистер Кесслер, и молча наблюдает за Мелиндой. После того телефонного разговора, когда он расспрашивал про Хэрмона, его приезд не должен был стать неожиданным, но я все равно удивилась. На иврите, из-за резкого тона вдруг показавшемся мне грубым и гортанным, мистер Кесслер рявкнул:

– Мне не нравится, как ты разговариваешь с Дарьей. Еще одно слово, и охрана тебя выведет.

Мелинда открыла было рот и тут же его закрыла, словно крупный черноморский карп.

– Подожди отца в его кабинете, – разрешил директор.

– Спасибо, – поблагодарила я. – Кофе желаете?

Еж ты ж господи ж, мне бы чашечка точно не помешала.

Мистер Кесслер кивнул.

Когда я вернулась с подносом, он рассматривал картины в переговорной.

– Самая бездарная пародия на искусство из всех, что я видел. Кто додумался развесить по офису это фуфло?

Фуфло. Меткое определение. Я кивнула, радуясь нашему единодушию по этому вопросу.

– Мистер Хэрмон просто поддерживает местных художников, – пробормотала я.

Директор сел, а я принесла из кабинета документы и разложила перед ним.

– Минус ведения тройной бухгалтерии на разных языках в том, что на это тратится очень много времени, но плюс в том, что ни бандиты, ни госслужащие не умеют читать на иврите, – с улыбкой сказала я.

– Мне говорили, что местная мафия даже хлеще нью-йоркской. Вы с ними проблем не имели?

Лично или по работе? Здесь или в брачном агентстве?

– Нет. Они не слишком дорого берут, зато скинхеды держатся от нас подальше. После того как местная мафия стала нас крышевать, в офис почти перестали звонить с угрозами или с сообщениями о подложенных бомбах. Так что эти деньги тратятся не впустую.

Мистер Кесслер глянул на часы и кашлянул.

– Знаю, это щекотливая тема, но самое время поговорить о Дэвиде.

Я-то ждала, что Хэрмон скоро придет – он уже на час задерживался. А дождалась, что мне обратно приходится его прикрывать. Я заскрежетала зубами, но тут же вспомнила, как он со мною панькался. Ладно, долг платежом красен. Поэтому я принялась осторожно выстеливать соломенными словами место под падение:

– Ну… в последнее время мистер Хэрмон слегка… рассеян. Но он ведь только-только обручился, так что следует войти в его положение.

Директор явно удивился и новости, и тому, что я вдруг защищаю своего непутевого начальника. Возможно, Хэрмону на пользу сыграла предстоящая свадьба. Каждому же ж хочется верить в «и жили они долго и счастливо». А может, мистер Кесслер вспомнил, какую позицию я недавно занимала относительно Хэрмона, и решил, что если даже я к нему смягчилась, не такой уж он и пропащий.

Хэрмон, как всегда, явился вместе с Олей. Не увидев меня на рабочем месте, она не преминула заметить:

– Дарья плохо работать. Я хорошо работать. Она плохой. Она идти, я быть здесь.

Я закатила глаза. Ежедневные уроки не смогли сдвинуть Олин английский с уровня столь же примитивного, как и социалистическая архитектура. Таки не в коня корм! Зато ее нищенский словарный запас не позволял ей внятно претендовать на мое место.

Не заметив в переговорной наш тет-на-тет с мистером Кесслером, сладкая парочка направилась в кабинет Хэрмона, где их поджидала разъяренная Мелинда.

– Папа, как ты можешь жениться на этой проститутке?

Я даже позавидовала, что Оля не поняла, что та о ней сказала. Меня дочь Хэрмона тоже называла проституткой, и не раз, и ничего приятного в этом не было. Раздался глухой удар и сдавленный вскрик Хэрмона – небось она на него кинулась. Не стану винить Мелинду за стремление сохранить источник всех благ в единоличном пользовании.

– Полагаю, пытаться сбежать уже поздно, – едко заметил мистер Кесслер и закрыл дверь переговорной, что почти не приглушило воплей.

– Я же объяснял тебе по телефону, милая, что полюбил Ольгу, – старался быть услышанным Хэрмон.

– Как ты мог подарить вот этой корове кольцо с камнем крупнее, чем у мамы? Ты просто грязный старикашка!

– Ольга делает меня счастливым. Разве ты не желаешь мне счастья?

– Не-е-ет, – прорыдала Мелинда.

Что больше всего меня удивило, так это Олино молчание от начала разборки. Я-то думала, она тоже разревется, но она лишь твердо сказала:

– Я идти. Вы поговорить.

Ее неожиданное достоинство только напомнило мне, насколько жалка моя собственная роль в этой похабной пьеске.

– Как думаешь, долго нам здесь торчать? – поинтересовался мистер Кесслер.

Я пожала плечами. Ему-то что? Он может слинять в любой момент. Это я тут насмерть застряла. Кожа горела, тоска разъедала душу, бесконечные дни тянулись и тянулись. Горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Мама дорогая, как же ж я устала. Устала от бедности. Устала от интриг. Устала лавировать. Устала вкалывать на двух работах, почти не видя бабулю. Устала постоянно внушать себе, как мне свезло, что у меня хорошая квартира и лавэшное занятие. Усталость задавила во мне даже надежду на счастье. В стеклах дождинки серые свылись. Ой-вей, мне все шибче хотелось на кого-то опереться, на кого-то сильного, способного меня поддержать и защитить. Все шибче хотелось жить там, где законы пишутся не бандитами и не в интересах бандитов, где полиция, учителя и врачи не берут взяток, где люди относятся друг другу с добротой и уважением. Существует ли где-то на земле такое райское место?

Судя по весточкам от Тристана из Калифорнии, таки существует. Его письма убеждали меня, что его мир благожелательней и ласковее моего.

«Сегодня по пути на работу спустило колесо. Первая же проезжающая мимо машина остановилась, и водитель мне помог. Именно из-за таких мелочей я и счастлив жить там, где живу. Но, готов поспорить, в твоем городе тоже есть хорошие люди. Люди ведь везде одинаковые, правда?»

«На выходные поехал в Йосемитский нацыональный парк. Я тебе о нем еще не рассказывал? Там растут самые большие деревья на планете Земля – секвойи. Их стволы такие толстые, что давным-давно кто-то прорубил в одном дереве отверстие, через которое теперь могут проезжать машины. Секвойи такие высокие, что наверняка достают до небес».

Мне нравилось воображать такие высокие деревья, что их верхние веточки щекочут богу пятки. Но я, конечно, не купилась на байку, будто через ствол дерева прорублен тоннель для машин – это уж ни в какие ворота не лезет.

Поначалу Тристан писал юморные и поверхностные письма. Но со временем его тон изменился.

«Сегодня провел в парке прекрасный день. Свежий запах листвы, пробивающийся через кроны свет… но я мог думать только о тебе. Ты очень много для меня значиш».

«Мне сорок лет. Все мои друзья уже женаты. Каждый день они возвращаются домой к своим женам и детям. Я хочу, как и они, с кем-то разделить свою жизнь...»

Чтоб вы знали, Тристан через свои откровения мало-помалу становился мне дорог. Я ему уже на полном серьезе писала, что всегда с нетерпением жду его писем, что они мне работать и жить помогают и что мы с ним, кажется, хотим одного и того же: любви, товарищества, семьи. Я даже спросила, а хочет ли он детей, но, нажав на кнопку «Отправить», тут же об этом пожалела и заметалась отменить отправку, однако сообщение уже ушло.

Наверное, Тристан подумает, что я слишком тороплю события? А вдруг он больше никогда мне не напишет? Я дергалась проверить почту чуть не каждые полторы минуты, не теряя надежды. Понимала, что это у меня крышу немножко сносит, но не могла перестать. Не могла сосредоточиться ни на чем другом. Когда ответ таки пришел, по телу прокатилась волна облегчения.

«Дорогая Дарья, я очень хочу иметь семью и детей, особенно маленькую дочку, похожую на тебя. С любовью, Тристан».

Это его письмо я даже распечатала на принтере, чтобы повсюду иметь при себе заветные слова.

                  * * * * *

Тем временем Владлен Станиславский напирал все шибче и шибче. Взял себе в моду отправлять мне на работу цветы. Хэрмон жаловался, что у него на них аллергия, и я передаривала букеты Вите и Вере. Еще Влад присылал шоколадки – их я отдавала старушке, просящей на улице милостыню. Потом в ход пошли драгоценности. При виде в зеркале своего отражение с пятикаратным изумрудом на шее пришлось себе напомнить, что для бандита голдяки и брюлики не ценнее, чем, к примеру, жвачка для нормального человека. Я передарила браслет с рубинами тете Вале, а изумрудную подвеску бабуле.

Влад засовывал записки под мою клавиатуру и между папок, и в течение дня я неожиданно их находила. Он цитировал из Пушкина: 

Я помню море пред грозою:

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурной чередою