Скит научил меня принимать заказы и нести за раз по пять тарелок.

– Это тяжело. Ты должна быть сильной.

Ха, я сильная, я справлюсь. Раз не смогла сработать головой, придется руками.

А после я отправилась домой и рассказала Тристану свои новости.


                  * * * * *

Официанткой я себя ощущала совсем неплохо. Мне нравилось терендеть и юморить с клиентами, я освоилась на работе и даже ждала своих смен с нетерпением. Благодаря кафе мне теперь было, куда пойти из дома. Естественно, после первой пробы я больше никогда там не кушала. Никогда. Даже на халяву. Салат из пакета на вкус отдавал формалином. Картошка закупалась уже очищенная и сваренная. Где и кем – лучше не знать. Стейки выдерживались в бадьях с майонезом, чтобы мясо стало мягче. А огромные противни сготовленной лазаньи неделями хранились в холодильнике. Я своими глазами видела, как Скит, уронив масляный гренок на пол, поднял его и положил обратно на тарелку. Такой хавчик лучше в таз, чем в нас.

Повара звали Рэймондом. Он ишачил по две смены, потому что его жена тяжело болела и не имела страховки, чтобы покрыть плату за ее лекарства. Посуду по вечерам отмывал старшеклассник Рокки. Он обожал свой пикап, уроки труда и Памелу Андерсон.

Мне нравилось, как я себя чувствовала в обществе американцев. Они могли ляпнуть что угодно, абсолютно не фильтровали базар. Запросто обсуждали даже самые личные моменты. Как-то раз, когда клиентов было негусто, я разговорилась с еще одной официанткой по имени Пэм. Она носила такую же униформу, что и я, – платье из полиэстера длиной по колено с большим белым отложным воротничком. Пэм сразу выложила, что пережила тяжелый развод (спрашивается вопрос: а разве разводы бывают легкими?) и ей понадобилось сменить обстановку. Выглядела она лет на тридцать, глаза постоянно слезились, а белки были розоватыми. Ее траурный настрой держал меня в напряжении: а ну как разревется.

– Так откуда ты приехала-то, а? Ты так забавно говоришь.

Я не слышала ничего забавного в моем произношении, но коротко ответила, что я из России, потому что здесь никто понятия не имел про Украину. И продолжила переливать сливочно-чесночный соус из белого ведра в пластиковые бутылки. Пэм параллельно наполняла солонки.

– Ну, ты говоришь прям как дикторша из телика.

Я пожала плечами. Тут уж ничего не поделать.

Пэм бросила взгляд на мою окольцованную руку.

– Значит, ты замужем?

Я кивнула.

– А дети есть?

Я покачала головой.

– У меня двое, – поделилась Пэм. – Как-то сами собой получились. Не знаю, о чем я только думала. Мне бы стоило подождать, вот как ты.

Неужели она действительно высказала сожаление, что имеет детей?

– А долго вы женаты? – спросила она.

– Девять месяцев.

– Вроде твой-то частенько сюда заходит.

– Угу, – бросила я, отрабатывая новое подхваченное словечко, которое здешние то и дело пускали в ход. Целую неделю по вечерам на работе я была свободна как ветер. Потом Тристан забрел посмотреть, как тут дела. Заказал кока-колу, получил от меня стакан и сидел над ним час напролет, водя за мной взглядом. На следующий вечер он обратно пришел, и опять, и снова заседал здесь у меня над душой, бычась на каждого, кто со мной заговаривал. В такие минуты я его просто ненавидела.

– Думаешь, он и сегодня явится? – спросила Пэм и принялась насыпать перец в перечницы.

Изнутри рвалось «Боже, надеюсь, что нет!», но я смолчала.

Пэм слегка толкнула меня локтем и подмигнула:

– А в постели-то с ним как?

Таки да, мне хотелось быть такой же легкой в общении, как настоящие американцы. Хотелось бросаться фразочками типа «ты ни хрена не въезжаешь» или «да она фигачит как газованная». Дальше-больше, мне хотелось быть откровенной и прямолинейной, как американцы. Хотелось поделиться с Пэм, которой до меня кисло в чубчик, всем тем, что я скрывала и от Джейн, и от самой себя. Я глубоко вдохнула и, набравшись храбрости, выдохнула:

– Отстой. Полный отстой.


                  * * * * *

Теперь я имела работу за деньги и сама оплачивала телефонные счета, но всякий раз, стоило мне кому-то позвонить, пусть даже Молли, Тристан настолько увеличивал громкость телевизора, что я едва слышала собеседника. Муж ненавидел, когда я говорила по-русски с бабулей, потому что не понимал моих слов. Этот параноик себя убедил, что мы обсуждаем его. Щаз! Мы болтали обо всем, кроме него. Бабуля расписывала, какой наваристый борщ она сготовила на этой неделе или какой янтарный мед купила на базаре. У меня аж слюнки текли, стоило вспомнить такой родной, домашний вкус. Бабуля еще сказала, что до сих пор так и не получила ни одного счета за телефон, а когда позвонила в телефонную компанию, там ее заверили, что все счета оплачены. Здравствуй, дедушка Мороз.

Она добавила:

– В любом случае, если они просчитываются в мою пользу, я их поправлять не стану.

– Ты все еще висишь на телефоне? – рыкнул мне в спину Тристан.

Shrink-shrank-shrunk.

– Почему он там у тебя все время голос повышает? – спросила бабуля. – В Одессе-то казался таким любезным. Неужто всю дорогу перед нами прикидывался?

Ох, бабуля, ты даже не представляешь.

Плотно закрыв ладонью микрофон телефона, я сказала:

– Будешь ли ты так добр, чтобы дать мне спокойно договорить с бабушкой?

– Ты треплешься уже двадцать минут, это восемьдесят долларов. Хватит! – Тристан выхватил у меня трубку и бросил на рычаг.

– Ты! Чудовище! – прошипела я. – У меня есть эти доллары. Мои собственные, заработанные доллары. Я могу их тратить на что хочу!

Муж обалдело вылупился на меня

– П-прости.

Зазвонил телефон. Он все звонил и звонил. Мы оба на него уставились. А он все звонил. В конце концов я взяла трубку. Бабуля. Я надиктовала ей этот номер на всякий пожарный случай, но никогда не думала, что она им воспользуется – звонки с Украины безумно дорогие. Минута ей обойдется в пятую часть месячной пенсии.

– Должно быть, связь прервалась. Ты же знаешь, какие у нас телефонные линии, – нашлась я.

– Да знаю я, знаю про ваши линии, – повторила она за мной таким голосом, что сомневаться не приходилось: она догадалась про нашу сшибку. – Заинька, может, тебе стоит приехать домой? Может, я была не права, толкая тебя в Америку?

– У меня здесь все отлично, бабуль. Неужели я бы тебе не поплакалась, придись мне тут плохо? А денежки-то, на минуточку, капают. Давай попрощаемся, и я позвоню тебе на следующей неделе, ладно? – на этом я мягонько положила трубку.

– Извини, извини, – запричитал Тристан. – Прости меня, прости. Я люблю тебя. Я тебя люблю.

– Черт побери, да оставь ты меня в покое! – откровенно завопила я, как настоящая американка.

Схватила свой томик «Анны Карениной» и укрылась в ванной комнате – во всем доме только там имелся замок. Проторчала там чуть не весь день, лежа в ванной на полотенце и читая. И, как всегда, Толстой принялся учить меня жизни прямо с первой страницы:

«…чувствовали, что нет смысла в их сожительстве и что на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди более связаны между собой, чем они…»

Что же делать? Как несчастный Облонский, я снова и снова переживала каждое слово нашей с Тристаном ссоры, осознавая всю тупиковость моего положения и, самое горькое, мою собственную вину.

И все же… Да как он посмел прервать мой душевный разговор с бабулей?! Она права. В Одессе Тристан был любезным. Но это было тогда. А сейчас… А сейчас глаза б мои его не видели. Представила, что случайно дотронусь до него во сне, и меня передернула. Что за холера? Буду ночевать в другой комнате. То, что доктор прописал. Йокаламене, как же ж я ненавидела ощущение, когда его белесая сперма долго-долго вытекала из моего тела, сколько ночей я укладывалась на боковую с прокладкой между ногами, чтобы та впитала в себя эту его гадость.

Я постелила себе на диване в кабинете и устроилась там, рядом с пустой колыбелькой. В полночь Тристан открыл дверь и включил свет.

– Ты собираешься ложиться спать?

Я прищурилась:

– Я уже сплю.

Тристан хлопнул дверью.

На следующий день на работе я узнала, как врезать в дверь кабинета замок.

Тристан принес домой шесть вялых роз в попытке меня задобрить. Я скормила букет измельчителю мусора. Никогда прежде я так не радовалась продвинутым хозяйственным устройствам.

Уподобившись Советскому Союзу и США в начале Холодной войны, мы не воевали и не лаялись промежду собой. Мы просто не разговаривали. После шести дней, в течение которых я сладко спала в кабинете за закрытой дверью, Тристан попытался навести мосты, когда я на кухне готовила для него ростбиф из костреца, а для себя варила яблочный компот. Поперек моего свирепого взгляда он подобрался ко мне боком, словно собака, рассердившая своего хозяина. Положил на кухонную стойку очередной подарок. «Мужчины с Марса, женщины с Венеры». На этот раз подношение было выбрано правильно: я всегда радовалась книгам.

Ужин прошел в унынии. Мы не разговаривали, и тишину нарушали лишь его чавканье да скрежет ножа при разделывании мяса. После я взяла книгу и принялась читать.

Таки да. Мужчины – они другие. И потребности у них не как у нас, женщин. И желания перпендикулярные. Кто бы спорил. Между страницами я нашла письмо.

Драгоценная Дарья!

Мы не писали друг другу с твоего приезда в Калифорнию. Я скучаю по твоим письмам. В них было точно сказано, что ты чувствуешь. И когда я сам писал тебе, то всегда подолгу размышлял над каждым словом. А теперь я говорю или делаю что-то, не задумываясь, как ты это воспримешь. Возможно, мне стоит снова вернуться к написанию писем.

С твоего приезда сюда я совершил много ошибок. Я жалею, что прервал ваш разговор с бабушкой. Это хутший поступок в моей жизни. Я должен был понимать, как важны для тебя разговоры с ней. Я должен был быть более понимающим. Вы с ней должны иметь возможность говорить столько, сколько вам хочется, когда бы тебе ни захотелось. Я буду работать больше, чтобы у тебя была возможность подольше с ней поговорить.

Надеюсь, ты сможешь простить, что иногда я веду себя как кретин. Я люблю тебя больше чем что-либо или кого-либо, всем сердцем и душой, и больше всего на свете хочу жить с тобой как муж и жена, создать семью, быть настоящей семьей. Ты самая прикрасная женщина на свете, и когда я с тобой, то наконец-то чувствую и себя кем-то.

Твой любящий муж,

Тристан.

Я открыла дверь кабинета. Когда Тристан привлек меня к себе, я почувствовала лишь жалость и опустошение. Но эти эмоции связывают людей ничуть не слабее, чем любовь. Он повел меня в спальню. Судя по печали на лице, он собирался снова обсасывать наш камень преткновения. Но я такого желания не имела. Стоило мужу открыть рот, я его перебила:

– Как ты меня нашел?

В глазах Тристана блеснули слезы.

– Все началось на двадцатой встрече выпускников. Туда один перец привел жену-филиппинку, очень милую и молоденькую. Она ни слова не знала по-английски и смотрела на мужа с щенячьим обожанием. Тогда она только с месяц как приехала в Штаты. Было похоже, что он просто не хотел идти на юбилейную вечеринку один, вот и обзавелся женой. На мои расспросы ответил, что все очень просто: есть дюжины сайтов знакомств и тысячи женщин ищут славного парня. Когда он сам прочитал анкету Амелии и рассмотрел ее фото, то сразу понял – она та самая, которая ему нужна!

– Амелия – это ведь не азиатское имя, – заметила я.

– Ну, вообще-то, имя она поменяла. Ее настоящее трудно выговорить.

«Наверное, как и мое», – подумала я.

– Как она выглядела? И что о себе сообщила в той анкете?

– Невысокого роста, миленькая. В анкете написала… Ну, кто-то для нее сделал перевод, она ведь и двух слов связать по-английски не умела. Написала, что она консервативная девушка и мечтает о доме, муже и детях. Что ей не нужно богатства, а хочется доброты и уважения. Мужик поехал и вернулся с ней. И после его рассказа у меня появилась мысль: если у него получилось, то почему я так не смогу? Он такой же простой работяга, как и я, но легко заимел сексуальную жену лет на двадцать моложе. Я решил, что у меня будет больше общего с европейками, поэтому стал искать на русских сайтах. Там на каждом выложены сотни анкет. Фантастика! Поначалу я присматривался к моим ровесницам, но те выглядели лет на десять меня старше…

Так и есть, нашим женщинам на долю выпадает столько работы и тревог, что старятся они очень быстро.