Anne Dar - Один год жизни

Одри Пейдж

Когда я выходила замуж, я не предполагала, что рожу четверых детей. После рождения Дэниела и Эмилии Дерек заявил, что хочет большую семью, и я согласилась родить еще одного ребенка. Тэмми же стала приятным сюрпризом, который мы не планировали.

Я раньше поражалась тому, насколько разными бывают дети одних родителей, пока мои собственные ребята не достигли подросткового возраста. Хотя я и старалась уделять детям максимум своего внимания, у меня это не всегда получалось, из-за регулярной глажки белья, готовки еды, мойки посуды и прочих житейских мелочей, от которых зависела вся наша семья. У Дерека же, из-за работы и усталости после нее, оставалось еще меньше времени на общение с нами. Люди всегда меняют Счастливое Будущее для себя и своих близких на деньги, которые способны обеспечить Терпимое Настоящее или надежду на Смутное Будущее. А ведь для Вашего Счастливого Будущего достаточно общения с дорогими Вам людьми в Настоящем. И как бы очевидно это не было, Вы всё равно снова и снова не находите время на то, для чего на самом деле дана Вам жизнь. А зря. Рискуете не успеть. Рискуете попросту прожить жизнь впустую.

Мы слишком часто откладывали разговоры с близкими нам людьми. В итоге, Дэниел вырос с отсутствующим внутренним стержнем, который делает из мальчика мужчину. Когда в двадцать лет он собрался стать отцом двойняшек и мужем семнадцатилетней девчонки, я поняла, что дальнейшая наша жизнь будет несладкой, благодаря стараниям расхлёбанного мальчишки и прежнему отсутствию стараний со стороны его родителей в его воспитании.

Я любила Дэниела так, как только мать может любить своего ребенка, но с каждым днём лишь сильнее убеждалась в том, что где-то в глубине своего сознания, Дэниел лишен понятия ответственности. Он рисковал навсегда остаться несамостоятельным мальчиком, который всю свою жизнь будет заниматься лишь тем, что доказывать окружающим свою несуществующую мужественность. Но как же я его любила! Он был моим единственным сыном, внешне так похожим на меня и отличающимся от своих сестер, которые в большей мере унаследовали отцовские черты.

Дэниел любил мой пастуший пирог, просыпаться раньше всех, чтобы побыть наедине с собой в палисаднике, он любил запах жасмина и вкус бабушкиного сабле. Иногда он врал, чтобы прикрыть сестру или ругался из-за поцарапанного коллекционного диска. Он был верным другом, хорошим братом и любящим сыном. Но я не уберегла его от ошибок, которые привели его к гибели. Я не уберегла его от самого себя.

То же произошло и с Эмилией. Моя старшая дочь всегда была ко мне ближе, чем Глория или Тэмми. Возможно, поэтому она всегда ставила себя выше остальных детей и в итоге выросла с слегка завышенной самооценкой, и чрезмерной самоуверенностью, которая и сыграла с ней злую шутку. Один из десяти шансов на то, что моя старшая дочь когда-нибудь сможет почувствовать счастье материнства — слишком мало для нее. Слишком мало для меня. Я навсегда виновата перед ней в том, что не сумела заранее предупредить это страшное недоразумение, которое уже начало и продолжит коверкать её жизнь. Второй ребенок — вторая непростительная ошибка.

Когда моя младшая дочь забеременела из-за перебора легких наркотиков в одном из туалетов ночного клуба, я этого даже не заметила, ведь я была занята тем, что злилась на нее из-за того, что мне пришлось забирать её из полицейского участка. Когда спустя неделю у Тэмми случился выкидыш ребенком, о котором не подозревала даже она, мне показалось, что весь мой мир — это карточный домик.

Три ребенка из четырех допустили самые страшные ошибки в своих жизнях. Выражаясь в статистике — семьдесят пять процентов из ста говорили о том, что я плохая мать. Я никогда не винила в произошедшем с нами Дерека, ведь он был единственным человеком в моей жизни, который понимал меня без слов, поддерживал без укоров, который никогда не осуждал меня и принимал на себя основной удар последствий нашего воспитания наших детей, которым мы занимались лишь тогда, когда в сутках выдавалась свободная от работы и «важных» дел минутка.

Как именно Глория до сих пор избегала последствий пропущенного сквозь пальцы воспитания — я не знаю. Она ведь воспитывалась в одной колыбели со своим братом и сестрами, дышала с ними одним воздухом, смотрела на мир их глазами. Конечно, и она пострадала от недостатка внимания с нашей стороны — у нее всегда были проблемы с учебой, которые ей пришлось преодолевать без помощи со стороны старших. Поэтому, когда Глория заявила о том, что собирается поступать в университет, я проплакала всю ночь от счастья, а когда она поступила, у меня не было большей гордости в жизни. Мы с Дереком снова были заняты: восстановление психологического состояния Тэмми, которая уже никогда не сможет стать прежней, воспитание подрастающих двойняшек, работа, уборка, стирка, готовка… Верно сказал Роланд Олдридж о том, что когда пытаешься заниматься всем и сразу — распыляешься, и в итоге твоего внимания не хватает почти ни на что. Это как разлить литр воды по десяти графинам — в итоге ни один не наполнишь до края. Только сейчас я поняла, что всё это время была сразу со всеми и одновременно ни с кем. Неудивительно, что когда Глория заявила о своей поездке с богатым нанимателем за границу, в мою голову сразу же закрались самые страшные мысли. Надеюсь, что меня можно понять. На примере других своих детей, я заработала такой горький опыт, что в данной ситуации ни о чем, кроме как о самом ужасном, думать больше не могла. Мне было страшно, что вот он — тот самый момент, когда Глория, как и её сестры, разобьется из-за того, что когда-то я не смогла уделить ей больше внимания, чем кухонному гарнитуру. Это не просто страх — это паника женщины, которая не хочет становиться стопроцентным лузером на материнском поприще.

После отъезда Глории я, наконец приняла тот факт, что моя дочь уже не в том возрасте, в котором человека можно перевоспитать нравоучительными речами, поэтому всё что мне оставалось — это надеяться на её благоразумие. Конечно, по её приезду я не собиралась так просто сдавать свои позиции. Я всерьез была настроена сохранить целостность души моей единственной здравомыслящей дочери, однако я изначально не вводила себя в заблуждение по поводу того, что борьба с Глорией будет легкой. Она всегда умело отстаивала своё мнение, если считала его правильным.

В течение месяца после её возвращения, я наблюдала за её поведением, боясь обнаружить признаки беременности. В моей голове развернулась карта самых страшных событий, которые могла повлечь неразумная поездка с миллионером за границу: моя дочь забеременеет от толстосума, который не захочет признавать ребенка и заставит сделать её аборт или наоборот, отберет ребенка сразу же после его рождения. После всего произошедшего с моими детьми, моя материнская фантазия определенно становилась воспаленной. Но прошло полтора месяца, а Глорию не тошнило, не тянуло на соленые огурцы, которые я каждое утро специально выставляла на стол, и она не страдала излишней сонливостью. Вроде бы всё и было в порядке, но сама идея о том, что она может являться любовницей своего начальника, так глубоко забралась в моё подсознание и так сильно леденила мою душу, что у меня не хватало мужества поговорить с собственной дочерью. Может показаться, что главная проблема взрослых — боязнь разговаривать со своим ребенком, но на самом деле главной проблемой является боязнь его услышать. Зачастую родители делают вид, что слушают ребенка и утешают себя мыслью о том, что этого достаточно. Но этого недостаточно. Недостаточно просто говорить: «Я пытаюсь тебя понять» или «Я тебя понимаю». Нужно действительно пытаться понять, что именно тебе хочет сказать твой маленький или уже повзрослевший ребенок и очень важно в итоге его всё-таки понять. Недостаточно ему поддакивать и утвердительно кивать головой на его слова, потому что для того, чтобы избежать семейных катастроф, недостаточно создавать видимость того, что ты находишься у руля. Нужно либо действительно быть у руля, либо место у руля в итоге займёт кто-то или что-то более сильное, чем родитель, не понявший своего ребенка — не понявший часть себя.

Я боялась услышать от Глории подтверждения своих опасений, поэтому продолжала вгонять себя в ужас всякий раз, когда моя дочь специально просыпалась пораньше, чтобы бежать на холм к поместью Олдриджей ради начала своего рабочего дня на пару минут раньше положенного времени. Мне было страшно от того, что может стоять за подобным рвением к работе няней и именно из-за своего страха я снова всё проморгала — всё оказалось куда страшнее, чем я могла себе представить.

Сегодня я не выдержала и высказала прямо в лицо этому молодому мужчине своё опасение по поводу его отношений с Глорией. Взрослые зачастую считают, будто правильнее устроить разбор ошибок своего ребенка в кругу многочисленной семьи или на глазах у посторонних, вместо того, чтобы уединиться с ним и обсудить возникшее недопонимание. На самом же деле им так просто легче — легче давить на своего ребенка в компании других взрослых, чем признать своё поражение после тет-а-тет с человеком, которого произвел на свет. Ведь взрослые не любят проигрывать, потому и не дают ребенку сиюминутную возможность на объяснения. Для начала чадо должно хотя бы минимально пострадать, прежде чем выяснится, что взрослый — слепец.

Оказалось, что моя Глория самостоятельно решила пережить смерть маленького мальчика. Хуже этого — только быть самим мальчиком или его братом. Естественно я соболезновала мистеру Олдриджу, которому предстояло пережить подобный ужас, и мне было безумно жаль Мартина, но я не могла не попытаться отговорить Глорию от подобного решения. После смерти взрослого, человек зачастую не может найти себя вновь, но после смерти ребенка он рискует навсегда пересечь черту невозврата к прежнему себе.

Я встретилась с Глорией на кухне, когда все разошлись по своим спальням, а она спустилась после душа на кухню, чтобы выпить стакан воды.

— Дорогая, прости меня за то, что не поговорила с тобой сразу, — начала я издалека и уловила, как моя дочь сразу же съежилась. Она всегда ежилась, когда не хотела разговаривать на определенную тему. — Но я не могу допустить эту ошибку повторно — мне нужно с тобой поговорить.

Мы сели за стол, усыпанный хлебными крошками, и я инстинктивно провела по нему ладонью, пытаясь расчистить пространство перед собой. Наконец я посмотрела в глаза дочери, прикрытые мокрыми клочками волос.

— У Мартина неоперируемая аневризма головного мозга, — глухо начала Глория, прежде чем я успела ляпнуть очередную чепуху. — Ему осталось жить не больше года. В течение следующих последних месяцев его жизни я буду рядом с ним.

Услышав это, я поняла, что всё уже решено. Я поняла, что снова оплошала. Если бы я поговорила с ней в самом начале, когда она не была так сильно привязана к мальчику, я уберегла бы её от кинжала в области её наивного сердца, который уже летит в его направлении. Слишком много «если бы» и «я бы», и ни одного «вовремя» или «успела».

Мне снова нечего было сказать своей дочери, поэтому я лишь молча подошла к ней и обняла. Закрыв глаза, я вспомнила, как в детстве, когда она переживала перед школьным спектаклем или экзаменом, я всегда её обнимала. Мои объятья всегда помогали моим детям в трудных жизненных ситуациях. Вот только грядущую смерть маленького ребенка сложно назвать просто «трудной жизненной ситуацией». На сей раз мои объятья были бессильны. Бессилен был весь мир.

C начала июня до середины августа аневризма Мартина увеличилась на полмиллиметра. Полмиллиметра до неизбежной катастрофы. Полмиллиметра к неминуемой боли. Полмиллиметра в сторону детской смерти.

С июля Мартин состоял на учете в Национальном неврологическом госпитале, который мы посещали еженедельно для проверки состояния мальчика. Вариант переезда в Лондон для того, чтобы каждую пятницу не тратить время на поездку туда и обратно, был отклонен, так как Мартину определенно должно было быть лучше на природе, нежели в железобетонных джунглях.

Я с Роландом подсели на чай из мяты с пустырником, пытаясь успокоить нервы, с каждым днём сдающие позиции. Со стороны могло показаться, будто мы сидим под теплым солнышком, за садовым столиком на террасе и приятно потягиваем чаек. Но любой подошедший к нам ближе заметил бы наши нервные взгляды, направленные на Мартина, мирно рисующего в своём потертом блокноте. Можно было подумать, словно мы по чуть-чуть готовимся к самому страшному событию в наших жизнях, но к подобному нельзя подготовиться заранее. Вообще к смерти близкого человека невозможно когда-либо быть подготовленным на сто процентов, а к смерти ребенка даже на один процент.

Приступы головной боли, потемнений в глазах и головокружений незаметно начали учащаться. Подобный звоночек заставлял меня каждый вечер, перед уходом домой, задумываться над тем, увижу ли я Мартина следующим утром. Поэтому, каждое утро я вставала на полчаса раньше, чтобы встретиться с мальчиком прежде, чем он успеет навсегда уйти и даже не попрощаться.