* * *

Неожиданно наступил сентябрь. Я бы даже не заметила его прихода, если бы радостные племянники не носились по дому в предвкушении своего первого школьного дня и переволновавшаяся на этом фоне мама не старалась бы заставить отца выплюнуть лишний кусок бекона, тщетно напоминая ему об осенней диете, которая на самом деле предполагала не сброс лишних калорий, а экономию в нашей семье дорогих продуктов вроде бекона. В этот и другие дни, в моей семье было как обычно шумно и весело, в то время как в поместье Олдриджа становилось всё мрачнее.

Спустя полчаса после окончания плотного завтрака, я везла Мартина в Национальный неврологический госпиталь, в котором он проходил еженедельный осмотр. В последние дни мальчик сильно притих, стал меньше есть и соглашаться на подвижные игры с Лео, что заставило меня забеспокоиться. С некоторых пор меня кидало в дрожь от малейшего отклонения от нормы в самочувствии Мартина, как, например, икота после длительной прогулки или чих от банального сквозняка. Кажется, только за август я обрела букет нервозности, который прямым путем медленно вел меня к скрытой паранойи.

Когда ведущий Мартина доктор увидел нас за сутки до назначенного приема, он побледнел ровно на два тона, но уже через час оказалось, что Мартин в относительном порядке. С тех пор как мы узнали о смертельном диагнозе Мартина, он всегда был в относительном порядке, что означало следующее — аневризма не увеличилась, но всё равно когда-нибудь лопнет и прикончит её обладателя. Поэтому, когда доктор в очередной раз произнес устоявшееся выражение, я словно очнулась от надежды. Все три месяца лета я хотела услышать что-то обнадеживающее на продолжение детской жизни, но слышала лишь утверждения на смерть. Это как снова и снова пытаться обжаловать смертный приговор, и раз за разом слышать, что тебя всё равно убьют. Больно, жутко, обидно.

В Лондоне, среди бетонных стен и погасшего за тучами солнца, было настолько уныло, что даже Мартин захотел побыстрее вернуться домой, не заглядывая по пути в его любимое кафе-мороженое. Поэтому уже через час мы были в нашем маленьком городке и готовились к обеду. И всё же я не могла не заметить потухшего настроения мальчик, которое преследовало меня уже несколько дней. Как всякий взрослый, всё это время я делала вид, словно всё в порядке, пытаясь развлечь ребенка всевозможными играми, что иногда у меня даже получалось, ни разу даже не попытавшись узнать причину детской меланхолии. Наверное, я боялась услышать от него самое страшное — что он узнал о своей болезни. А ведь он мог подслушать разговор Роланда с Доротеей или узнать это от Лео, который в свою очередь мог случайно подслушать от своей бабушки. От одной только подобной мысли меня бросало в дрожь. Все взрослые, боясь услышать то, чего не хотят слышать, затыкают уши, совершенно не задумываясь о том, что именно в этот момент вертится на языке ребенка. Я — не исключение. Лишь после того, как Мартин отказался от его любимого вишневого крамбла, я реально запаниковала. Только паника способна заставить взрослого засунуть свое раздутое эго глубоко, хотя и ненадолго, пока то снова не раздуется до размеров его внутреннего мира.

— Что-то произошло? — наконец поинтересовалась я, сев на край кровати Мартина, валяющегося на ней навзничь.

— Сегодня первый учебный день… Почему я не пошел в школу? Сначала Рик перестал со мной заниматься, потом брат забыл о том, что со второго полугодия я должен был пойти в школу…

Он не узнал, что именно с ним происходит… Вернее, что должно произойти. Я с облегчением выдохнула.

Как объяснить ребенку, что ему нет смысла тратить оставшиеся часы жизни на правописание и арифметику? Как объяснить ребенку, что всё, что у него осталось — это неопределенный, очень короткий отрезок времени, за который он должен успеть искренне улыбнуться больше, чем это было предначертано на линии его жизни? Как объяснить ребенку, что он — бомба массового поражения, после взрыва которой часть тебя исчезнет вместе с ним насовсем?

— Ты хочешь, чтобы Рик возобновил с тобой занятия? — попыталась улыбнуться я.

— Тупица! — обиженно рявкнул Мартин, и я почувствовала, что он прав. — Я хочу ходить в школу.

Казалось бы — нет ничего благороднее, чем способствовать желанию ребенка ходить в школу, но это не так. Ведь нет ничего ниже, чем упущенное по вине взрослого, жизненное время ребенка.

* * *

— Думаете, мы поступим правильно, позволив ему пойти в школу? — поинтересовался Олдридж, сидя в своём кабинете напротив меня, в дорогом кресле, за столом из красного дерева. — Он ведь может в любой момент… Гхм… Даже во время урока…

Такой богатый и такой беспомощный. Болезненнее чувств бедняка, ищущего помощи у богатого, только чувства богатого, которому не к кому обратиться за помощью. Человеку, который всю свою жизнь решал абсолютно все поставленные перед ним задачи, не просто «больно» столкнуться с задачей, которая ему не по плечу, и признать своё поражение — он впервые в жизни чувствует себя беспомощным. Беспомощность для людей данного типа подобна смерти, что значит, что смерть Мартина может поставить крест и на Роланде, даже если он этого сначала и не заметит.

— Я считаю, что мы должны хотя бы попробовать, лишь потому, что это желание Мартина. У него появится новый круг общения со сверстниками, и он сможет найти друзей…

Вот только тот факт, что времени на поиск новых друзей почти не осталось, мы не обсудили. Мы уже давно не обсуждали всё, что связано со словом «время».

Глава 66

После первого школьного дня Мартина стало понятно, что это была не лучшая идея, от которой мальчик всё еще отказывался отказываться. По его настроению можно было понять, что он не в восторге от добровольно внесенного им в его жизнь новшества. Мартин ясно дал понять, что не имеет желания обсуждать первый день в новой школе, а вечером отказался от ужина, сославшись на отсутствие аппетита. Естественно, когда на второй день он сел в машину с отстраненным выражением лица, я поняла, что пора вступать в игру. Встретившись на третий день с классным руководителем Мартина, я поняла, что наш разговор должен был состояться двумя сутками раньше. Оказалось, что мальчика не только не приняли ровесники, но у него еще обострились отношения с детьми старшей возрастной категории. Многие родители могут считать детские проблемы в школе всего лишь этапом, который проходит каждый ребенок на пути к взрослению, вот только Мартину этот путь закрыт, отчего всё внутри меня сжалось в комок боли. Самым большим ударом во всей этой ситуации для меня стал тот факт, что причиной издевок над мальчиком стала я — «няня», подвозившая и забирающая его из школы. К Мартину обращались исключительно по кличке «беспомощный», даже не подозревая о том, насколько они правы. Болезнь Мартина сделала беспомощным не столько его, как близких ему людей, заставив нас каждый день захлебываться в собственной беспомощности.

Сначала я разозлилась на учителя за то, что он сразу не предупредил меня или Роланда о проблемах Мартина, затем я вернулась на землю и поняла, что никто кроме нас не виноват в том, что мы не заметили проблем мальчика самостоятельно, не смотря на то, что они были очевидны. Следующие сутки я думала над тем, как решить сложившуюся ситуацию. Естественно я пришла к выводу о том, что мне стоит прекратить отвозить и встречать Мартина из школы, передав эту обязанность Роланду или Джонатану, но я не успела поделиться своими мыслями с Олдриджем, как Мартин всё самостоятельно разрулил. На следующий день после моего разговора с классным руководителем Мартина, Роланда вызвали в кабинет директора, чтобы сообщить о стычке мальчишки с пятнадцатилетним подростком. Когда я увидела разбитый нос Мартина, я чуть не обомлела от ужаса, но словив довольно улыбающийся взгляд мальчика, немного успокоилась. Оказалось, что мальчик сцепился с задиравшим его старшеклассником.

— Я сломал ему левую руку дверцей школьного шкафчика, — буквально светясь от счастья, заявил Мартин приглушенным, из-за полученной травмы, голосом.

Роланд весело улыбнулся младшему брату, после чего они обменялись мужским рукопожатием, что заставило меня улыбнуться им в ответ, однако весь мой внутренний мир напрягся, и вскоре я поняла, что, не смотря на улыбку, Роланд находится со мной на одной волне. Уже через полтора часа мы сидели на коридоре Национального неврологического госпиталя, ожидая результатов компьютерной томографии. Облегчение, с которым мы узнали, что сотрясения мозга у мальчика нет, невозможно передать словами, однако сама ударная волна о череп ребенка могла негативно сказаться на аневризме, так как мозг несомненно отреагировал на стресс. В итоге Мартину прописали еще три вида различных дорогостоящих транквилизаторов, после чего отпустили домой.

На обратном пути Мартин заснул и мы ехали в полной тишине, то ли боясь разбудить мальчика, то ли боясь, что он не проснется, если мы его окликнем.

* * *

После первой учебной недели наступили долгожданные выходные. Отчасти они были столь желанны из-за того, что я получила больше времени на то, чтобы разобраться в школьной жизни Мартина, отчасти от того, что у папы в субботу должно было состояться долгожданное собеседование, которое организовал ему Рик. Должность охранника мебельной фабрики оказалась не только желанной, но и неплохо оплачиваемой для нашего городка. Так что если отец вдруг устроится на это место по рекомендации Рика, в нашей семье будет плюс два плюса к карме сразу двух мужчин — отец будет благодарен Рику, а Рик будет доволен своим удавшимся подкатом к отцу своей девушки.

К концу выходных, со слов Мартина я поняла, что его «героический» поступок посредством переломанной конечности обидчика, сделал его едва ли не самой авторитетной личностью в школе (о чем также свидетельствовала его переписка в соцсетях, которую я, как настоящий, искренне переживающий взрослый, эгоистично изучила, пока мальчик был в душе, не удосужившись просто поверить ребенку на слово). Еще одной хорошей новостью стало новообретенное рабочее место отцом, что повлекло за собой бурное застолье с участием Рика, который с каждым днем внедрялся в нашу семью всё глубже. Бедняга даже не подозревал, что норовит стать частью Семейки Аддамс[39]. Естественно и во время этого застолья не обошлось без происшествий: новые ботинки Рика погрыз Балто, Дин забрызгал джинсы гостя фирменным грушевым компотом бабушки, а отец неуместно начал расхваливать Тэмми, словно пытаясь её сосватать, чем едва не довел сестру до внутренней истерики. Но что поделаешь — если парень действительно серьезно настроен по отношению к моей младшей сестре, тогда, по мере знакомства с её родней, ему придется привыкнуть и к худшим моментам.

Следующая неделя выдалась настолько тёплой, что даже дедушка, всегда скептически настроенный по отношению погоды, отметил необыкновенно теплое для Британии лето и не менее обнадеживающее начало осени. У Мартина настолько всё наладилось в школе, что он отказывался возвращатся домой сразу после уроков, подолгу задерживаясь на кружках по настольному теннису и шахматной игре. Он также оказался весьма успешным по школьным предметам, буквально опережая своих ровесников по знаниям, из-за чего преподавательский состав считал его одаренным ребенком, что являлось заслугой Рика, который занимался с ним по гипер-ускоренной программе.

Что касается меня и Доротеи — наши дни проходили слишком лениво. Мы потягивали малиновый чай, копошились в палисаднике из-за собственного пристрастия к цветам, а не из-за необходимости помочь Якобу, читали модные глянцевые журналы и пекли маффины по фирменному рецепту прабабушки Доротеи, заставляя объедаться ими штат прислуги и восхищаться местного повара. К концу недели Доротея начала всерьез беспокоиться по поводу наших рабочих мест, опасаясь того, что Роланд вдруг вспомнит о том, что в его доме ошиваются две абсолютно бесполезные особы, и сократит свой штат минимум на одного человека (которым, пессимистически настроенная женщина, естественно, считала себя), так как для занятий с ребенком вечером достаточно и одной, цитирую: «бездельницы». Я была с ней солидарна относительно того, что нам платят огромные деньги лишь за распитие чаев и несколько часов общения с мальчиком, но, по-видимому, Олдриджа всё устраивало. За прошедшую неделю я несколько раз сталкивалась с ним лоб в лоб: когда он шел по коридору, уткнувшись в свои многомиллионные бумаги; читал книгу сидя в гостиной; разговаривал по телефону в заднем палисаднике; едва не сбивал меня с ног, выходя из дома и размахивая огромной связкой ключей, — но он ни разу даже не намекнул на то, что собирается кого-то из нас уволить. Конечно, я была рада за Мартина, за его успехи в учебе и отношениях с ровесниками, но к концу недели я словила себя на мысли о том, что начинаю скучать без этого мальчика. Когда я поняла, что мне не хватает его шумных рассказов о Звёздных Войнах, его возни у камина, регулярных насмешек и растерянных вопросов о том, почему я иногда на него странно пялюсь — я испугалась. Я испугалась того, что уже сейчас мне скучно без него и поняла, что после ухода мальчика из моей жизни, мне не просто будет его не хватать — внутри меня образуется вакуум с ярлыком «Мартин», боль от которого едва ли возможно будет заполнить чем-то безалкогольным или более сильным, чем отупевшее горе.