Тут в кабинку заходит ее подруга Делайла и начинает расспрашивать меня о Сиэтле. Это не Нова. Она, похоже, твердо решила выпытать у меня все о моем прошлом. Вообще-то, по-моему, она и так уже в курсе, просто хочет услышать это от меня. Хоть я и обкурился почти до беспамятства, страх и вина все равно настигают меня, когда я думаю о Лекси и о том обещании, которое дал ей. Меня охватывает неодолимое желание укрыться в своем одиночестве, я встаю, выскакиваю за дверь и бегу прочь от своих проблем.

Иду пешком до самого трейлера – это мили три, а я зверски хочу пить и устал как черт. Выпив пиво и покурив кальян, я отключаюсь на кровати и несколько недель подряд провожу примерно так же, то выныривая в реальность, то погружаясь обратно. Каким-то образом, не выходя из этого обморочного состояния, я оказываюсь у себя в комнате с Ники, и мы кувыркаемся в койке несколько раз, хотя я даже не помню, как она входила в комнату. А потом она лежит у меня в постели и несет какую-то хрень насчет того, в какой цвет ей перекрасить волосы. Я лежу и моргаю – мне хочется, чтобы она куда-нибудь исчезла. Наконец входит Тристан, выгоняет ее, а потом утаскивает мою трубку. В какой-то момент я начинаю трезветь и постепенно дохожу до нижнего предела. Я устал до смерти, и даже думать для меня сейчас – непосильная нагрузка, но работу надо искать: деньги кончаются, травка кончается и за жилье платить надо.

Я не всегда был таким. Раньше я был ответственным. Мама гордилась мной, всем подружкам хвасталась. Я думал, поступлю в хороший колледж, вероятно вместе с Лекси, мы будем встречаться, пока не получим дипломы, а потом поженимся и будем жить вместе. Такой был план, во всяком случае. Но подобных планов мне уже не строить, мне и на один-то день план теперь не удается.

24 июня, сороковой день летних каникул

Я сижу на кровати, свесив ноги, потягиваюсь, и тут кто-то стучит в дверь.

– Входи, – говорю я, думая, что это, должно быть, Тристан пришел, снова будет ворчать, что пора вылезать из постели.

Но дверь открывается, и входит Нова. Волосы у нее зачесаны кверху, пряди спадают на лицо. На ней короткое черное платье с красными полосками и тонкими лямочками, видны голые плечи и ключицы. Голубые глаза окружены черной подводкой, полные губы выглядят глянцевыми. Больше никакой косметики у нее на лице, кажется, нет, во всяком случае, веснушки на носу не замазаны.

Она смотрит на мою голую грудь, сжимая в руке телефон, и я вдруг смущаюсь, что сижу тут в одних трусах. Ей виден отвратительный шрам на груди, оставшийся после той аварии, когда меня чуть не разрезало надвое как физически, так и психологически, и татуировка на руке – имена всех, кого я убил в тот день. Щеки у нее краснеют, но, к моему удивлению, она не выбегает из комнаты. Показывает через плечо в коридор:

– Я с Делайлой пришла, а Дилан сказал, что ты уже давно спишь и тебя пора будить.

– Так и сказал? – качаю я головой. Я мало знаю Дилана, но чем дольше живу здесь, тем яснее понимаю: он, кажется, любит напрашиваться на неприятности. Я встаю и подхожу к зеркалу, стараясь изобразить на лице улыбку. – Ну вот, ты свое дело сделала. Я проснулся.

Нова кивает, и я жду, что теперь она уйдет, но она все стоит в дверном проеме. А потом с таким видом, будто жутко нервничает, делает глубокий вдох, переступает порог моей комнаты и начинает ходить и смотреть. Одежду и рисунки, разбросанные по всему полу, комод с зеркалом, кровать – все это она внимательно рассматривает, а я ежусь от неловкости, доставая из комода рубашку.

Она останавливается возле кровати и разглядывает рисунок, который я сделал еще в школе, – Лекси в одном нижнем белье. Интересно, что она думает? Может, ей неприятно на это смотреть? А если и так, какое мне дело?

Нова склоняет голову набок, нагибается, чтобы поднять рисунок, и я открываю рот, хочу сказать ей: «Не трогай» – мне как-то не по себе оттого, что портрет Лекси будет держать в руках другая девушка. Но Нова сама останавливается и убирает руку.

Оглядывается на меня через плечо:

– Красивая.

Я киваю, глотая комок в горле, и натягиваю через голову рубашку:

– Да, была.

У Новы чуть приоткрываются губы, когда у меня вырывается то, чего я не хотел говорить. Мне уже жаль, что нельзя забрать свои слова назад. К счастью, Нова, кажется, понимает. Подходит к стене и начинает разглядывать другой рисунок – виноградные лозы, оплетающие пакетик «Скитлс». Я это нарисовал, когда решился принять ЛСД, потому что травка никак не облегчала внутреннюю муку. Оказалось, что это была плохая идея – наркотик нисколько не притупил эмоции, а вместо этого вытащил наружу темную, почти безумную часть моего «я».

– Интересно, – глядя на меня, задумчиво говорит Нова, – о чем ты думал, когда это рисовал?

Я достаю джинсы из верхнего ящика раздолбанного комода – в нем осталось всего два ящика из четырех.

– Честно говоря, не помню. – Я разворачиваю джинсы и натягиваю, балансируя на одной ноге. – Должно быть, это связано с тем, что я тогда выкурил много марихуаны и… еще кое-чего принял, а потом свалился в розовый куст, а потом пришел домой и стал грызть «Скитлс».

Нова смеется с озадаченным видом, и я тоже улыбаюсь.

– И часто ты так делаешь?

– Что? Падаю в розовые кусты? Или ем «Скитлс»? – спрашиваю я, застегивая молнию на джинсах.

Нова прикусывает нижнюю губу, и я замечаю, что ее взгляд падает на мои руки, когда я застегиваю пуговицы. Гадаю, о чем она думает.

– Нет, часто ты выкуриваешь столько марихуаны?

Легкость, пришедшая вместе с ней, пропадает, и я чувствую разочарование.

– Да, – честно отвечаю я, понимая, что это наверняка отпугнет ее.

Нова смотрит на другие рисунки, затем, придерживая платье, приседает, чтобы получше разглядеть.

– Да, и Дилан с Тристаном тоже, но ты, наверное, знаешь, раз с ними живешь, – говорит она.

Я беру с комода свой бумажник:

– Да, выходит, так.

Я не знаю точно, какие причины у Дилана с Тристаном, чтобы курить столько травки. Курит ли Тристан просто так или пристрастился после смерти своей сестры Райдер. Знаю одно: сам я это делаю, чтобы заглушить боль. К этому я пришел после бесчисленных сеансов психотерапии, рецептов и всяческих попыток как-то разобраться в душевной сумятице. Ничего не помогало, и вот однажды, когда мы сидели вдвоем с единственным другом, который у меня еще оставался, он вынул косяк. Раньше я никогда травку не пробовал – как-то не тянуло. Но тут понял, что терять мне уже нечего, попробовал и, когда все тело стало легким, а мрачные мысли в голове заволокло туманом, понял, что только так и можно выжить. Теперь я делал так почти каждый день, девять месяцев подряд, и это уже стало частью моей жизни. Без травки осознавать, во что превратилась моя жизнь – во что превратился я сам, – было бы невыносимо.

Нова стоит поодаль и разглаживает складки на платье. Поднимает на меня глаза – огромные, полные тревоги. Такая внезапная перемена выбивает меня из равновесия.

– В общем, все уже решили ехать на этот концерт в Фэрфилде через месяц, – говорит она и теребит пальцами браслет на запястье. Царапает ногтями кожу, кажется чувствуя себя не в своей тарелке. – Это где-то на неделю, что ли.

– Может, прикольно будет. – Я засовываю бумажник в задний карман джинсов. – Поезжай.

– Да… Делайла все уговаривает, но я же говорю, что больше не люблю концерты.

– Потому что там слишком шумно?

Нова кивает, накручивая прядь волос на палец.

– К тому же Делайла будет с Диланом, и мне придется ночевать с ними в одной палатке, а они, наверное, будут… ну, понятно… и, скорее всего, им будет наплевать, что мне все слышно.

– А Тристан разве не едет? – спрашиваю я, забирая часы с кровати. – Ты могла бы с ним в одной палатке ночевать.

– Да, но… Как-то неудобно вдвоем. – Она это говорит так, что я думаю: может, она знает, что Тристан к ней неравнодушен. Похоже, ей это не нравится.

Нова распускает прядь волос, которую накручивала на палец, и встает:

– Вот если бы ты тоже поехал, тогда мне не пришлось бы жить в палатке вдвоем с парнем, которого я почти не знаю.

Я застегиваю кожаный ремешок часов.

– Меня ты тоже почти не знаешь.

Нова оглядывает меня с головы до ног и выдерживает мой пристальный взгляд, хотя руки у нее дрожат. Я чувствую себя предельно уязвимым: она будто читает меня, как открытую книгу. Словно до сих пор скрывала от меня свою огненную натуру, которая теперь начинает проявляться. Не знаю, по душе мне это или нет и стоит ли вообще об этом думать.

– Ничего страшного. Вот как раз и узнаю, – говорит она.

– Тебе не понравится, – заверяю я Нову исключительно для ее же блага. Хочу пройти мимо, но она разгадывает мой маневр и останавливает меня.

– Пожалуйста. – Голос у нее тихий, просительный.

Понятия не имею, в чем тут дело, но у меня такое чувство, будто все это не имеет никакого отношения ко мне. Но я знаю, что должен отказаться: я ведь дал слово Лекси, что не забуду ее, что бы ни случилось, а Нова, кажется, из тех девушек, на которых парни обычно клюют: печальная, беззащитная, нерешительная. И эти ее чертовы огромные голубые глаза… Они серьезно на меня действуют. Я провожу по лицу ладонью, хочу отказаться, но, когда открываю рот, ответ вырывается совсем не тот, какой я готовил мысленно.

– Ладно, – говорю я, и рука сама падает вниз.

Я ошеломлен и страшно зол на себя. Хочу сказать, что пошутил, но у Новы уже глаза разгорелись.

– Вот и хорошо! – Она шагает ко мне, протягивая руки.

Я понятия не имею что, черт возьми, она делает, да Нова и сама, судя по ее виду, совершенно сбита с толку. И напугана. И тут она вдруг обхватывает меня руками и прижимает к себе. Сердце у нее колотится в груди, наверное, так же быстро, как и мое.

Я весь каменею, не зная, что делать. Начинаю отстраняться, но так по-дурацки неловко: силой тяжести меня бросает вперед, и я обхватываю ее за талию и обнимаю в ответ, чувствуя укоры совести за то, что ее близость доставляет мне такое удовольствие, и в то же время полностью отдаваясь ему. Должно быть, все дело в травке, еще не выветрившейся из организма, потому что обычно я веду себя гораздо осторожнее. Я научился виртуозно отталкивать от себя людей, а тут вдруг послал всякую осторожность куда подальше – конечно, травка, что же еще.

– Слушай… Нова… – С закрытыми глазами я вдыхаю ее сладкий аромат. – Может, не стоит…

Она поспешно отстраняется:

– За рулем, наверное, Дилан или Делайла будут.

А может, она знает, что делает? Понимает, что я не хочу ехать, и говорит, не умолкая, не давая мне отвертеться?

– Я не люблю далеко ездить на машине, – вру я.

Неуклюжая попытка тихо увильнуть.

Улыбка подчеркивает форму ее губ, и зеленые крапинки в глазах делаются больше.

– Я тоже не люблю, но там же ехать-то каких-нибудь четыре часа. – Она шутливо щиплет меня за руку, и я вздрагиваю от неожиданности. – И ты можешь сесть рядом со мной. – Не успеваю я хоть как-то отреагировать на такую внезапную перемену в ее поведении, а Нова уже поворачивается к двери и открывает ее. – Все сидят в гостиной. – Выходит и закрывает дверь.

Я стою посреди своей маленькой, заваленной всяким хламом комнаты, онемевший от неожиданности. Нет, это все не для меня. Я не участвую в таких поездках и не хожу на концерты с девушками, тем более с девушкой, которая хочет узнать меня получше. Я курю травку, рисую бессмысленную хрень и трахаю баб. И больше ничего. Потому что если начну делать что-то другое, то в моей жизни появится цель, а я заслуживаю только того, чтобы быть несчастным до конца жизни, который, надеюсь, скоро наступит.

Нова

Я бегу прямиком в ванную, потому что меня вот-вот вырвет, и бегу так стремительно, что не успеваю считать шаги. Не знаю даже, откуда эта тошнота: может, это нервы оттого, что я решилась с кем-то флиртовать, а может, угрызения совести по той же причине. Флиртовать я никогда не умела, каждый раз выставляла себя какой-то неуклюжей дурочкой. Потому-то у меня все так удачно получилось с Лэндоном. Он сам взял на себя инициативу, иначе мы с ним так и остались бы друзьями.

Я влетаю в ванную и едва успеваю склониться над унитазом, как рвота уже обжигает горло. Выблевав бутерброд с курицей, съеденный в обед, я расстилаю полотенце на грязном линолеуме и сажусь. Между ванной и унитазом места совсем мало, приходится прижимать к себе локти, чтобы не коснуться нечаянно ни того ни другого: оба выглядят одинаково отвратительно. Нажимаю пальцем на иконку видео на экране телефона, а затем – кнопку «запись».

На экране мое лицо кажется бледным, и глаза у меня красные и мокрые.

– Прошла неделя с тех пор, как я встретила Куинтона в кафе-мороженом, и я почти все время чувствую, что плыву по течению. Пару ночей назад я проснулась, не досмотрев сон, в котором Лэндон был жив, мы с ним поженились и были счастливы. В полубреду от усталости, я встала с кровати и поплелась среди ночи через улицу к холму, где в последний раз видела Лэндона живым. Не знаю, как меня туда понесло, но я все не могла уйти, стояла и стояла, пока новые хозяева дома не вышли и не заорали на меня за то, что я забралась в чужой двор. Наверное, они решили, что я пьяная, или под кайфом, или еще что-нибудь в этом роде, да мне и самой так казалось – до того все выглядело далеким от меня. Я все думала и думала, зачем я это сделала… пошла туда среди ночи, будто во сне, – и честное слово, до сих пор не имею понятия зачем. – Убираю волосы за уши, изо всех сил стараюсь, чтобы голос не дрожал. – В общем, сегодня утром я проснулась и решила стать не такой загруженной. Просто решила, что нужно измениться, что мне не хватает цели и нужно совершить какое-нибудь чудо. – Я делаю гримасу отвращения – выбрала же веселенькое словечко. – Ну ладно, может быть, «чудо» не то слово, просто что-нибудь необычное, по крайней мере для меня, а это уже немало – у меня необычное редко получается. – Я отвожу камеру в сторону, подтягиваю колени к груди и обхватываю их одной рукой. – И тогда я сделала ужасно, невозможно трудное для меня – первое, что пришло в голову, – пришла сюда просить Куинтона, чтобы он поехал с нами на концерт, хотя мне и самой-то туда ехать не хотелось. Должно быть, это подсознание мне подсказывало: я должна узнать его получше. Делайла говорит, Куинтон пережил что-то страшное, но подробностей Дилан с Тристаном ей не рассказывали. Сказали только, что он недавно кого-то похоронил и теперь с головой у него не все в порядке. – Я умолкаю, видя перед собой медовые глаза, полные отчаянной тоски, а потом представляю себе глаза Лэндона. Они очень похожи, по крайней мере для меня. – И все-таки я хочу ему помочь. – Я закусываю губу, удивленная тем, что решилась вслух сделать такое признание. – Наверное, все дело в том, что вчера Куинтон приснился мне во сне. Этот сон был совсем не такой, как про Лэндона. Куинтон тонул в океане. Странно, я ведь и океана-то никогда не видела, но все равно – он тонул, а я смотрела, как он тонет. Он умолял меня о помощи, а я все стояла на берегу и смотрела. – В глазах у меня мелькает виноватое выражение, они так странно выглядят на тусклом экране с маленьким разрешением. – Господи, похоже, я какая-то извращенка, разве не…