Она задумывается, сдерживая улыбку.

– Индиго.

– Серьезно, индиго? – Я придвигаюсь чуть ближе, чтобы совсем с кровати не свалиться. – Или просто покрасоваться хочешь?

Нова пожимает плечами и весело высовывает язык:

– А какая твоя любимая еда?

– Терияки с курицей, – отвечаю я и думаю: она что, в двадцать вопросов играет? – Нова, ты к чему это?

– Просто стараюсь узнать тебя получше, – снова пожимает она плечами.

– Тебе это ни к чему. – Я поворачиваюсь на другой бок и вытягиваю руку, чтобы дотянуться до сигарет на комоде. Достаю одну, беру зажигалку и снова поворачиваюсь. – Мне вообще не стоило тебя сюда приводить.

– А зачем привел? – спрашивает она, пристально глядя на меня, пока я зажигаю сигарету и бросаю зажигалку в изножье кровати.

– Хотел увести тебя от тех парней. – Я отворачиваю голову в сторону, чтобы дым не шел ей в лицо.

Нова вглядывается в меня, словно хочет догадаться, о чем я думаю.

– А какая у тебя…

Я закрываю ей рот ладонью и качаю головой, зажав сигарету в углу рта.

– Ну нет! Теперь моя очередь спрашивать.

Губы у нее шевелятся, щекочут мою ладонь.

– Ладно.

Я убираю руку.

– Первая машина.

– У меня ее никогда не было, – отвечает она. Голос дрожит и срывается. – Ну, если не считать ту, что отец подарил.

Мне хочется спросить у нее, как он умер, но это значит опять вести речь о смерти.

– Любимая группа?

– Попробуй выбери любимую группу. – Нова закатывает глаза. – Это невозможно.

– Фигня, – возражаю я и стряхиваю пепел на пол. – Всегда какая-то круче остальных, хоть чуть-чуть.

Нова тычет в меня пальцем:

– Значит, ты не настоящий меломан, так-то, друг.

– Настоящий, – говорю я немного обиженно, хотя мне в то же время и весело. – Честно. Но любимая группа у меня есть.

– Какая?

– «Pink Floyd».

– Так любой парень скажет, просто чтобы отвертеться. – Нова улыбается, и мне нравится ее улыбка.

При виде этой улыбки мне хочется так и остаться в состоянии легкого кайфа, так и существовать в нем дальше, по крайней мере, пока не протрезвею и жизнь с ее реальностью не настигнет меня снова.

– Могу доказать, – не отступаю я и затягиваюсь сигаретой.

Нова смотрит на меня с любопытством:

– Как?

– Назови любую группу – такую, про которую думаешь, что я ее не знаю, – и увидишь, знаю или нет.

Она на миг поднимает глаза к потолку, раздумывая над моим предложением.

– Ладно, но если проиграешь – за тобой должок.

Я слегка отдергиваю руку и смотрю на нее непонимающе:

– Какой должок?

– Какой-нибудь, – отвечает она, и в ее голубых глазах пляшут чертики.

– Ладно. – Я сажусь на кровати и кидаю окурок в пустую банку из-под содовой, что стоит на комоде. – А если выиграю, тогда за тобой должок.

Нова протягивает ладонь:

– По рукам, Куинтон… – Она осекается. – Как твоя фамилия-то?

Никогда не любил называть свою фамилию. Так легче в случае чего исчезнуть из их жизни. Весь последний год я представлялся просто Куинтоном. И все. И никто больше и не спрашивал.

– Картер, – говорю я. – Меня зовут Куинтон Картер.

– Отлично, Куинтон Картер. – Она сует мне руку. – Значит, по рукам.

Я беру ее за руку, замечаю, какая у нее теплая кожа и тонкие, длинные пальцы.

– Ладно, по рукам, Нова Рид. Говори группу.

Мы все еще держимся за руки, и я не хочу ее отпускать. Проживем этот короткий миг до конца, а потом я уйду от нее навсегда, потому что так надо, по крайней мере, моя хорошая половина, тот, прежний, Куинтон, мне так велит. А может быть, наоборот, новый. Мне сейчас трудно разобрать, кто из них кто. Добро. Зло. Правильный путь. Неправильный.

– «Brand New», – наконец говорит она.

Я смотрю на нее, изо всех сил сохраняя непроницаемое выражение лица. Я знаю эту группу, но пусть думает, что не знаю.

– Как-как?

– «Brand New», – повторяет Нова, и по ее довольному лицу я вижу: думает, что выиграла.

Я еще несколько секунд изображаю недоумение, а потом раздвигаю губы в усмешке:

– А-а, «Brand New».

– Так и знала, что не знаешь, – радуется Нова и подпирает щеку кулаком. – Я смотрела в твоем iPod, ее там нет.

– Это ты плей-листы не посмотрела.

Я высвобождаю пальцы из ее руки, и у нее приоткрывается рот, когда я слезаю с кровати и подхожу к комоду. Беру iPod, открываю плей-лист «Скрытые» – там песни, которые я слушал когда-то с Лекси. Не сразу решаюсь включить, понимая, что эти песни почти наверняка потянут за собой воспоминания. Но мне хочется выиграть, доказать, что я разбираюсь в музыке, доказать, что слушаю ту же музыку, что и она, а если честно, мне очень нравится думать, что теперь она будет должна мне кое-что, хотя я, вероятнее всего, никогда этим не воспользуюсь. Нетвердым пальцем нажимаю на раздел «Brand New» и включаю «Me vs. Maradona vs. Elvis». Песня начинает играть, я закрываю глаза, стоя спиной к Нове, негромкие слова и почти неслышная мелодия переносят меня в тот день, когда я слышал их в последний раз: полтора года назад, тогда моя жизнь еще имела цель и направление.

– А что, если бы я сбежала куда-нибудь? – спросила меня Лекси, когда мы сидели в моей машине, глядя на город внизу, под скалами. Мы забрались на площадку на выезде из города, куда подростки часто приезжали обжиматься, и этим мы как раз там и занимались, а потом на Лекси напала задумчивость, и мы как-то незаметно перешли к разговорам о жизни.

– Ну, я надеюсь, от меня-то ты не сбежишь. – Я взял ее за руку, переплетя наши пальцы, и опустил солнцезащитный козырек, чтобы закрыться от пронзительно-розового света заходящего солнца.

Фоном играла эта самая песня, достаточно тихо, чтобы можно было разговаривать спокойно, а не орать, и достаточно громко, чтобы в памяти она навсегда осталась связанной с этой минутой.

Лекси посмотрела на меня долгим взглядом, а затем перевела его на наши сплетенные руки.

– Но если бы я захотела сбежать от своей жизни… Ты – огромная ее часть, Куинтон, и если бы ты поехал со мной, это бы уже был не побег.

Что-то в ней было такое… может, в глазах или в голосе, но мне показалось, что она давно об этом думает.

Я поднес ее руку ко рту и провел губами по костяшкам.

– Лекси Дэвис, если ты сбежишь, тогда и я сбегу, потому что, даже если ты не хочешь себе в этом признаться, мы не можем жить друг без друга.

Другая девушка тут же растаяла бы, но Лекси всегда трудно было пронять и трудно догадаться, о чем она думает. Я кучу времени потратил, пока уговорил ее пойти на свидание, и еще больше – пока она открыто признала себя моей девушкой.

Лекси еще минуту или две попритворялась, что ей все равно, а потом наконец сдалась и потянулась ко мне, чтобы поцеловать. В эту ночь у нас был первый секс. То были одни из лучших наших минут, полных особого значения. Я знаю, больше у меня таких не будет никогда.

Усилием воли вырвав себя из реальности памяти, я оказываюсь в фальшивой реальности своей комнаты. Оборачиваюсь к Нове и с удивлением вижу, что она, кажется, плакала.

– Я же говорил тебе, что знаю, – произношу я и иду обратно в кровать, по дороге отшвырнув ногой рубашку.

Нова улыбается, но улыбка выглядит вымученной.

– Да, ты выиграл.

Я не ложусь на кровать, а присаживаюсь рядом на корточки, чтобы мои глаза оказались на одном уровне с глазами Новы.

– Ты нормально себя чувствуешь? – спрашиваю я, глядя ей в глаза – все еще красные, но глядят уже поживее.

Она медленно кивает:

– Да, и в голове туман немного рассеялся… только устала что-то.

– Хочешь, я пойду поищу Делайлу? – предлагаю я, но Нова тут же мотает головой, а потом вытягивает из-под нее руку, и голова ее падает на подушку.

– Я просто полежу немножко с закрытыми глазами. – Глаза у нее наполняются слезами, и я ума не приложу, что бы такое сделать или сказать, чтобы ее успокоить. Она сжимает дрожащие губы, глотает слезы. – Можешь поставить песню на повтор и лечь со мной рядом?

Лицо у нее такое несчастное, что отказать ей невозможно, как будто она расплачется, если я скажу «нет». Я нехотя подхожу к комоду, нажимаю на кнопку «повтор» и укладываюсь на кровать рядом с Новой, стараясь оставить между нами побольше свободного места.

Она вытягивает руки над головой и смотрит на меня так, будто я привидение какое-то, а не живой человек. Почесывает руку под браслетами, и я замечаю на ней тонкий белый шрам – он тянется горизонтально через все запястье. Может, это просто случайность, несчастный случай какой-нибудь, а может, и что-то еще… Место то самое, прямо по венам идет, у самой ладони. Если спросить ее, то тогда она тоже начнет спрашивать, откуда у меня шрам на груди и что означают мои татуировки. А я не смогу ей ответить. Поэтому я не открываю рта, чтобы между нами не было лишних сложностей. Все просто: любимый цвет, любимая еда, любимая группа. Тогда, когда все это уйдет, будет украдено, потеряно, исчезнет, – будет не так больно.

А Нова все не сводит с меня глаз, заложив руки под голову, и чем дальше, тем труднее мне сдерживаться и не дать воли ни рукам, ни мыслям. Кажется, она вот-вот заплачет, и я чувствую, что и сам могу не выдержать.

– Куинтон, – шепчет она, и несколько слезинок все же выкатываются из ее глаз. – Можешь кое-что для меня сделать?

От этой щемящей грусти в ее голосе мне сразу хочется сделать для нее что угодно, лишь бы она снова улыбнулась.

– Конечно. Что?

– Можешь… – Она закусывает губу, и по щекам у нее сбегает еще несколько слезинок. – Можешь меня поцеловать?

Это совсем не то, чего я ожидал. В голове бешено скачут тревожные мысли.

– Наверное, не стоит… сейчас как-то…

«Никогда».

Из ее глаз ручьем текут слезы, она кивает и отпускает прикушенную губу.

– Ладно.

Сердце у меня колотится, и с каждым ее всхлипом начинает колотиться еще быстрее. Я протягиваю руку и большим пальцем стираю с ее щеки несколько слезинок.

– Это не значит, что мне не хочется. – Хотя это не совсем правда – и да, и нет. – Просто мне кажется… будет не очень хорошо, потому что мы оба немного не в себе.

Нова опять молча кивает, ресницы у нее дрожат, она старается сдержать слезы. У нее такое лицо, что сердце у меня разрывается надвое, и когда она отворачивается, моя воля дает трещину. Я беру ее за руку и, не говоря ни слова, поворачиваю лицом к себе. Чувствую, как глаза наполняются слезами, и понимаю, что, если я поцелую ее, это будет значить многое не только для Новы, но и для меня.

Тяжело дыша, я приподнимаю ей пальцем подбородок и прижимаюсь губами к ее губам. Она резко, прерывисто вздыхает и целует меня в ответ так, словно долго-долго не могла дышать, а я сейчас даю ей кислород. Знаю, что надо отстраниться, но мне уже так давно не удавалось хоть отчасти избавиться от пустоты внутри. Я просовываю язык ей в рот и целую ее, и в этом поцелуе слишком, слишком много страсти.

Напряжение становится еще сильнее, когда Нова проводит рукой по моей шее, по волосам, притягивает меня ближе, и мой неотвязный внутренний голос – тот, что твердил мне, чтобы я остановился, – сразу же замолкает. Я переворачиваюсь на бок, пристраиваюсь над ней, и мой язык блуждает у нее во рту. Несколько слезинок срываются у меня с ресниц и падают ей на лицо, смешиваясь с ее слезами. Нова хватает губами воздух, притягивает меня еще ближе, прижимается ко мне, словно ей нужно, чтобы я был рядом, иначе она умрет. Ее ноги обвиваются вокруг моей талии, платье задирается, голые ноги скользят по моим джинсам. Руки у меня сами собой опускаются ниже, к подолу ее платья, – им не терпится ощутить мягкость ее кожи. Но я добираюсь до края и не решаюсь переступить черту, где кончается ткань, и тут она убирает руки от моих волос. Мы останавливаемся так же быстро, как начали. Оба. Отодвигаемся друг от друга, тяжело дыша, глаза у нас блестят от слез и раскаяния, мы поворачиваемся и ложимся на спины.

Нова беззвучно плачет, закрыв лицо рукой, грудь у нее содрогается. А я уже не плачу, разглядываю трещины на потолке и не пытаюсь сопротивляться, когда чувствую, что умираю снова.

Чувствую, как пустота опять охватывает меня.

Нова

Не знаю, что бы обо мне подумали – что подумала бы мама, если бы узнала о моем поступке. Я, конечно, не собиралась. Я ведь уже сколько раз видела травку и у Лэндона, и у Делайлы, но никогда к ней не прикасалась. А на этот раз я захотела понять, и не нашлось ни одной причины, почему бы мне этого не сделать.

После этого мне сделалось так хорошо, как уже давно не было. Не стало ни душевной боли, ни постоянного стремления анализировать жизнь, считать про себя и думать о том, кто я. Пропало желание вернуться в прошлое, я больше не злилась ни на Лэндона, ни на себя. Он не разорвал меня на части, уходя, не забрал клочки моего «я» с собой. Моя душа снова целая.