Джессика Соренсен - Одиночество Новы

– Куинтон… – шепчет Лекси, и хотя глаза у нее открыты, они будто стеклянные, и я не знаю даже, видит она меня или нет.

Слезы катятся у меня из глаз, я приподнимаю ее голову с земли и кладу к себе на колени. Джинсы сразу же намокают от крови, и в лунном свете я вижу, что она вся в крови, и я весь в крови, и земля вокруг.

– Все хорошо, маленькая… – Я стараюсь сдержать слезы, понимаю, что должен быть сильным, – это же не мне больно. Я весь будто онемел. – Я рядом, и с тобой ничего не случится. Обещаю.

Лекси качает головой, дыхание у нее становится прерывистым, она хватает меня за руки:

– Ты только пообещай, что никогда меня не забудешь, никогда. Что будешь любить меня больше всех.

– Конечно, – говорю я, прикладывая пальцы к ее запястью. Нащупываю слабый пульс, и от одного удара до другого проходит все больше времени. – Лекси, но это все глупости, ты же поправишься.

Я лгу. Она это знает. И я знаю. Кровь струится из ее тела, руки и ноги согнуты под странным, неестественным углом.

Но я уже нашел ее телефон и какой-то наивной частью сознания думаю: вот «скорая» приедет вовремя, и все будет в порядке. Ее вылечат, поставят на ноги, соберут по кусочкам и сотрут эту ночь, как будто ее и не было.

Я вслушиваюсь в рваный ритм ее дыхания, понимаю, что оно слабеет, но молю Бога, чтобы она продержалась. Если я буду слушать и молиться, она будет дышать. Она должна дышать.

– Куинтон… – шепчет Лекси, и я больше не могу сдерживать слезы. Горячие слезы текут по лицу, я поднимаю руку и вытираю их, пока она не увидела. – Прости, что я высунула голову в окно.

Я плачу, содрогаясь всем телом, и чувствую, как удары ее сердца становятся тише.

– Ты не виновата, – кое-как выговариваю я. – Я должен был просто остановить эту чертову машину… Лекси, прости меня, гада. Я все исправлю как-нибудь, я обещаю. Я тебя никогда не отпущу. Обещаю.

– Ты всегда стараешься все исправить. – Лекси пытается улыбнуться, но улыбка выходит кривая и фальшивая. – Когда-нибудь ты сделаешь какую-то девушку по-настоящему счастливой…

– Сделаю… тебя… – Я осекаюсь; она закрывает глаза.

Это было последнее, что я ей сказал, и лучше бы эти слова остались последними в моей жизни. Может быть, если лечь рядом с ней и постараться изо всех сил, мое сердце тоже остановится…

Я вздрагиваю, силой выдергивая себя из этого воспоминания. Из глаз катятся слезы, я медленно подхожу к портрету Лекси на стене у окна, смотрю на черные линии на бумаге, которыми я пытался передать совершенную красоту ее тела.

– Если я с ней подружусь, то нарушу обещание? Потому что я хочу с ней дружить, хотя нисколько этого не заслуживаю. Раньше я думал, что так нарушу мое обещание тебе, а теперь не знаю. По-моему, это все прежний я пытается пробиться наружу и снова сделать из меня хорошего парня, потому что она такая грустная и одинокая. – Я умолкаю и жду какого-то знака, ответа.

В комнате тихо, я вздыхаю, провожу ладонью по лицу, понимая, что надо бы просто покончить со всем сразу. Оборвать свою жизнь. Сказать «прощай». Оставить позади все эти мысли, и воспоминания, и ненависть к себе, как я хочу сделать уже год, вместо того чтобы зря коптить небо. Но, видно, духу не хватает. Я как будто жду чего-то, хотя ждать нечего.

Я отхожу от комода к двери – делаю еще несколько шагов в будущее, хотя предпочел бы навсегда остаться в прошлом.

Я решила отдохнуть немного от трейлеров и от парней. Отдых вышел не слишком хорошим и не слишком плохим, как и все в моей жизни в последнее время. Ничего хорошего. Ничего плохого. Просто существование.

Я сижу у себя на кровати, разложив вокруг все свои фотографии, на которых есть Лэндон, плюс несколько книжек по психологии, а под кроватью стоит запертый ящик с рисунками Лэндона – с тех самых пор стоит, как его родители их принесли. Окно открыто, вентилятор работает, волосы у меня затянуты сзади в хвост, чтобы шея не так потела. Но даже в джинсовых шортах и серой майке я чувствую, что кожа у меня соленая от пота.

Компьютер открыт, веб-камера нацелена на меня, и я просматриваю перед ней одну фотографию за другой, ищу что-то в его глазах или в выражении лица, что могло бы подсказать, почему он это сделал. Почти на всех я вижу грусть, но должно быть что-то еще. Не мог же он сдаться только потому, что ему было грустно.

– Должны быть еще фотографии, я помню, – бормочу я, спускаю ноги вниз, спрыгиваю с кровати и иду в гараж. Когда я уехала в колледж, мама кучу вещей собрала в коробки и составила там на полки.

Зайдя в гараж, я тут же жалею, что пошла. Слишком много воспоминаний роится в этом цементном ящике: барабаны в углу, накрытые простыней, и сверкающая краской вишнево-красная «шевроле-нова» 1967 года, стоящая посреди гаража, а в другом углу – велосипед, последняя вещь, которой касались руки моего отца перед смертью.

Я считаю каждую ступеньку, спускаясь вниз, ровным, размеренным шагом обхожу машину, провожу рукой по сверкающему капоту. Я никогда особенно не любила машины, хотя отец всегда старался меня заинтересовать, он оставил ее мне в своем завещании, и неудивительно. Удивило меня только то, что он вообще оставил завещание, как будто знал, что умрет молодым, и хотел привести свои дела в порядок перед уходом.

Я вздыхаю, убираю руку с машины и снимаю в дальнем конце с нижней полки коробку с надписью: «Нова. Фотографии». Возвращаюсь в свою комнату и вываливаю фотографии из коробки, стараясь не морщиться от того, какой беспорядок я развела, и от того, что нужно просмотреть еще столько фото. Мы с Лэндоном никогда не ездили в какие-то особенные места, но я любила его фотографировать: он был такой красивый, а на фотографиях эта красота была еще заметнее – как картина, которая издали кажется обыкновенной и неинтересной, а вблизи оказывается, что все линии, формы и цвета идеально подходят друг к другу и вместе составляют нечто настолько удивительное, что даже не верится в его существование.

– Тук-тук! – В комнату входит Делайла.

Я ее не видела с тех пор, как обкурилась травки у Дилана, но это потому, что я к Дилану больше не ездила. В руке у Делайлы кофе со льдом, волосы заплетены в две косы. На ней розовая рубашка и обрезанные джинсы, она не накрашена, а за спиной у нее зачем-то рюкзак.

– Опять в школу собралась? – поддразниваю я ее, когда она закрывает дверь.

– Что? – недоуменно морщится подруга.

– Это зачем? – показываю я на рюкзак.

Делайла заглядывает себе за спину.

– А-а, это… – Она запрыгивает на кровать, и матрас под ней пружинит. Кусочки льда в стаканчике с шорохом перекатываются, а фотографии съезжают к краю и едва не падают на пол, я еле успеваю их подхватить. – Это я нам вкусненького принесла.

– Вкусненького? – переспрашиваю я, беру пачку фотографий и кладу на колени.

Глаза у Делайлы загораются, она снимает рюкзак и плюхает на кровать. Расстегивает, и мне уже становится по-настоящему любопытно, что она там притащила. Она достает из рюкзака стеклянную трубку и пакетик с травкой.

– Где ты это взяла? – ужасаюсь я.

И зачем принесла сюда?

Делайла открывает пакетик и достает щепотку травки:

– У Дилана, где же еще?

Я выравниваю на коленях пачку фотографий:

– Ладно, а сюда зачем притащила?

– Подумала, что можно провести приятный день вдвоем, раз я уже знаю, что ты к этому нормально относишься. – Она набивает трубку и достает из рюкзака зажигалку. – Понимаешь, раньше я старалась по возможности тебя в это не впутывать, но теперь… – Подруга умолкает, видя мое изумленное лицо. – Так, похоже, я тебя неправильно поняла. Ты что, хотела просто разок попробовать, и все?

– Сама не знаю, – признаюсь я, стараясь не смотреть на трубку и вспоминая, что почувствовала, когда этот дым в первый раз вошел в легкие. Но попробуй не смотреть на такую замечательную и опасную штуку. – И у меня мама дома.

– Она только что ушла, – улыбается Делайла и кладет трубку на колени. – Но если ты не хочешь, чтобы я курила, я не буду.

– А она не унюхает? – спрашиваю я.

– Да ладно, включишь вентилятор, освежителем каким-нибудь побрызгаешь. Тем более тебе уже девятнадцать. Что она тебе сделает, если поймает? Гулять не пустит?

Я вполне могу представить, что в моем состоянии мама сочтет это нормальным и ничего не скажет. Так бывает часто, например, когда я сильно напилась и заблевала весь пол на кухне, а она утром нашла меня там в отключке.

– Ничего, Нова, – сказала мама, помогая мне подняться. – Мы… мы все совершаем ошибки, когда нам больно, но мы найдем способ с этим справиться.

Она все время говорит «мы», как будто это наше общее горе, как в тот раз, когда умер папа. Но в этот раз все иначе. В этот раз я была одна.

– Если хочешь покурить, кури, – говорю я, откладывая из толстенной пачки фотографию, на которой мы с Лэндоном лежим навзничь в траве. Фотоаппарат у меня в руке – я подняла его вверх, чтобы сделать снимок. Я смеюсь, а у Лэндона такой вид, будто ему хочется сбежать куда-нибудь, лишь бы не сниматься. Но, если память меня не подводит, в тот день его все сильно раздражало.

Я перебираю фотографии дальше, а Делайла включает вентилятор на потолке, опирается на спинку моей широкой кровати и закуривает. Дым быстро заполняет комнату, лениво вьется у моего лица, пахнет так, будто в поле горит какая-то острая трава.

– Вы очень хорошо смотритесь вместе, – констатирует она, наклоняясь и рассматривая фотографии.

– Да, наверное, – бормочу я.

На самом деле я, честно говоря, никогда не считала себя ровней Лэндону в смысле внешности.

– У тебя счастливый вид, – замечает Делайла. – Я никогда тебя такой счастливой не видела.

– Не хочешь чем-нибудь перекусить? – спрашиваю я, чтобы сменить тему.

Подруга качает головой, делает еще затяжку и, округлив губы, выпускает облачко дыма.

– Как думаешь, ты сможешь кого-нибудь снова полюбить? – спрашивает она. Я хмурюсь. – Ну что? Мне же просто любопытно.

– Раньше ты никогда не любопытствовала.

«Потому-то мне и было с тобой так хорошо».

– Да, но это не значит, что мне не было интересно. – Делайла вздыхает и делает новую затяжку из трубки.

Я стараюсь не думать ни о чем, кроме фотографий, но в комнате становится все более дымно, и в голове у меня тоже. Наконец Делайла кладет трубку и зажигалку на мой прикроватный столик, ложится и смотрит в потолок.

– В общем, к маме тут недавно один мужик приходил, – сообщает она. – И хватал меня за задницу.

Я резко поднимаю голову от фотографий:

– Что?!

Подруга кивает, не глядя на меня:

– Да, но так всегда было, ты же знаешь. – Она тычет себя пальцем в грудь. – Так я и привыкла к плохим парням.

Делайла редко говорит о своей матери, но, насколько я успела понять, мать ее работает в какой-то «службе», которая помогает мужчинам решить их проблемы. Не знаю, что это – эскорт-услуги, или телефонные разговоры, или еще что-нибудь, и маму Делайлы я никогда не видела, поскольку подруга меня никогда к себе в гости не приглашала.

– Как ты, ничего? – спрашиваю я.

– Как всегда, – отвечает она.

Делайла тянется за трубкой, вставляет в рот, подносит к ней зажигалку, не отрывая взгляда от потолка. Я смотрю на огромную кучу фотографий на кровати и прижимаю пальцы к векам. В висках стучит от дыма, и меня переполняют эмоции. Сторонний взгляд мог бы увидеть в этих фотографиях целую жизнь, проведенную вместе, и я думаю: если бы Лэндон был по-прежнему рядом, что бы я сейчас делала, где бы находилась? Если бы передо мной было будущее – будущее с ним. А может, я оказалась бы там же, где и сейчас. Может, это моя судьба и ничего нельзя было изменить, какой бы путь я ни выбрала? А если тут и есть мое настоящее место? С Делайлой? И с Лэндоном случилось бы то же самое?

Делайла закашливается: дым лезет ей в лицо.

– Ты точно не хочешь? – Она протягивает мне трубку.

Я смотрю на нее жадными глазами, стараясь найти повод отказаться, и снова не нахожу. И я затягиваюсь – с ужасом и облегчением, потому что для меня это все еще неизвестность. Потом мы вместе лежим на кровати, говорим о музыке, о школе и о том, как я, выпив полбутылки текилы, чуть не выблевала в кампусе все внутренности в мусорный ящик.

Наконец приходит мама, мы торопливо разбрызгиваем освежитель воздуха и открываем все окна. Мама просовывает голову в комнату – проверить, как я тут, и спрашивает, не хотим ли мы есть. Запаха она или не замечает, или не хочет признаваться, что заметила. А может, снова делает мне поблажку.

– Печенье есть, – говорит она, когда Делайла спрашивает про мороженое с печеньем.