Джессика Соренсен - Одиночество Новы

Куинтон чешет в затылке, оглядывается кругом, как будто не понимает, что происходит.

– Нова, я тебя не понимаю. О чем ты говоришь?

– Да, в общем-то, ни о чем, – объясняю я как могу – сама не знаю, можно ли из этого что-то понять. Между нами все непонятно, кроме того, что мы с ним вместе летели в одну и ту же пропасть. – Просто прощай.

Выражение его лица смягчается, и он подходит ближе. Оглядывает меня с головы до ног, как будто пытается догадаться, кто перед ним.

– Хорошо выглядишь, – наконец произносит он. – Не так, как раньше, но хорошо.

– Я и чувствую себя хорошо, – отвечаю я, и теперь это правда. – Не так, как раньше.

Куинтон вздыхает, я тоже вздыхаю с облегчением, и мы вдруг неожиданно для себя обнимаемся. Он немного скован, мускулы напряжены, но я помогаю ему расслабиться, крепко сжимая в объятиях. Закрываю глаза и вбираю в себя его запах, не зная, увижу ли его еще когда-нибудь, но надеюсь, что увижу. Может быть. Когда-нибудь. Когда стану другой.

– Прости меня, – шепчет он мне на ухо. – За все.

– Тебе не за что извиняться, – качаю я головой, прижимаясь щекой к его груди. – Я все решала сама.

– И все-таки…

– Ничего не все-таки, – повторяю я. – Ты ни в чем не виноват.

Куинтон замирает, и я чувствую, как бьется у него сердце. Мы стоим обнявшись, пока у меня руки не тяжелеют, и я понимаю, что пора уходить, иначе не известно, смогу ли уйти вообще. Я отстраняюсь первой, улыбаюсь и поворачиваю к машине.

– Если будешь как-нибудь в Айдахо, заезжай, – говорю я и машу рукой от ворот.

Он кивает, но, похоже, думает, что больше меня не увидит.

– Ладно, заеду.

– И береги себя, – добавляю я.

Звучит ужасно глупо, шаблонно, но это все, что я могу ему сейчас сказать. Если заговорю о чем-то серьезном, о том, что чувствую, уйти будет труднее. А уходить надо, как ни трудно.

Куинтон улыбается, но улыбка вымученная, ненастоящая, грустная, и мне от нее хочется плакать.

– Да, и ты тоже. – Он провожает меня глазами до машины, а когда я уже собираюсь садиться, окликает: – Значит, ты все-таки решилась сесть за руль.

Я сглатываю, киваю и открываю ворота:

– Да, решила, что пора.

Он тоже кивает, вздыхает и поворачивает к двери.

– Береги себя, Нова, тезка «шевроле». – На лице у него появляется легкая улыбка.

– Хорошо, – улыбаюсь я в ответ, сажусь в машину и отъезжаю, крепко вцепившись в руль и глядя, как Куинтон все больше удаляется от меня.

Он долго провожает меня глазами, и только когда я уже вот-вот скроюсь из виду, разворачивается и идет в дом. А я еду дальше, вперед. Все вперед и вперед, к новой жизни.

Куинтон

Я рад за Нову. Она хорошо выглядит. Больше того, выглядит счастливой. Это удивительно, не знаю даже, как она сумела так измениться после всего, что было, но спрашивать не хочу – как бы не напортить.

Когда она уехала с концерта, я понял, что у нас с ней ничего не будет. Это хорошо, что она сбежала, и я старался держаться от нее подальше, хотя и было больно. Я скучаю по ее редкому смеху, по ее улыбке, по ее неожиданным мыслям, по ее любви к музыке, по ее запаху, по тому, как она умеет чувствовать. Но ей будет лучше без меня.

Я смотрю, как Нова уезжает, и понимаю, что никогда больше ее не увижу. Жаль, что нельзя было поцеловать ее на прощание, по-настоящему, чтобы этот поцелуй не был омрачен ни наркотиками, ни угрызениями совести. Но я понимаю, что это невозможно, и, когда она скрывается из виду, возвращаюсь в свою реальность.

У Дилана сидят несколько клиентов, хотя половина из них платит со скрипом, а вторая только делает вид, что собирается заплатить. Теперь это и моя жизнь. Дилан договаривается, мы с Тристаном передаем товар, а потом нанюхиваемся до бесчувствия, и все сначала. Вязкий, без конца повторяющийся круг моей жизни. Но я ничего лучшего и не заслуживаю.

– Ты идешь, блин, или нет? – спрашивает Дилан, когда я подхожу к занавеске. Он сидит на диване с Делайлой, но та уже отрубилась у него на коленях, и заигрывает с какой-то другой девчонкой.

Я киваю, отодвигая занавеску:

– Да, только схожу рубашку надену.

– Можно и без рубашки! – кричит из кухни какая-то девчонка.

Она курит косяк. Кажется, ее зовут Кэнди, или Китти, или еще что-то в этом роде. А может, и Бренда, кто ее знает, честно говоря. Я ее совсем не помню, помню только, что мы с ней переспали несколько раз и вынюхали на пару несколько дорожек, а потом говорили о какой-то ерунде, без всякого смысла, хотя и делали вид, будто это что-то значит.

Я не отзываюсь, иду в свою жалкую комнатенку, напоминающую мне о том, в кого я превратился. Надеваю рубашку, сую ноги в ботинки. Достаю альбом и смотрю на свой последний рисунок. Он сделан по памяти. Я рисовал то, что мне ненавистно, но я должен был это нарисовать, чтобы избавиться. Линии жирные, как будто я хотел прорезать бумагу карандашом. На рисунке мы с Лекси лежим рядом на траве, после аварии. Мы держимся за руки и вместе истекаем кровью – умираем вместе. Это прекрасно. Это настоящее. И я навсегда останусь там.

Я глубоко вздыхаю, закрываю альбом и сую в ящик возле комода. Хочу уже возвращаться к остальным, но тут приходит Тристан с зеркалом, на котором рассыпана дорожка белого порошка, и с бритвой в руке. Руки у меня так и чешутся схватить все это, рот наполняется слюной.

– Тебе это понадобится, – говорит Тристан, протягивая мне зеркало. Глаза у него выпучены так, что вот-вот выскочат, нос красный, и из него течет. – Ночь будет длинная.

Я выхватываю у него зеркало и тут же втягиваю в себя весь порошок, не для того, чтобы не заснуть, а потому, что так хочу. Мне это нужно: оно завладело мной, въелось в кожу, в кровь, в вены, в мысли, в сны.

Это моя жизнь.

Как только порошок попадает в горло, все двери у меня в голове захлопываются, и все, что во мне еще осталось хорошего, остается за ними.

Через девять месяцев

9 мая, за семь дней до летних каникул

Нова

Я укладываю последние вещи у себя в комнате, собираясь домой на лето, и готовлюсь к последнему экзамену. Так странно возвращаться туда. Когда я приезжала в последний раз, я была совсем другим человеком. Но я рада, что снова увижу маму, да даже и Дэниела с его батончиками мюсли и всем прочим.

– Ты точно не хочешь брать это с собой? – спрашивает моя подруга Леа, держа в руках старый постер группы «Chevelle».

Я качаю головой, заталкивая последние диски в коробку, стоящую на кровати.

– Нет, он весь рваный уже.

Леа закатывает густо подведенные глаза и бросает постер в корзину возле книжной полки.

– Ну как хочешь.

– Да, я так хочу, – говорю я, включаю компьютер и сажусь с ним на пол.

С Леа мы познакомились на одной из встреч в группе для тех, чьи близкие покончили с собой. Леа осталась без отца, когда ей было лет двенадцать. По странному совпадению примерно в то же время, что и я. Это и послужило поводом к нашему первому разговору. А потом мы очень быстро нашли общий язык, и я рада, что у меня есть кто-то, с кем можно откровенно поговорить о своих чувствах по поводу самоубийства Лэндона: о боли и злости, о вине и чувстве покинутости, растерянности. Леа пережила то же самое, только справлялась с этим иначе, более правильными методами.

В самом начале нашей дружбы Леа дала мне надежду, что я смогу начать новую жизнь, и теперь она во всем меня поддерживает. Мы дружим уже полгода, и это хорошая дружба, которая держится не на пьянках, не на тяжелых наркотиках и не на привычке плыть по течению. У нас много общего: например, любовь к музыке и хорошему документальному кино. Леа играет на гитаре, а ее парень поет. С ними весело, а еще мы все трое вызвались волонтерить на местной «горячей линии» для тех, кто задумывается о самоубийстве. Помогаем людям. И смеемся вместе. Много смеемся.

Я и на пару свиданий сходила, но пока ни с кем не почувствовала какой-то искры или близости. Но ничего. У меня есть время. И это приятно осознавать.

Но не все и не всегда идет легко. Бывают черные минуты, когда силы кончаются, и я начинаю считать что-нибудь и тосковать по тишине и одиночеству прошлого лета. Но это всегда проходит. И случается все реже. Теперь я знаю, чего хочу от жизни. Хочу счастья. Хочу надежды. И это важно. Я считаю, мне повезло, что я сумела выбраться. Это нелегко и не всем удается. Кто-то не может вырваться из темноты, кто-то выбирает другой выход, а я все-таки пробилась к свету.

– Ты что, еще не закончила? – спрашивает Леа, собирая свои длинные черные волосы в асимметричный хвост. На ней старая футболка с надписью на спине: «Музыка перевернула мой мир» – и джинсовые шорты. Она высокая, и у нее есть несколько татуировок. Каждая из них для Леа что-то значит, и когда я вижу их, то вспоминаю татуировки Куинтона. – Знаешь же, через четыре дня сдавать.

– Знаю. – Я навожу курсор на папку с видеофайлами на рабочем столе. Я уже много раз просматривала эти записи. Страшно видеть, как я изменилась за каких-то два с половиной месяца. Под конец я почти не похожа на себя, и мне ни за что на свете не хотелось бы вернуться к этому. – Похоже, я в результате получу ноль баллов.

Мне очень хочется использовать эти клипы для годового проекта, хотя и придется показать всем, до чего я дошла когда-то. Мне кажется важным, чтобы люди это увидели. Есть в папке и еще одно видео – запись Куинтона. Я часто ее смотрю и пытаюсь представить, чту он сейчас делает, о чем думает, какой он. Думаю, я уже дозрела до того, чтобы снова поговорить с ним.

Леа садится на пол рядом со мной, скрестив ноги и упираясь сзади ладонями.

– Если получишь ноль, не будет зачета.

– Знаю, но это видео я не могу использовать без разрешения. – Я вздыхаю и закрываю папку.

– Так спроси разрешения, – говорит подруга и тянется за своей сумочкой. Достает пачку жевательной резинки и кидает подушечку в рот.

– Пробовала. – Я протягиваю руку к кнопке, чтобы выключить компьютер. Я старалась. Очень старалась. Даже Делайлу с Тристаном пробовала подключить, но они тоже куда-то уехали. Весь этот отрезок моей жизни исчез, будто его и не было никогда. Но он был, и я напоминаю себе об этом каждый день: важно помнить, как легко потерять себя и как мне повезло, что я сумела выкарабкаться. – Но никак не могу его найти. Он словно сквозь землю провалился.

– Никуда он не провалился, ты просто искать не умеешь, – заявляет Леа и тянется к моему компьютеру. Забирает его и ставит к себе на колени. – Давай-ка расскажи что-нибудь о нем. Спорим, я его найду.

Я барабаню пальцами по ноге, с трудом припоминаю то немногое, что мне известно о Куинтоне. Я ведь так ничего и не узнала о нем, и это грустно.

– Его зовут Куинтон Картер, – говорю я, и Леа начинает набирать текст. – Кажется, он из Сиэтла. Любит рисовать, какое-то время жил в Мейпл-Гров. – Я пожимаю плечами: вот, кажется, и все, что я знаю.

Леа печатает дальше, щелкает по клавишам, и наконец глаза у нее загораются.

– Погоди-ка, кажется, нашла. – Она поворачивает экран ко мне, улыбаясь с гордостью. – Он?

Я медленно киваю, глядя на фотографию. Она в середине, а по бокам – фото двух девушек. Все трое примерно одних лет, фото Куинтона, похоже, сделано еще в школе – он на нем выглядит младше и здоровее. А еще он улыбается, и это искренняя улыбка, не такая, как те, что я видела.

– Это он, – говорю я, щурясь на экран. – Но фото, по-моему, старое. – Голос у меня обрывается, когда мой взгляд падает на фотографию ниже – разбитая машина среди деревьев, а внизу короткая заметка:

«Хотя причину аварии установить не удалось, полицейские считают, что злоупотребление алкоголем или наркотиками в данном случае не имело места. Двое пострадавших, Лекси Коллинз и Райдер Картер, скончались до приезда в больницу, а водитель машины, которого считают виновником аварии, восемнадцатилетний Куинтон Картер, тоже был отмечен в полицейском рапорте как погибший, однако через несколько минут парамедикам удалось его реанимировать».

В горле у меня застревает ком величиной с бейсбольный мяч. Я вспоминаю татуировки Куинтона. «Лекси». «Райдер». «Никто».

– О господи… – бормочу я, и дыхание у меня перехватывает, воспоминания вихрем проносятся в голове. – Я столько времени была рядом и ничего не знала.

Теперь все становится понятным. Боль и раскаяние в его глазах… и то, какой он всегда был подавленный. Он же носил все это в себе: смерть, свою смерть. Даже после того, что я сама пережила, мне трудно это себе представить.

– Что с тобой, Нова? – спрашивает Леа, наклоняясь ко мне и заслоняя компьютер.

Я качаю головой и заставляю себя оторвать взгляд от экрана.

– Кажется, мне нужно его найти.

– Так мы же это и пытаемся сделать, – недоумевающе говорит она.

– Нет, мне нужно его найти… нужно узнать, что с ним сейчас.