Патриция Гэфни - Одинокий волк

– Послушай, – прошептала Сидни. – Правда, красиво поет?

– Да. Как она называется?

– Славка. Один писатель написал так: «Всякий раз, как человек слышит пение славки, он молод, страна свободна, мир обновляется, а в природе наступает весна; всякий раз, когда он слышит это пение, перед ним распахиваются врата рая».

Майкл тихонько вздохнул. Непередаваемое чувство было написано на его лице.

– Подожди здесь. Сидни, – прошептал он. – Сиди тихо, не двигайся.

– Почему?

– Ш-ш-ш. – Он улыбнулся. – Еще один подарок.

И он исчез, растворился в сумраке, бесшумный, как тень.

Сидни внимательно прислушивалась, но так ничего и не расслышала, кроме стрекота сверчков и чириканья птиц. И еще до нее доносился плеск волн в отдалении. Тихий, легкий, привычный звук, знакомый ей, как биение собственного сердца.

Какая судьба ждет Майкла Макнейла? К добру или к худу он оказался под попечительством такого бестолкового и неосмотрительного человека, как ее отец? С каждым днем Сидни тревожилась о нем все больше Чем ближе она его узнавала, тем большего желала для него. И боялась за него. Он был такой беспомощный – просто младенец в облике мужчины. Как он выживет в этом жестоком мире?

Ей хотелось усадить отца на стул и заставить его сосредоточиться на этой проблеме, неожиданно свалившейся ему на голову, придумать какой-то план действий. Майклу приходилось проживать день за днем, миг за мигом, не имея никакого, ну просто ни малейшего представления о том, что его ждет в будущем. Это было жестоко и несправедливо. Раз уж по странному капризу судьбы он оказался членом семьи Винтеров, Сидни считала, что пора бы уже остальным членам семьи осознать свою ответственность за него.

– Сидни!

Она едва расслышала свое имя, произнесенное тихим шепотом. Майкл возник у нее за спиной – как он там оказался? – но она не шевельнулась, даже не повернула головы, потому что он велел ей сидеть смирно. Совершенно бесшумно Майкл опустился на лавочку, коснувшись руки Сидни. Она повернулась к нему.

Сидни ничуть не удивилась, увидев, что Майкл что-то держит в сложенных пригоршнями руках. В глубине души она уже знала, какой сюрприз ждет ее на этот раз. Медленно он приоткрыл ладони. Внутри сидела славка – прекрасная и совершенно неподвижная. Сквозь оперение на груди было видно, что ее крошечное сердечко бьется часто-часто.

Сидни боялась шевельнуться, не смела даже вздохнуть. У птички были черные глаза-бусинки, крылья цвета ржавчины и пестрая грудка.

– Я снял ее с гнезда, – шепнул Майкл. – У нее четыре яичка. Надо поскорее вернуть ее назад.

Сидни осторожно кивнула, все еще сдерживая дыхание. Ей хотелось погладить плавный изгиб головки, ощутить биение пульса в теплом горлышке, но она не осмелилась.

– Она чудесна. Просто прелестна.

Но главное чудо заключалось в том, что славка не была испугана. Не иначе как Майкл ее заворожил. Его руки не удерживали, а лишь оберегали ее. Птичка сидела смирно, ее глазки бойко поблескивали, но в них не было страха.

Майкл убрал правую руку, а левую вытянул кверху. Сидни чуточку подалась назад, готовясь увидеть панический всплеск крыльев, рывок навстречу свободе. Но ничего не случилось. Славка повертела головкой из стороны в сторону, с любопытством изучая незнакомое пространство. Майкл приложил указательный палец к ее грудке, и она вскарабкалась на него розовыми лапками с острыми коготками, как на жердочку. Еще одна зачарованная минута прошла в молчании. Все закончилось, когда славка с тихим шорохом расправила крылышки и улетела – мгновенная вспышка, тотчас же растворившаяся в вечернем воздухе. Сидни не могла поверить, что все это произошло наяву.

– Славка, – негромко произнес Майкл в наступившей тишине. – Мне нравится узнавать имена. Что как называется.

– Майкл.

–Да?

– Как ты это сделал? Он повел плечами и улыбнулся.

– Спасибо тебе. Это был самый замечательный подарок на свете.

– Тебе понравилось?

– Очень. Она была чудесна! Спасибо большое. Майкл внимательно вглядывался в ее лицо, наклонив голову. За секунду до того, как он поспешно опустил свои длинные черные ресницы, Сидни разглядела в его глазах потаенный огонь, и внезапная слабость охватила ее прежде, чем она осознала, что означает это выражение. Сомнений быть не могло: Майкл же видел, как она целовала Чарльза в благодарность за цветы, и теперь ждал от нее такой же награды. Ну да, конечно, Майкл их видел и решил, что благодарные получатели подарков выражают свою признательность поцелуями.

Что ж, иногда люди так и поступали. Многие люди и довольно часто. Это была всего лишь условность дань вежливости… Такие вещи делают не задумываясь…

Сидни была вообще не в состоянии думать. Она опять взглянула на Майкла и сразу поняла, что совершила ошибку. Он неотступно смотрел на ее рот. На один бесконечно долгий, головокружительный миг ее сердце перестало биться под его неподвижным, прикованным к ней жадным взглядом. Но он не подвинулся ближе, не попытался к ней прикоснуться. Томительное молчание затягивалось.

А может, она ошиблась? В конце концов, откуда ему знать о поцелуях? Он дважды видел, как она целовалась с Чарльзом, у него на глазах она много раз целовала Сэма, хотя это было совсем другое дело. Возможно, он видел, как она целовала Филипа и даже тетю Эстеллу. И отца.

Нет, если хорошенько подумать, Майкл знал не так уж мало.

Но она придавала происходящему слишком большое значение. Все это невыносимое напряжение исходило не от Майкла, а от нее самой. Он просто сидел и теперь уже смотрел куда-то вбок, его смуглый, чистый профиль был прекрасен в полутьме. Задыхаясь от собственной дерзости. Сидни наклонилась к Майклу и прижалась губами к его твердой щеке.

Он сидел совершенно неподвижно, только длинные ресницы часто-часто вздрагивали. От него пахло мылом, сосновой хвоей, чистым, мужским потом.

– Спасибо, – повторила Сидни и легонько прижалась щекой к его щеке.

Ей хотелось продлить это мгновение, но Майкл, казалось, никак не реагировал на происходящее. Он по-прежнему сидел как каменный и продолжал молчать. Сидни в растерянности отодвинулась. Сердце у нее бешено стучало. Он не хотел даже взглянуть на нее. Сидни коснулась его руки и тотчас же неловко и торопливо встала. Глупо было бояться Майкла, но ей все-таки стало страшно. Ее охватил панический страх перед чем-то темным, диким и непредсказуемым. Он сидел, вцепившись побелевшими руками в скамейку, и она понятия не имела, можно ли доверять его самообладанию.

– Ну что ж, мне, пожалуй, пора. Уже поздно, и моя тетя…

Сидни сделала глубокий вздох. Взгляд Майкла пронзал ее насквозь. Ее смущение и бессвязный лепет не сбили его с толку. Он понял ее страх и принял его как должное. Одобрил его.

Это испугало ее еще больше.

Она протянула ему руку и тут же уронила ее.

– Доброй ночи, Майкл, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал легко и беспечно, как будто ничего не случилось.

Но ее беспечность была притворной, и Сидни почувствовала, что Майкл это знает.

В новой гостиной Майкла были часы. Они висели на стене, деревянный хвост за стеклянной дверцей качался взад-вперед днем и ночью, не переставая, черные узкие палочки двигались кругами по цифрам и показывали, который час. Черные палочки показывали одно, но стоило отвернуться, чтобы надеть рубашку или причесать волосы, а потом посмотреть еще раз, как они оказывались на другом месте. Теперь он точно знал, что они все время двигаются, потому что наблюдал за ними. Медленно, очень медленно, как луна или появляющиеся в ночном небе звезды. Надо было быть терпеливым и следить, не отрывая глаз, как во время охоты на кролика, когда сидишь и ждешь, когда же он наконец высунет нос из норки, чтобы его схватить. И еще в его гостиной была мебель. Очень много мебели, тяжелой и темной, сделанной из дерева, но пахнущей маслом и воском. К стенам была приклеена бумага с одной и той же повторяющейся картинкой – пучок синих цветов, незнакомых ему, а может быть, и ненастоящих. У людей было много всего ненастоящего, перевязанных белыми ленточками. У него был письменный ста и два стула, застекленный шкафчик, книги, которые он не умел читать, ваза с засушенными цветами и стеблями тростника, а главное – окно, не забитое доской.

В спальне у него был большой стоячий ящик для одежды с зеркалом на дверце, в котором он мог увидеть все свое тело, если бы захотел. И еще кресло, которое покачивалось взад-вперед, когда он в нем сидел. Но звук получался слишком громкий; Майкла это беспокоило, и он никогда не садился в это кресло.

Над его кроватью была матерчатая крыша, а из-под кровати вдвигалась другая кровать, поменьше, так что при желании можно было сделать две кровати, но Майкл не пользовался ни одной из них. Каждую ночь он снимал тяжелое покрывало с большой кровати и сворачивался на нем клубком на полу, а каждое утро опять расстилал его на кровати.

В этот вечера доме было тихо. Сэм ушел спать (с его уходом всегда становилось тише), но сегодня была и другая причина: Сидни и Филип отправились на выставку. Дома остались только профессор Винтер и тетя Эстелла, то есть мисс Винтер. Сперва профессор Винтер тоже собирался пойти вместе с Филипом и Сидни, но тетя сказала: «Я не останусь одна в доме с этим человеком». Она в думала, что Майкл услышит, но голос у нее был, как у вороны, он мог бы его расслышать, даже находясь под водой. Два дня назад он слышал, как она сказала: «Манеры у него ужасающие», когда Сидни пригласила его пообедать вместе со всей семьей. С тех пор он ел один у себя в комнате.

Ступени заскрипели. Его комната была на первом этаже, но он всегда знал, когда кто-нибудь спускался или поднимала по лестнице. Он прислушался; профессор Винтер то-то говорил своей сестре. «Ну, если они опаздываю, то лишь по твоей вине, – ответила она. – Если бы ты посадил Филипа под замок, как я советовала, он сегодня вообще никуда бы не поехал». Профессор Винтер сказал что-то еще. «Что ж, хорошо, что хоть один из твоих детей достаточно благоразумен», успел расслышать Майкл прежде, чем голоса стали совсем невнятными.

Он услыхал, как наверху хлопнула одна дверь, потом другая. Под его дверь проник острый сладковатый запах, означавший, что кто-то выключил газовый свет. Весь дом скрипел и потрескивал. Мотылек бился в стекло его окна, комар укусил его в руку и улетел, пока Майкл не успел его прихлопнуть. Часы мерно тикали. Дом погрузился в сон.

Майкл поднялся со стула в своей гостиной. Ботинки он оставил на месте и, бесшумно ступая, прошел по длинному коридору к входной двери, где начинались ступени лестницы, а коридор поворачивал направо.

Дом имел такую же форму, как одна из курительных трубок профессора Винтера: длинный тонкий черенок с толстым ответвлением на одном конце, где окна выходили на озеро. Терраса позади дома была полукруглой, и на нее можно было выйти из обоих крыльев дома: из столовой, из гостиной или из кабинета профессора. Двигаясь тихо, чтобы не разбудить пса (он был не так умен, как волк, и мог залаять, увидев его), Майкл направился в кабинет.

Вместо того чтобы включить яркий свет, он зажег свечу в блестящей металлической подставке с ручкой. Встряхивая спичку, чтобы ее погасить, он в сотый раз подумал о том, что бы это для него значило, как бы это изменило всю его жизнь, если бы дома у него были спички для разжигания костров. Эта мысль приходила ему в голову так часто, что теперь ее уже можно было отбросить: она его больше не интересовала.

Майкл перенес зажженную свечу к книжным полкам на стене. Книги стояли бесконечными рядами, громоздились до самого потолка. Он знал, какая ему нужна, потому что видел, как профессор листал ее, отыскал какую-то картинку, а потом поставил книгу обратно на полку. Она стояла высоко на полке – толстая, в темно-красном переплете с золотыми буквами. Вытащив книгу с полки, Майкл перенес ее на стол профессора и сел.

Первая половина вся целиком состояла из слов – мелких, загадочных, на шуршащих белых страницах. Он сразу перешел к картинкам во второй части, где, как он уже знал, был «волк».

Вот. Майкл прижал кулак к груди и крепко надавил, стараясь заглушить боль. Волк на картинке в общем-то не очень походил на старого волка, он был какой-то маленький и слишком светлый. Наверное, самка. И все же картинка вызвала у него слезы и острую тоску по дому. Ему хотелось знать, пережил ли его друг жестокую голодную зиму. Вряд ли ему это удалось без помощи Майкла. Скорее всего он умер от голода или погиб мучительной медленной смертью, попав в капкан, или заболел. Майклу стало невыносимо больно при мысли об этом. Хуже всего было думать о том, что старый волк умер в одиночестве.

Он вытер лицо рукой и перевернул страницу. Тут были две лисицы, одна темная, другая светлая. Он знал, что это лисы, но не мог прочесть надписи под картинками. Он отыскал еще одну картинку, изображавшую животное, которое он не знал по имени. Зато он хорошо знал само животное, играл с ним в игры, залезал в его нору, ел его пищу и делился своей. Но он не мог прочесть его имя: барсук. Оно ничего не значило, просто цепочка букв, пляшущих перед глазами. В бессильной досаде Майкл захлопнул книгу с таким ожесточением, что едва не загасил свечу. Но потом снова открыл ее и начал листать картинки. Он знал филина, енота, скунса, медведя. Он знал их всю свою жизнь, был с ними хорошо знаком. А птицы? Он помнил только малиновку, еще с прежних лет, и славку, потому что Сидни ему сказала.