– Я сказал «минуту», мистер Осгуд. Вы испытываете мое терпение, сэр. Адвокат пробормотал извинение и встал.

– Ваша честь, защите нечего добавить.

Трудно было сказать наверняка, что означал тихий ропот, пробежавший по залу после того, как мистер Осгуд объявил о своем решении. Но мистер Меррик улыбнулся, а это уж точно был недобрый знак. Майкл выглядел подавленным.

Плечи у Сидни поникли. Филип ободряюще хлопнул ее по колену, но ведь он тоже должен был понимать, что в запасе у них ничего не осталось, кроме заключительного слова мистера Осгуда.

Мистер Меррик подвел итог простейшим образом. Одежда Майкла и его имя на «уличающем документе» – рисунке Сэма – были найдены на месте преступления; два свидетеля опознали в нем лицо, совершившее деяние, а защита даже не попыталась опровергнуть их показания. Его виновность не вызывала сомнений. А все «аргументы» защиты – в голосе Меррика явственно послышались издевательские интонации – свелись к жалкой попытке отвлечь внимание суда от сути дела: преступные деяния имели место, и их совершил обвиняемый.

– Вы можете проникнуться сочувствием к мистеру Макнейлу. Вам могут быть понятны его мотивы. Кое-кому из вас они могут даже показаться достойными. Но по чистой совести вы не можете признать его невиновным на этом основании. В глубине души вы знаете, что у вас есть только один выбор. Ваш долг, господа, как бы вам ни было тяжело, сделать этот выбор. Благодарю вас.

Мистер Осгуд медленно поднялся с места. Он медленно заговорил. Он очень медленно произнес свою речь. А потом так же медленно повторил все сначала.

Когда он начал суммировать свои аргументы в третий раз, судья сухо прервал его:

– Это дело будет передано присяжным именно сегодня, советник, вне зависимости от того, закончите вы когда-нибудь свою речь или нет. Я ясно выразился?

Осгуд подавленно кивнул:

– Да, ваша честь.

Он повернулся к присяжным, расправил плечи и набрал в грудь побольше воздуха.

– Господа, я не стану больше испытывать ваше терпение. Я прошу вас только взглянуть на этого человека и увидеть его в истинном свете: он невиновен. И я заявляю вам, что в его глазах содержание животных в зоопарках является преступлением – бессовестным, бесчеловечным, антигуманным. Майкл Макнейл еще не настолько цивилизован, чтобы понять, что массовое заточение всех видов божьих тварей, населяющих землю и описанных наукой, – вещь абсолютно нормальная и общепринятая. Ведь мы считаем это своим неотъемлемым правом: провести летний день, переходя от клетки к клетке и разглядывая диких животных за прутьями. Если в этом есть жестокость, мы ее не замечаем. Мы считаем такое занятие безобидным, естественным для нашего человеческого мира. Никакой закон не нарушен.

Мистер Осгуд остановился и взглянул на своего подзащитного.

– Но Майкл Макнейл, – продолжал он, вновь обращаясь к присяжным, – новичок в мире людей. Он человек несведущий и невинный. Он совершил смелое и дерзкое деяние, которое вошло в противоречие с нашим человеческим законом, но для него оно не являлось преступлением. Он действовал от чистого сердца, в бескорыстном порыве, столь же непреодолимом для него, как стремление матери вбежать в горящий дом, чтобы спасти своего ребенка. В точно таком же порыве он сам рисковал жизнью, спасая тонущего, как он полагал, маленького мальчика.

Адвокат сделал еще одну небольшую паузу и снова заговорил:

– Он, должно быть, сознавал, что ему не уйти от ответственности. Не исключено, что он даже понимал всю безнадежность своей затеи. Эти соображения не остановили его. Я попросил бы вас поставить себя на его место, но я знаю, что вы не можете это сделать. И я тоже не могу. Никто из нас не может. Жизнь моего подзащитного была уникальна, она настолько далека от нашего повседневного опыта, что даже воображение, ничем не может нам помочь. Именно по этой причине вы должны отпустить его с миром, признать его невиновным. Потому что он не просто невиновен, он невинен в самом глубоком смысле этого слова: он безгрешен. В этом человеке нет ни капли зла или жестокости, он не ведает насилия. В лице Майкла Макнейла вы видите человеческое существо в его естественном состоянии. Непорочное. Чистое. Как у любого человека, у него есть свои маленькие слабости: как мне говорили, он порой забывает мокрые полотенца на полу в ванной, а иногда погружается в мечтания настолько, что не слышит слов, обращенных к нему окружающими. Но суть в том, что его еще не коснулось растлевающее душу влияние общества. Майкл таков, каким его создал бог. Люди еще не успели его испортить. Он невинен. Поэтому я прошу вас его освободить. Не потому, что вы оправдываете то, что он совершил, но потому, что вы уважаете то, чем он является. Благодарю вас.

Сидни с трудом проглотила ком в горле. На протяжении всей речи своего защитника Майкл не находил себе места от смущения. Он сидел, стиснув руки, неподвижно уставившись на край стола. До чего же это ужасно: сначала выслушивать в присутствии незнакомых людей, как тебя поносят, а в следующую минуту, – как тебя восхваляют. Присяжные сидели с каменными лицами; сколько ни пыталась, она не могла прочесть на них ничего.

Мистер Осгуд вернулся на свое место. Майкл наклонился к нему и что-то шепнул, вызвав на усталом лице адвоката мимолетную улыбку. Судья Толмен откашлялся. Ему остается сказать всего несколько слов, – строгим голосом заявил он присяжным, – перед тем, как они удалятся на совещание. Сидни почти ожидала, что сейчас Осгуд снова встанет и потребует еще одного перерыва, но он этого не сделал, и судья без дальнейших промедлений начал давать напутствие присяжным.

Но тут в задней части зала послышался взволнованный и удивленный шепот. Сидни обернулась. Увы, шляпа женщины, сидевшей сзади, загораживала от нее дверь. Однако шум в публике становился все громче. В конце концов судья тоже его услышал и прервал свою речь.

– Тишина в зале! – потребовал он, взирая осуждающе на источник беспокойства, находившийся в центральном проходе.

Сидни опять вытянула шею. Она увидела голову и плечи высокого мужчины с темными волосами, заботливо склонившегося к своей спутнице. Дыхание пресеклось у нее в горле. Неужели это возможно? А потом Сэм, сидевший на удобном месте у самого прохода, сорвался со стула и объявил звонким детским голоском:

– Вот отец Майкла!

Зал взорвался. Напрасно судья Толмен стучал молоточком: никто его не слушал. Взгляд Сидни – зачарованный, восторженный – разрывался между Майклом и человеком, который был невероятно, до боли похож на него. Майкл медленно, как сомнамбула, отодвинул свой стул и поднялся на ноги, не сводя глаз со своего отца.

– В суде объявляется перерыв, – проревел судья Толмен, явно осознав, что навести порядок в зале ему не удастся. – Пристав, проводите присяжных в комнату для совещания.

Сидни тоже встала. Филип похлопал ее по руке, и она только после этого сообразила, что цепляется за него изо всех сил и делает ему больно. Весь зал уже был на ногах, но вместо того, чтобы высыпать в проход, люди застыли на месте. Все взгляды были прикованы к импозантному темноволосому господину и бледной, дрожащей, но очень красивой и моложавой на вид женщине – матери Майкла? – державшей его под руку.

– Пристав! Вывести присяжных, я сказал! Позади супружеской четы шла девушка – высокая, темноволосая, тоненькая, как ивовый прутик, с такой же гордой осанкой, как у отца, и тоже очень похожая на Майкла. Все трое Макнейлов прошли по проходу. Их словно магнитом тянуло к Майклу, а его лицо… невозможно было описать. Наконец единственной преградой между ними остался лишь невысокий барьер с турникетом. На несколько секунд все замерли и даже перестали дышать. От волнения кровь прилила к суровому, бледному от природы лицу лорда Олдерна, казалось, он прирос к полу. В конце концов его жена первая очнулась от оцепенения. С коротким криком, перешедшим в рыдание, она толкнула турникет и бросилась к сыну, раскинув руки.

– Пристав! – вновь призвал судья, но присяжные так и не двинулись с места.

Отец Майкла помедлил еще одну неловкую секунду, а потом обнял вместе и жену и сына. Девушка, сестра Майкла, – о, до чего же она была хорошенькая! – сначала стояла в стороне, замирая от волнения, но вскоре подошла ближе. Ее рука слегка дрожала. Она так легко коснулась плеча Майкла, что он ничего не почувствовал. Его глаза были закрыты. Он плакал, и его родители тоже. У Сидни тоже навернулись слезы, пока она провожала взглядом выходящих из зала присяжных. Все они казались взволнованными, некоторые отворачивались, пытаясь скрыть слезы.

А мистер Меррик, сидевший у прокурорского стола, все ниже и ниже опускался на стуле, пока не стукнулся затылком о спинку. Его глаза тоже были закрыты, но не слезы были тому причиной. Он был похож на надувной шарик, из которого выпустили весь воздух.

* * *

Присяжные вернулись через тридцать семь минут. Они вынесли вердикт. Майкл Макнейл был признан невиновным по всем пунктам обвинения, кроме вандализма, – он сломал замок на входных воротах зоопарка. Это правонарушение считалось незначительным проступком и каралось штрафом в восемь долларов плюс уплата судебных издержек.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Майкл все время спрашивал себя, что сказали бы его родные, если бы узнали, что ему больше всего хочется в этот первый их вечер: покататься вместе с ними по полу. Несколько раз ему приходилось силой удерживать себя, чтобы не рассмеяться вслух, воображая,' какие у них будут лица, если он скажет им о своем желании. Кэт, его сестра, возможно, и не стала бы возражать, но его мать вряд ли бы одобрила такое предложение. А его отец… Опять его стал разбирать смех при одной мысли об этом. Лорд Олдерн, безусловно, не стал бы возиться и кататься по полу со своей стаей забавы ради. Лорд Олдерн был главным волком, вожаком, он держался с достоинством. Но он был добр и нежен, полон любви. Майкл это знал, потому что видел, как он плачет.

– Как прекрасно озеро в ночном освещении, – сказала Кэт, глядя вниз с балкона их номера на пятом этаже отеля «Лиланд». – Луна светит, и на лодках мигают огоньки. – Она повернулась к нему и улыбнулась. – Оно гораздо больше, чем наш лох, Майкл. Ты его помнишь? Он называется Лох-Раннох.

– Я помню, как вы ловили рыбу, а я на вас смотрел, – обратился Майкл к отцу. – Вы забрасывали удочку. Вы поймали форель.

Он помнил рыбину так отчетливо, словно видел ее перед глазами прямо сейчас: серебристо-серую с бурыми пятнышками. Он видел, как руки его отца вынимают крючок, видел его черные сапоги и твидовые брюки, заправленные внутрь.

– Я тоже это помню. Ты был слишком мал, чтобы держать удочку, и играл с сетью на мелководье. Ты поймал пескаря. Тебе не хотелось уходить домой, хотя дождь лил как из ведра.

Этого Майкл не помнил, но рассказ отца ему понравился. Теперь он мог добавить образ серого дожди, бьющего по воде озера, запах влажной шерсти, ощущение промокшей одежды к другим воспоминаниям своего детства.

Они сидели в самой большой комнате номера люкс, снятого его семьей в отеле. Они приехали сюда сразу же после оглашения приговора, чтобы укрыться от репортеров, и с тех пор все они только то и делали, что говорили. И смотрели друг на друга. Его сестра не могла отвести от него глаз, мать не выпускала из рук его руку, его отец беспрерывно улыбался. А ему самому все еще хотелось повозиться с ними на полу.

Ему было трудно говорить, поэтому он главным образом слушал и думал о том, что сказала ему Сидни после оглашения приговора, когда старшина присяжных объявил «Невиновен» и все захлопали и закричали от радости. Она взяла его за руки и прошептала: «Майкл, я так счастлива». Он даже не смог ответить, язык его не слушался, он не находил подходящих слов, чтобы выразить свои чувства – одного только слова «счастливо ему казалось мало. Все Макнейлы были представлены всем Винтерам, но знакомство прервалось на первой же минуте: их окружили репортеры, фотографы и просто любопытные. Не успел Майкл оглянуться, как уже оказался вместе со своей новой семьей в карете, катящей по Джексон-стрит к отелю „Лиланд“. .

Они заказали обед в номер и говорили все время, даже когда ели.

– Мы завтракали в нашем пансионе во Флоренции, когда пришла телеграмма, – рассказывала его мать. – Сначала мы не поверили: столько надежд было разбито в первые годы, когда мы нанимали людей – целые поисковые партии! – чтобы найти тебя. Помню, как я подумала, что даже здесь, в этом прекрасном городе, когда уже столько лет прошло, старый кошмар все еще преследует нас. Это было ужасно! Твой отец даже не хотел звонить адвокату в Англию, но я настояла.

– Я тоже сказала папе, что он должен позвонить, – вставила Кэт, а отец и мать кивками подтвердили, что так оно и было.

– Я ему позвонил, – подхватил рассказ отец, – и он сказал мне, что нашелся мальчик, молодой человек, утверждающий, что он Майкл Макнейл и что его дядя и тетя утонули в перевернувшемся каноэ на озере Онтарио восемнадцать лет назад.