Сари Робинс - Одна грешная ночь

– Ты любила его?

– В то время мне было пятнадцать лет, и я едва ли понимала, какой завтрак мне нравится.

– Какой ужас!

– Вовсе нет, – пожала плечами Фанни. – Отец выгнал меня из дома. Мать украдкой сунула мне в карман семь фартингов. Больше она дать не могла. И я отправилась в путь. Через день у меня осталось всего полтора фартинга. Я набрела на старый амбар и увидела, что туда входят и оттуда выходят люди. Было поздно, уже темнело, и я озябла. Я истратила последнюю монетку, чтобы попасть внутрь, да еще мне пришлось просить, чтобы меня пустили. Там шел спектакль «Тамерлан» по пьесе Кристофера Марло[3].

– Перст судьбы?

– Божественное провидение, – со вздохом согласилась Фанни. – Оглядываясь назад, могу с полным правом сказать, что представление было посредственным. Как и сама бродячая труппа актеров мистера Лоуэлла. Но тогда я решила, что это рай на земле. Я дождалась конца спектакля и представилась мистеру Лоуэллу. И к утру родилась Фанни Фигботтом.

– Все хорошо, что хорошо кончается.

– Было и хорошее, и плохое.

Лилиан кивнула, ощутив некоторое облегчение.

– Мое единственное утешение в том, что, раз мистер Редфорд отказывается помочь оправданию Диллона, мне незачем больше с ним видеться. Господи, молю тебя, спаси меня от этого гнусного человека.

– И как, по-твоему, это примет Диллон?

– После последнего судебного заседания суда только мысль о том, что нам удастся привлечь Редфорда на свою сторону, не дала ему пасть духом.

– Ты скажешь ему, что предприняла?

– Ни за что! Он бы пришел в ужас. Я объясню ему, что мне не удалось заручиться помощью Редфорда. – Лилиан вытерла слезы. – Он будет просто раздавлен.

– Ну, Лилиан, никто не скажет, что ты не сделала отчаянной попытки и не пожертвовала своим самым большим сокровищем.

– Очень забавно! – Она подняла глаза на Фанни. – Думаю, мне не удастся убедить тебя пойти со мной в Ньюгейтскую тюрьму?

– Я должна подвести черту. Не стану больше брать заложников, Лилиан. Женщина может сделать только то, что ей доступно.

Лилиан вздохнула, другого ответа она и не ожидала.

– Все не так уж и плохо, – сказала Лилиан. – Диллона поселили в доме смотрителя тюрьмы. К счастью, этот мистер Ньюмен готов на все ради денег.

– Это старая практика снимать часть казенной квартиры на территории тюрьмы для некоторых заключенных. И все это вполне законно, – мудро заметила Фанни. – Но у тебя не хватит денег, чтобы заманить меня туда.

– Тогда я отправляюсь одна, – пожала плечами Лилиан. – Слезами горю не поможешь. Надо действовать.

– Принарядись. Ванна, новое платье, немного теплого какао, и будешь в полном порядке.

– Спасибо, Фанни.

– А для чего существуют друзья?

Лилиан казалось, что она не в силах слезть с кровати.

Фанни закусила губу.

– Кстати, к вопросу о том, чтобы продолжать… Знаю, тебе трудно об этом говорить, Лилиан, но иметь план совсем недурно, если что-нибудь случится с Диллоном.

– И чего ты от меня хочешь? Сама мысль о том, что через каких-нибудь две недели Диллона казнят, мне невыносима.

– Но давай пораскинем мозгами вместе. Готова?

Лилиан пожала плечами.

– Только через год ты войдешь в права наследования. А до тех пор можешь путешествовать.

– Да, путешествовать по континенту, раздираемому войной, это очень мило, Фанни, Неужели ты не понимаешь? Мне придется бежать от кавалерии Наполеона в то время, как она будет буквально наступать мне на пятки.

– Ведь ты именно это собиралась сделать, как только получишь свои деньги.

– Но сейчас все изменилось. Разве нет?

– Ты всегда мечтала побывать в Италии.

Образы падающей Пизанской башни, римских руин, венецианских каналов молнией промелькнули в ее воображении.

– Вероятно, в книгах все это преувеличено.

– Не будь пессимисткой. Уверена, все это божественно. Представь, что в Италии тебя пронзит стрела амура. Любовь в Венеции.

– Надеюсь, меня никогда не поразит такой недуг.

Фанни округлила глаза.

– Ты не можешь говорить это серьезно!

– Болезнь, называемая любовью, сразила мою мать, как могла бы сразить любая другая болезнь. Она сохла по этому мерзавцу, моему отцу, до самой смерти. И думаешь, он ею интересовался? Хотел что-нибудь узнать обо мне? Должно быть, его это ничуть не трогало.

– Трогало? Любовь – это плод на пиру жизни. Это начинка в пудинге.

– А твоя великая любовь принесла тебе счастье?

– Говоря по правде, она так и не умерла. Хоть мой любимый Нед ушел из жизни, я все еще лелею память о нем и продолжаю его любить.

– Но если бы он был жив, а ты, не дай Бог, умерла, он испытывал бы то же самое?

– Конечно. Он меня очень любил.

– В твоих чувствах я не сомневаюсь, но разве способны мужчины любить так же сильно? Разве их чувства столь же постоянны? По-моему, они просто теряют к женщине интерес, как жеребцы, готовые переметнуться к другой кобыле.

– Не все мужчины одинаковы. Некоторые хранят верность своим любимым.

– Ради счастья, или от лени, или просто потому, что у них нет выбора?

Фанни приложила руку к сердцу и покачала головой:

– Не могу поверить, что ты так цинично относишься к величайшему счастью, какое может испытать человек.

– Думаешь, для мужчин это тоже величайшее счастье?

– Думаю, да…

– Или мужчин больше интересует очередная юная красотка с большой грудью и пышными бедрами, которая окажется поблизости?

– Мой отец обожал мою мать, даже когда ее бедра стали значительно шире от деторождения. Мой дедушка точно так же относился к бабушке, а она вовсе не была красавицей. Точно так же любили своих жен мои многочисленные дядья. Мужчины в моей семье умели любить.

– А твой отец тоже тебя любил, когда вышвырнул из дома?

Лилиан пожалела об этих случайно вырвавшихся словах. Однако Фанни они не задели, и она спокойно ответила:

– Он сожалел об этом до конца своих дней, Лилиан. Мать рассказывала, что он надеялся найти меня в каменоломне, где я пряталась, когда была маленькой. Но утром меня там не оказалось. И целых две недели он искал меня на дорогах.

– Он думал, ты погибла? – с нескрываемым ужасом спросила Лилиан.

– Он опасался, что я стала жертвой разбойников или какого-нибудь сброда, и его мучило чувство вины.

– Он когда-нибудь узнал, что с тобой случилось на самом деле?

Фанни печально покачала головой:

– Я мечтала вернуться в родную деревню в роскошном платье, увешанная драгоценностями, приехать туда в роскошном экипаже… Я хотела увидеть лицо отца, хотела увидеть его униженным…

– Но?.. – затаив дыхание спросила Лилиан. Для нее приоткрылось оконце в ту часть жизни Фанни, о которой ей ничего не было известно.

– К тому времени, когда я наконец установила контакт с матерью, он уже умер.

– А мать еще жива?

– Нет. Она выносила и родила столько детей, что это оказалось для нее непосильным бременем. – Фанни шумно вздохнула и потянулась: – А ты, Лилиан, не хочешь завести детей?

– Для меня это нереально. Ведь я никогда не выйду замуж.

– Но ты хотела бы иметь детей?

Лилиан сидела молчаливая, не в силах ни лгать, ни сказать правды.

– Лично я не хочу, – объявила Фанни, прижимая руку к объемистой груди. – Думаю, я слишком эгоистична, чтобы взять на себя ответственность за другое живое существо.

– Я решительно опровергаю это! Ты носишься со мной, как наседка с цыплятами. Помогаешь, позволяешь отягощать твой слух признаниями и слушаешь с интересом.

– Опаиваю снотворным и привязываю к кровати твоих партнеров…

Губы Лилиан дрогнули.

– Ты единственный друг, которому я могла доверить столь деликатное дело. Серьезно, Фанни, любой ребенок был бы счастлив иметь такую мать.

– Возможно, я была бы не такой уж плохой матерью, – сказала Фанни. – Но я слишком стара для этого. Зато я охотно навещала бы тебя и твой выводок.

– Кстати, сколько тебе лет?

Этот вопрос не давал Лилиан покоя, но ответа на него не было. Не считая крашеных волос и обилия пудры, можно было бы сказать, что Фанни – женщина без возраста.

– Не твое дело. И не отвлекайся от темы. Мы говорим о тебе и твоих потенциальных детях. Ты хоть когда-нибудь думала об этом?

Лилиан играла с перышком из подушки.

– Я пытаюсь себе представить, как выглядели бы мои дети. Были бы у них аристократические носы их бабушки? Или густые кустистые брови дедушки?

– Это если будет мальчик. Иначе нам придется к кому-то обращаться, чтобы выщипать эти несносные брови. Что еще?

Лилиан пожала плечами:

– Не имеет значения. Просто романтические бредни молодой девушки, Фанни. Но я уже не та глупая девочка, которой была прежде.

– Нет, теперь ты просто глупая женщина. У тебя вся жизнь впереди.

– Это мой выбор, Фанни. Пусть так и будет.

– А если я скажу, что ты совершаешь чудовищную ошибку?

– Тогда я буду пожинать ее плоды.

Фанни вздохнула:

– Тебе не привыкать.

Наступило молчание. Его нарушила Фанни:

– Из всей этой путаницы я извлекла нечто полезное.

– Что же? Говори скорее!

– Тебе никогда больше не придется проходить через это испытание – потерю девственности.

– По-твоему, это хорошо?

– По крайней мере ты больше не будешь испытывать боли, только наслаждение.

– И с кем же я буду его испытывать? С мистером Стенли?

– Он вовсе не так уж плох без ливреи.

– О! – застонала Лилиан, прикрывая глаза подушкой. – Лучше бы мне этого не знать, Фанни.

Страж провел Лилиан и ее лакея в небольшую квартирку смотрителя тюрьмы, где поселили Диллона. Она попыталась воспользоваться советом Фанни и шла с гордо поднятой головой, вздернув подбородок, надеясь, что выглядит бодрой и уверенной в себе. Ей приходилось делать вид, что она полна оптимизма, в то время как ее новости были хуже некуда. Но как можно выглядеть жизнерадостной, если участь Диллона зависит от сэра Патрика, который не надеется на победу?

Лакей постучал, и дверь отворилась. Их впустили в пахнущий затхлостью и плесенью коридор, ведущий в комнату Диллона.

– Лилиан! – Диллон вскочил из-за секретера, на котором писал письмо. На его лице появилась широкая улыбка, но выглядел он похудевшим, даже изможденным и казался старше своих двадцати пяти лет.

Он сжал ее руку и клюнул в щеку.

– Я так рад твоему приходу, просто счастлив!

Его голос дрогнул, и Лилиан поняла, что он храбрится ради нее. Милый Диллон!

Лакей поставил корзинку на стол возле камина.

– Вы можете подождать там, где обычно, Гиллман.

– Я буду за дверью, миледи. – Молодой человек поклонился. – Пожалуйста, кликните меня, если что понадобится.

– Благодарю вас, Гиллман.

Страж бросил на Диллона понимающий взгляд и, подмигнув ему, закрыл дверь. Лилиан вспыхнула, поняв, что думал охранник об их времяпрепровождении, когда они оставались вдвоем.

– В чем дело? Что-то не так? – спросил Диллон с тревогой.

– Почему ты вообразил, что что-то не так? – Лилиан отвела взгляд.

– Во-первых, ты слишком сильно накрасилась, потому что бледна, как привидение. – Он провел пальцем по ее переносице. – Нос у тебя блестит, глаза красные. Ты плакала.

Она сглотнула слюну.

– О, Диллон, я никогда не умела ничего от тебя скрывать.

Он нежно пожал ее руку.

– Скажи, что тебя беспокоит. Ничто не может быть хуже, чем ньюгейтский праздник с фанфарами.

Упоминание петли палача напомнило Лилиан, что миссия ее провалилась.

– Я привезла тебе булочки и немного земляничного джема от Кука, – сказала она. – Давай сядем…

– Если новости скверные, я предпочел бы их услышать прямо сейчас, Лилиан. – Он нахмурился. – Ведь это не Кейн? Нет? Я просил отца присмотреть за тобой и даже послал письмо Расселу с просьбой не спускать с тебя глаз.

– Они очень внимательны. Благодарю тебя за заботу. Но я не могу оставаться спокойной, пока ты находишься здесь.

– Через две недели, так или иначе, мне больше не потребуется квартира Джона Ньюмена. – Он не сводил с нее глаз. – У тебя есть сведения о Редфорде? Вероятно, он захочет допросить меня. Я готов. У меня полно свободного времени.

– Чего не скажешь о мистере Редфорде. Дел у него по горло.

– Вы совершенно правы, – пророкотал низкий голос за спиной, и у нее побежали мурашки. – Он хочет допросить вас.

Диллон поднял заблестевшие надеждой глаза. Лилиан в полном смятении только моргала, потеряв дар речи.

В дверях стоял Николас Редфорд, столь же обворожительный, как и несколько часов назад, когда он выглядел как нагой греческий бог. Сердце ее учащенно забилось, захлестнула жаркая волна возбуждения. Прошедшая ночь никак не отразилась на его внешности – он оставался таким же красивым, мускулистым, уверенным в себе. В одной руке он держал трость, в другой бутылку коньяка. Смотритель тюрьмы Джон Ньюмен стоял рядом с ним с такой же бутылкой, зажатой под мышкой.