Да и мало ли — придется приехать без девушки, а в ближайшем губернском городе будет с кем время провести.

   И не совсем глупенькая, смышленая, правда в одностороннем направлении. Его повеселили рассуждения о ее дальнейшем благополучии, застолбленном рождением сыновей, и продуманная масштабность планов.

   — Ну, папу-улик, — тянула она, пошаливая пальчиками у Димы в паху, — ну что ты уехал и оставил меня одну-у? Мне совсем без тебя скучно! Давай, что ли, я к тебе приеду.

   Она послушала ответ и сместила ручонку чуть выше, заговорщически стрельнув на Диму глазами. Он убрал ее руку.

   — Ну тогда я в Москву поеду, чего мне здесь сидеть!

   Дима встал и пошел в душ.

   Мужа ее он пару раз видел и поражался — мужик толковый, с головой, бизнесмен грамотный, как это его угораздило так вдряпаться с женой? Или «имидж превыше всего»?

   «Кто бы уж выступал, Победный! — одернул он себя, стоя под ледяными струями, впивающимися в тело, разморенное ночными утехами и началом утреннего заходца. — У тебя самого две раскрасавицы в женах числились, родные сестры этой!»

   Дамочка потерлась полдня рядом с ним в усадьбе, поактивничала пару раз сексом, в перерывах между плаванием и обедом, и убыла.

   — Поеду в Москву, что мне в нашей глуши торчать! Это тебе хорошо, ты отдыхать от столиц приехал, а я здесь скучаю.

   «И слава богу!» — вздохнул с облегчением Дима, сдавая барышню на руки Осипу для отправки. Что-то муторное, темное ворочалось у него внутри, вызывая раздражение и недовольство собой.

   «А что ты хотел?! Имиджа ради ты уже попробовал жениться дважды, а по каким-то иным причинам — это, как говорит мама, «не про нас»! Да и какие такие иные причины?!»

   Он выкинул раздражающие мысли из головы привычным усилием воли и остальные полдня провел в кабинете за работой.

   Но муторное недовольство ворочалась внутри, напоминая о себе, не давая покоя, разбудив среди ночи.

   Поняв, что уже не заснет, он побродил по дому растревоженным шатуном, отмахнулся от бдительного Осипа, неслышной тенью заботливо помаячившего в дверном проеме.

   — Все нормально, иди досыпай.

   Что не все нормально — Осип знал, но ответ означал обещание, что Дима из дома никуда не сунется.

   Налив себе виски в заполненный доверху кубиками льда пузатый стакан, Дима поднялся наверх, в маленькую мансардушку под самым козырьком островерхой крыши, с большим витринным окном.

   Когда случалась бессонница от перегруза или необходимость что-то обдумать в тишине или — что совсем редко — доставала маета душевная, как сегодня, он поднимался сюда.

   Прогретая, раскаленная задень солнцем комнатушка остывала ночью, умиротворяюще обволакивая запахом смолистой древесины, сухими травами, старательно разложенными в марлевых мешочках по углам комнаты заботливыми руками управляющего хозяйством Домины Льва Семеновича.

   Дмитрий распахивал обе створки огромного, до пола, окна и устраивался возле ажурной решетки декоративного балкончика-обманки, не зажигая света, смотрел на открывающийся вид.

   Участок дороги, за которой тянулось, взбираясь на небольшой холм, поле, стена дальнего леса на вершине холма, величавая дубовая роща в углу пансионатской территории, рядом с ней, чуть развернутый влево от параллели с рекой, один из корпусов. Диме нравилось это здание, небольшое, четыре этажа, с пятью балконами по фасаду, верхним пентхаусом, выдержанным в итальянском стиле — с огромными кадушками растений, с раздвигающимися до половины стеклянными панелями, создающими летнюю открытую террасу-сад, с маркизами на причудливо изогнутых фонарных держателях, выступающих из крыши, как реи парусника.

   Он чем-то и напоминал старинный парусник — то ли светлыми льняными маркизами, в виде повисших парусов, то ли пузатыми ажурными балконными решетками. А профессионально оформленный ландшафт вокруг и начинающаяся за ним аллея старых лип поддерживали общий итальянский стиль.

   В этом здании все номера были класса люкс и выходили балконами на реку. Ни одно из окон в корпусе не светилось. Слабо посвечивали приглушенные на ночь до слабого тления фонарики вдоль дорожек да немного более ярко фонарь над входом.

   Он смотрел в ночь, прислушивался к звукам темнеющей реки, редкой несмелой перекличке. Где-то ухнула сова, плеснула рыбина и ушла на глубину, и постепенно стала отступать непонятная раздражительность, вытолкавшая его из постели.

   Раз приказы, окрики и волевые усилия по изгнанию ненужных эмоций и мыслей не срабатывают, значит, надо достать это из себя, увидеть, осмыслить, понять, вычистить вместе с темной мутью.

   И Дима заглянул в ворочающееся глубинное недовольство.

   «Ну и в чем дело?»

   Да ни в чем!

   Все эти Нади, Вали, Тани, Кати одной денежно-расчетливой заинтересованности, одинаковости с лица и даже при наличии интеллекта и изюминки, если повезет, все равно из одного болотца, все той же заинтересованности и с четким следованием правил по достижению цели.

   И так всю его жизнь! Вот всю жизнь!


   Он женился в двадцать два, по окончании училища, на севастопольской девушке Марине.

   Они познакомились на кадетских танцульках в его училище.

   Севастопольские девушки, как, впрочем, девушки других городов, в которых имелись высшие военные училища, в советские времена — не все, естественно, были и исключения, но большинство — имели ту же целевую задачу, что и нынешние мармулетки, а именно: как можно удачней выйти замуж за хорошие деньги с перспективой на деньги большие.

   Хорошие деньги в доисторические времена счастливого незнанием застоя светили только военным. Академиков, артистов, дипломатов и министров с их помощниками на всех не хватало, да у них были свои девушки, а для остальных — только военные.

   Кадетские танцы в училище — это был верх экстрима!

   Который начинался взятием штурмом дверей, ведущих к будущему благополучию. Что вытворяли девоньки для того, чтобы попасть в заветные врата, — это отдельная тема!

   С таким же напором, азартом и ненавистью во времена глобального дефицита ломились в магазины за колбасой.

   Маменьки и папеньки города-героя затачивали с детства доченек под одну цель — «за военного!». С ясным видением и пониманием их светлого будущего благополучия.

   Марина тоже представляла эту категорию. Но она была премиленькой, клялась, что любит его до слезы в глазах, и прицельно шарашила таким убойным сексом, что он порой еле ноги волочил. К тому же без жены ехать к месту несения службы было никак нельзя. Если ты не хотел тронуться крышей, подвывая на одной из сопок, расположенных на самой дальней оконечности.

   С Мариной как-то сразу было тяжело и нерадостно. Полгода пилила его, что затащил ее черт знает куда, а не воспользовался отцовскими связями или связями друзей отца, чтобы получить хорошее место назначения.

   Комнатулька в офицерском общежитии, в которую их поселили, размерами больше смахивала на кабину грузового лифта и всегда находилась в захламленном состоянии, потому что, как выяснилось, его молодая жена хозяйкой была никакой.

   Секс по-прежнему оставался хорош, и это единственное, что примиряло Дмитрия с семейной жизнью. Но одним сексом жив не будешь, и он сбегал с облегчением на свой корабль.

   Когда, тяжело хрустнув хребтом, стала разваливаться, рассыпаться и разлагаться страна, Марина ее врожденным, впитанным с молоком матери расчетливым умом уловила перемены, первой ласточкой оповестив о смерти империи, — собрала вещи и уведомила Диму о своем уходе.

   — Мне не нужен такой муж. И пусть ты десять раз капитан задрипанного кораблишки и раньше всех твоих однокашников получил и звания и корабль, но не приносящий зарплату и постоянно бухой! Я уезжаю к маме в Севастополь.

   Он пожал равнодушно плечами и улегся спать.

   А что тут скажешь?

   Детей она категорически не хотела и в тайне от него, пока он был в рейдах, дважды сделала аборт, не сообщив ему о беременности. Ее не устраивали никакие его должности, карьерный рост. Без сомнения, единственный расклад, который ее устроил бы, — стань он адмиралом на Карибских островах, а она ждала бы его в отдельном частном бунгало.

   В одном она была права — пили они тогда по-черному!

   Потому что чувствовали себя брошенными детьми на заплеванном грязном перроне, которым родители приказали сторожить веши, ушли и забыли про них. А дети сидели на чемоданах, непонимающе лупали глазенками, по-тихому плакали и ждали, когда же придут родители.

   Но никто не собирался возвращаться за ними и забирать.

   И вещи, которые они так старательно сторожили, оказались никому не нужным старым халатом. Их обманули, и они это уже подозревали, но не могли уйти.

   Вот они и бухали, заливая спиртом трещавшее по швам нутро, разрывающееся между чувством долга и бесполезностью какого бы то ни было геройства, стойкости и равнодушной ненужностью своей стране.

   Он продержался еще год и ушел, наплевав на все заслуги-выслуги, воспользовался только тем, что его ценили и уважали, уговорив начальство продать ему в частную собственность списанный на металлолом буксирчик.

   Уговорил уйти со службы в новое дело и своего механика Петра Алексеевича Иванова, мастера на все руки, гения и друга Лешку Демина увлек идеей. Втроем, крутясь так и эдак, договариваясь, выпрашивая, а порой просто откровенно воруя бесхозное, они за три месяца при помощи нанимаемых нелегально матросиков восстановили до красоты буксирок и чапали на нем туда-сюда, развозя, перевозя, буксируя, доставляя. Вообще не спали, жили на корабле, похудели до костей, просолились, задубели и, отмотав навигацию, сели, подбили бабки и обалдели — ничего себе!

   Сумма вышла по тем временам для людей, никогда не державших в руках многочисленные денежные купюры, весьма внушительная. На себя-то они не тратили почти, только на еду да изредка на водку, о соляре с мичманами кораблей договаривались, с починкой Алексеич сам справлялся.

   Сели они второй раз рядком, приняли спир-тику и важные решения: во-первых, создать компанию, придумать название, закрепить документально участие и долю каждого, во-вторых, двигать поближе к деньгам и большим городам, а это значит, в Питер.

   Продали они свою «Аннушку», как назывался их буксирок, за хорошие деньги и в хорошие руки, всплакнули над ней, кормилицей, и двинули в славный град Петров, налаживать связи, контакты, бизнес. И закрутилось, завертелось...

   А мужиков своих он потерял. Давно.

   С Мариной к тому времени развелся и имел сведения о ее благополучном повторном замужестве.

   На третьем этаже корпуса-шхуны в одной из комнат зажегся неяркий свет.

   «Тоже кому-то не спится», — подумал Дима, радуясь, что можно отвлечься от нелегких, тягостных воспоминаний.

   Он увидел силуэт вышедшего на балкон человека, подсвеченный из комнаты. При таком приличном расстоянии между домами было не рассмотреть, женщина это или мужчина.

   Человек стал передвигать балконную мебель. В не замусоренной городским шумом, особенно звенящей предрассветной тишине, не тревожимой даже шелестением листьев в полном безветрии, звуки передвигаемых кресел разносились по округе свободным полетом.

   «Женщина, — понял Дима и улыбнулся. — Мужчина так двигать мебель не будет. А не сходить ли за биноклем, посмотреть», — подумал он, мимолетно, бездейственно.

   Не пойдет. Зачем?

   У человека свои нелегкие мысли, не дающие спать по ночам, не стоит вмешиваться подсматриванием, ему-то самому ой как бы не понравилось, если б за ним подсматривали.

   Дима почувствовал что-то вроде товарищеского участия к собрату по бессоннице.

   Или как сказать? К сосестре?

   Небо просветлело — скоро рассвет. Раздражение, муть душевная, потревоженные воспоминания притупились, улеглись, не будоража маетой.

   «Ладно. Надо поспать, а то там Осип извелся», — решил Дима.

   Осип эти его ночные сидения терпеть не мог! Нервничал, ворчал по утрам, как бы незаметно, себе под нос, но так, что Дима слышал:

   — Ты ж там как мишень торчишь, Дмитрий Федорович! Даже для тупого, нерадивого снайпера — как ярко-красная мишень!

   И потом полдня был не в настроениях, прохаживался по поводу пансионата:

   — Ну он твой, и что! Они же вещи отдыхающих не проверяют! И захудалого металлоискателя не поставили! Проноси хоть винтарь, хоть гаубицу! Сколько раз говорил — рентген аэропортовский надо, а то друг друга постреляют и тебе опасно!

   Дима отмахивался — если снайпер, то везде достанет — охраняй не охраняй! Надо работать так, чтобы снайпера не подсылали.