– Миллер!

Он рычит, ускоряя ритм.

– Ливи, я собираюсь весь день сводить тебя с ума от наслаждения, так что ты должна научиться контролировать свое тело.

Теперь я качаю головой, тело атакуют повторяющиеся уколы удовольствия. Это слишком.

– Пожалуйста, – умоляю, заглядывая в его полные триумфа глаза. Он любит сводить меня с ума. Преуспевает в этом. – Ты это специально.

Он отпускает мою ногу, и я оказываюсь в ловушке его тела, не могу изгибаться, шевелиться или содрогаться. Я больше не могу. Я потеряю сознание.

– Конечно, специально, – соглашается он. – Если бы ты видела то же, что и я, ты бы и сама подсела на это.

– Не мучай меня, – стону, подбрасывая бедра.

Он опускается и целует меня.

– Я тебя не мучаю, Ливи. Я лишь показываю, как это должно быть.

– Сводишь меня с ума, – выдыхаю. Ему не нужно мне показывать. Он делал это каждый раз, когда превозносил меня.

– И это самое блаженное зрелище, – он прикусывает мою губу. – Хочешь кончить?

Киваю и поднимаю руки, и он меня не останавливает. Нахожу его плечи, мои руки скользят повсюду, и, черт побери, целую его. Я отчаянно ласкаю его языком, и он уносит меня все выше и выше, а потом это происходит. Он кричит в унисон с моим криком мучительной боли в теле, и мы оба начинаем содрогаться и пульсировать. Я абсолютно переполнена, и, как только судороги стихают, не могу говорить, двигаться и отчетливо видеть. Он дергается, продолжая уверенно двигаться.

– Плохие новости или хорошие? – спрашивает мне в шею, только я не в силах ответить. Не могу дышать, мысли спутались, и я пытаюсь пожать плечами, что больше походит на спазм. – Сообщу тебе плохие новости, – говорит он, когда становится очевидно, что ответа не последует. – Плохие новости заключаются в том, что я парализован. Я, черт возьми, не могу пошевелиться, Ливи.

Если бы у меня были силы, я бы улыбнулась, но я отчаянная кучка скрученных нервных окончаний. Так что, я мурлычу свой ответ и пытаюсь чуть-чуть сильнее к нему прижаться. Бесполезно.

– Хорошие новости, – заявляет он, – нам никуда не нужно идти, так что мы можем остаться здесь вот так навсегда. Я тяжелый?

Он очень тяжелый, только у меня нет сил или настроения говорить ему об этом. Он закрывает меня, каждую клеточку, наша вспотевшая кожа соприкасается везде. Снова несогласно мурлычу, в изнеможении закрываю газа.

– Ливи? – шепчет он мягко.

– Ммм?

– Чтобы не случилось в прошлом, ты все равно моя сладкая девочка. Ничто этого не изменит.

Открываю глаза и нахожу в себе силы ответить.

– Я женщина, Миллер, – говорю я, нуждаясь в том, чтобы он понял: я не девочка. Я женщина, у меня есть потребности, и одна из них – самая большая – теперь Милер Харт.

ГЛАВА 20

То, что он меня бросит, было неизбежно. Все его действия, успокаивающие слова и комфорт были слишком хороши для правды. Я должна была понять это по его виноватому выражению лица, когда он не дал мне уйти. Хочу, чтобы он никогда не шел за мной. Хочу, чтобы он никогда не позволял своей жалости взять верх и не дарил мне комфорта. От этого только тяжелее выносить все. Бесконечная темнота и безжалостная боль. Все болит – мозг от слишком долгих раздумий, тело от нехватки его прикосновений и глаза, потому что не видят его. Не уверена, как давно он ушел от меня. Дни. Недели. Месяцы. Может, дольше.

Я рискую не выбраться из своей тихой темноты. Рискую не показывать свою израненную душу миру, который погружает меня в еще большее одиночество, чем я чувствовала до встречи с Миллером Хартом.

Из глаз начинают литься слезы. В сознание врывается образ моей матери, а голова дергается от пощечины Нан.

– Ливи?

– Оставь меня в покое, – хнычу, переворачивая свое обнаженное тело на живот и пряча заплаканное лицо в подушку.

– Ливи, – руки начинают тянуть меня, и я отталкиваю их, не желая никого и ничего видеть. – Ливи, пожалуйста.

– Отвяжись! – кричу, беспомощно мечась.

– Ливи!

Меня вдруг вдавливают в матрас, руки прижимают по бокам.

– Ливи, открой глаза.

Начинаю качать головой и сильнее зажмуриваю глаза. Я еще не готова лицом к лицу столкнуться с миром – может, никогда не буду. Мои руки отпускают, и голова замирает неподвижно, когда знакомая мягкость неспешных губ касается моего рта, и слышу низкое мурлыканье, которое так сильно люблю.

Открываю глаза и поспешно сажусь – я в шоке, растеряна и вся взмокла. Сердце бешено стучит, а я ничего не вижу из-за беспорядочной копны волос, упавших на лицо.

– Миллер? – волосы убирают с глаз, и он медленно появляется в поле моего зрения, озабоченность читается в каждой черточке его невозможно красивого лица.

– Я здесь, Ливи.

Облегчение, наконец, накрывает меня, я бросаюсь на него, стоящего на коленях и роняю на спину. Я одновременно испытываю грусть, облегчение, ужас и спокойствие.

Это был просто сон.

Сон, который заставил меня слишком живо ощутить, что может быть, если он уйдет.

– Обещай, что ты меня не бросишь, – бормочу я. – Обещай, что никуда не уйдешь.

– Эй, откуда это взялось?

– Просто скажи это, – прячу лицо в изгиб его шеи, не желая отпускать. У меня и прежде были сны, после которых я просыпалась и задавалась вопросом, было ли это на самом деле, но этот был другим. Он был ужасающе реальным. Все еще чувствую боль в груди и охватившую меня панику даже сейчас, когда он уверенно держит меня в своих руках.

Это требует от него некоторых усилий, но он, в конце концов, отрывает от своей спины мои вжавшиеся пальцы и отстраняет меня от себя. Сев и расположив меня между своих ног, он ладонями обхватывает мою шею и приподнимает мою голову до тех пор, пока наши глаза не встречаются, мои – полные слез, его – нежности.

– Я не твоя мать, – говорит он уверенно.

– Так больно, – всхлипываю я, пытаясь убедить себя, что это был всего лишь сон – глупый, глупый сон.

Его лицо мрачнеет:

– Твоя мать оставила тебя, Ливи. Конечно, это больно.

– Нет, – качаю в его руках головой. – Это больше не болит, – новый страх стер любые ощущения брошенности, которые я чувствовала прежде. – Мне без нее лучше, – он морщится, мучительно закрывая глаза от моей резкости. Мне плевать. – Я говорю о тебе, – я шепчу. – Ты оставил меня, – понимаю, что кажусь убогой и слабой, но отчаяние меня убивает. В сравнении с тем, что я чувствую сейчас, исчезновение мамы кажется сейчас легким бризом. Миллер показал мне комфорт. Он принял меня. – Я никогда не чувствовала такую боль.

– Ливи…

– Нет, – прерываю его. Он должен знать. Я отползаю на кровати, подальше от его личного пространства, оказываясь вне зоны досягаемости.

– Ливи, что ты делаешь? – спрашивает он, потянувшись за мной. – Иди сюда.

– Ты должен знать кое-что, – бормочу нервно, отказываясь встречаться с ним взглядом.

– Ещё что-то? – выпаливает он, убирая протянутую руку так, как будто я могу его укусить. Он насторожен, внимателен. Это не уменьшает моей уверенности. Я шокировала Миллера Харта своими маленькими грязными секретами больше, чем он когда-либо шокировал меня своими настроениями – переходом от доминирующего к пассивному, от холодного к любящему быстрее, чем я могла уследить.

– Есть еще одна вещь, – соглашаюсь, слыша, как он переводит дух, готовясь к тому, что я скажу дальше. Для него это может быть самым большим шоком.

– Думаю, мы можем поговорить, Ливи, – его тон резок и пугает, заставляя меня обратить внимание, смеюсь ли я в этот момент или съеживаюсь. Сейчас я съеживаюсь.

– Ты по-прежнему чаруешь меня, – говорю, переводя на него взгляд. – Все твои привычки, возня с предметами, когда они и так уже идеальны, и то, что ты хочешь относиться к вещам именно так.

Он хмурится, глядя на меня, и на долю секунды мне кажется, что он начнет отрицать это. Но нет.

– Принимай меня таким, какой я есть, Ливи.

– Как раз это я и говорю.

– Поясни, – требует он резко, от чего я только сильнее съеживаюсь.

– Ты командуешь надо мной, – начинаю нервно. – И это, возможно, должно пугать меня или, может, заставить меня говорить то, что тебя разозлит, но…

– Кажется, ты сказала мне убираться к дьяволу прошлой ночью.

– Твоя ошибка.

– Возможно, – он прекращает ворчать и закатывает свои потрясающие синие глаза. – Продолжай.

Улыбаюсь про себя. Он делает это прямо сейчас – ведет себя грубо и холодно, но это ужасно соблазнительно, даже когда чертовски бесит. С ним я чувствую себя в безопасности.

– Я не знаю, сможет ли мое сердце тебя выдержать, – говорю тихо, внимательно следя за его реакцией. – Но я хочу принимать тебя таким, какой ты есть, – я не должна удивляться тому, что выражение его лица остается бесстрастным, и я не удивлена, потому что эти глаза говорят мне кое-что. Они говорят мне то, что он уже знает, что я чувствую. Он был бы чертовски глупым, если бы не понял. – Я влюбилась.

Взгляд его синих глаз пробирается ко мне в душу. Теперь он полон знания и понимания.

– Почему ты на другой стороне постели, Ливи? – спрашивает он, голос низкий и уверенный.

Мои глаза осматривают пространство между нами, замечая добрый метр матраса. Возможно, я переборщила с решением отгородиться, но я не хотела чувствовать, как он напрягается от моих слов. Я не сказала этого, но Миллер умный человек. Мои карты медленно выкладывались на стол, и теперь они все раскрыты.

– Я…я…я не…

– Почему ты на другой стороне постели, Ливи?

Наши взгляды соединяются. Он смотрит на меня строго, как будто уже в ярости от того, что я отгородилась, но я по-прежнему вижу в них и понимание тоже.

– Я…

– Я уже повторил, – он резко обрывает меня. – Не заставляй меня делать это снова.

Я колеблюсь слишком долго, начиная двигаться к нему, но возвращаясь назад, задаюсь вопросом, что творится в этой слишком понимающей голове.

– Слишком много думаешь, Ливи, – предостерегает он. – Дай мне мое.

Двигаюсь вперед медленно, но он не встречает меня с распростертыми объятиями и не подбадривает, он просто смотрит сурово, следуя за моими глазами по мере того, как они становятся ближе и ближе до тех пор, пока я осторожно не забираюсь к нему на колени и руками ласково не обвиваю его плечи. Чувствую, как его ладони нежно ложатся мне на спину и начинают осторожно поглаживать, он не спеша зарывается лицом в мои волосы, пока мы не прижимаемся друг к другу, полностью соприкасаясь… просто держим друг друга. «Мое» Миллера Харта быстро становится и «моим» тоже. Ничто никогда не принесет ощущения такой защищенности и покоя, как простые объятия Миллера. Его прикосновения забирают все горе и отчаяние.

– Не уверена, что смогу функционировать без тебя, – говорю я мягко. – Ты стал самой важной частью того, что заставляет меня дышать, – я не преувеличиваю. Этот сон был леденяще душу реальным, и то чувство одиночества было достаточным, чтобы заставить меня рассыпаться. Но он слишком тихий. Я чувствую биение его сердца под своей грудью, оно уверенное, не шокированное или беспорядочное, но это все, что я чувствую. Я очень быстро задумываюсь над тем, что он думает – возможно, что я глупая и наивная. Я никогда не испытывала этого прежде, но эти чувства сильны, неконтролируемы. Не уверена, что готова к ним, и тем более не уверена, что готов Миллер. – Пожалуйста, не молчи, – прошу тихо, слегка сжимая его руку. – Скажи что–нибудь.

Он сжимает мою руку в ответ, потом отстраняется от моей шеи и делает глубокий вдох, позволяя воздуху срываться с губ медленно и спокойно. Я тоже делаю глубокий вдох, только не выдыхаю.

Проведя руками вверх по моей спине, он находит мои волосы и начинает перебирать их пальцами, всматриваясь. Потом не спеша переводит взгляд к моим глазам.

– Эта красивая, чистая девочка влюбилась в большого, злого волка.

Я хмурюсь:

– Ты не большой, злой волк, – возражаю, не собираясь отрицать другую честь его заключения. Он абсолютно прав, и мне не стыдно. Я люблю его. – И я думала, мы выяснили, что я не такая уж сладкая, – хочу почувствовать его волосы и губы, но он выглядит мрачным, почти озабоченным фактом, что его кто-то любит.

– Мы ничего такого не выясняли. Ты моя сладкая девочка, и закончим на этом.

– Ладно, – уступаю быстро и легко, ненавидя его резкий тон, но в тайне радуясь словам, которые он выбрал. Я его.

Он вздыхает и просто меня целует.

– Ты, наверное, голодна. Позволь приготовить тебе ужин, – он принимается распутывать наши тела и ставит меня на ноги, пробегая взглядом по моему телу. Я все еще в его рубашке, нараспашку, пуговицы расстегнуты, складка на складке. – Посмотри на ее состояние, – ворчит он, едва заметно качая головой. И, как обычно, переключается обратно к идеальному, точному Миллеру Харту, как будто я только что не призналась ему в любви.