— Почему? — спрашивает он, заводя машину и пристегиваясь.

— Потому что… я… потому что… это будет…

— Естественно для нас заняться любовью? — он медленно переводит на меня взгляд. Серьезный взгляд.

Это были просто слова, а мой пульс уже сошел с ума. Чувствую себя сексуальной, похотливой и беспомощной, а с Миллером Хартом это опасная комбинация.

— Разговор, — слабо шепчу.

Он ерзает на сиденье и упирается локтями в руль. Видит мое похотливое состояние. Я не могу дышать.

— Я ведь не раз обещал, что никогда не заставлю тебя делать что-то против твоего желания. Разве не так?

Киваю.

Он едва заметно улыбается и, протянув руку, поправляет мои непослушные светлые локоны.

— Ты хоть понимаешь, как тяжело мне заставить себя не касаться тебя, особенно зная, что ты этого хочешь?

— Я хочу поговорить, — заявляю, найдя в себе крупицы силы, чтобы высказать свое требование, загнав поглубже свою слабость, которая могла бы позволить ему проигнорировать мою просьбу.

— И я хочу объясниться, но сделать это в спокойной атмосфере своего дома, — он больше ничего не говорит, и, обратив все внимание на дорогу, отъезжает от тротуара. Нет разговоров или взглядов, направленных на меня. Единственное, на чем я могу сосредоточиться, за исключением обрывистых мыслей, это слова песни «Glory box»5 в исполнении Portishead, эхом разносящиеся в закрытом пространстве между нами.

Они просачиваются в голову, заставляя мысли кружиться, а потом я слышу два коротких слова Миллера, брошенные самому себе, так тихо, что я едва их расслышала:

— Я обещаю.

Глава 10

Уже жалею о том, что настояла на правиле не прикасаться и не целовать. Поднимаюсь с ним в его пентхаус, и к девятому этажу я готова просто рухнуть на пол, а понимающий взгляд Миллера — явное свидетельство того, что ему известно о моих сожалениях. Но мое пылающее лицо и ноющая боль в ногах напоминают мне еще и о том, какой вопрос я хотела задать первым.

Он открывает свою черную отполированную дверь и отходит в сторону, придерживая ее для меня и открывая вид на внутреннюю обстановку своей роскошной квартиры. Меня одолевает острое желание убежать.

— Мне не разрешается убеждать тебя физически, так что я очень прошу, не убегай от меня.

Я поворачиваюсь к нему и вижу синие глаза, полные мольбы. Сейчас он тот уважительный, любящий мужчина, которого я люблю больше всех его многочисленных индивидуальностей.

— Я не убегу, — обещая, переступаю порог и нерешительно обхожу стол посреди коридора. Входная дверь закрывается у меня за спиной, и дорогие ботинки Миллера постукивают по мраморному полу, когда он подходит ко мне.

— Хочешь вина? — спрашивает он, снимая пиджак и аккуратно вешая его на спинку стула.

— Воду, пожалуйста, — во рту сухо после марафона по лестницам, и мне нужна ясная голова.

— Как пожелаешь, — говорит он и исчезает в кухне, быстро возвращается с бутылкой родниковой воды и стаканом. Он проходит к шкафчику с напитками, на два пальца наполняет бокал виски, поворачивается ко мне и неспешно подносит бокал к губам; мне приходится отводить взгляд от такого приятного зрелища. Он знает, что делают со мной эти губы, и нагло этим пользуется. — Не надо прятать от меня свое личико, Оливия.

— Не надо прятать от меня свое уважение, — тихо возражаю.

Ему нечего на это ответить, так что вместо ответа он говорит:

— Присаживайся, — подходит ко мне с водой.

— Я думала, мы будем ужинать?

Он замирает на полпути:

— Так и есть.

— В гостиной? — спрашиваю тоном, пропитанным сарказмом. Я знаю Миллера Харта и его одержимый совершенством мир, и нет ни единого чертова шанса, что он станет есть не за столом.

— Нет нужды…

— Нет, есть, — я вздыхаю. — Я настаиваю, мы будем ужинать на кухне. — Забираю предложенную им воду и ухожу, оставляя Миллера следовать за мной на кухню, но с тихим вздохом застываю в дверях.

— Ты не оставила мне шанса нанести последние штрихи, — бормочет он мне в спину. — Свечи, музыка.

Аромат чего-то потрясающе вкусного пропитал комнату, стол накрыт в стиле Миллера — идеально. Я будто по ошибке попала в отель «Ritz».

— Это… идеально, — выдыхаю я.

— Далеко не идеально, — говорит он тихо, проходя мимо меня. Ставит на стол свой бокал, передвигает его, потом зажигает свечи, украшающие центр стола. Он проходит по кухне, кладет на полку свой айфон и включает его несколькими нажатиями кнопок. Я просто смотрю на него, когда из динамиков начинает литься композиция «Explosions»6 Элли Голдинг, а потом он поворачивается ко мне. — Все еще не идеально, — говорит он, медленно приближаясь. Неуверенно поднимает руку и смотрит на меня, ожидая разрешения. Я киваю, позволяя ему ласково взять мою руку, и следую за ним. Стул с одной стороны стола отодвинут, Миллер отпускает мою руку, предлагая мне сесть. Следую его просьбе и позволяю ему пододвинуть за мной стул. — Теперь идеально, — шепчет он мне на ухо, мимолетно прикусывает мочку и оставляет меня изнывать от желания. Каждая клеточка моего тела напряжена, и ему это известно. Удостоверившись в том, что я получила несколько невыносимо приятных моментов от его горячего дыхания, он неспеша отодвигает от меня свои рельефные формы.

— Вина? — спрашивает он.

На секунду закрываю глаза, собирая остатки сил.

— Нет, спасибо.

— Трезвая голова не пресытит твоего желания ко мне, Оливия.

Кладет мне на колени салфетку, после чего занимает место по другую сторону стола. Он прав, конечно, но отказ от алкоголя может помочь мне мыслить яснее.

— Расстояние приемлемо? — интересуется он, взмахом руки указывая на пространство между нами.

Нет, не приемлемо, он кажется таким далеким, но глупо было бы ему об этом говорить. Не то что бы мне нужно было что-то говорить. Он все прекрасно понимает. Я киваю и рассматриваю стол перед собой, внутри все клокочет так, как клокочет обычно, когда я за одним столом с Миллером.

— Чем ты будешь меня кормить?

Сдерживая улыбку, он наливает в один из бокалов, в тот, что пошире, красное вино.

— Я ничем не могу тебя накормить, сидя здесь.

Кусаю губу и сдерживаю порыв взять вилку и покрутить ее, понимая, что ни за что не смогу вернуть прибор на правильное место.

— Нравится, когда я тебя кормлю? — спрашивает он, поэтому я отрываю взгляд от идеального стола и смотрю на его идеальное лицо.

— Ты знаешь ответ на этот вопрос, — в голове мелькают картинки клубники и капель темного шоколада.

— Знаю, — соглашается он. — И мне нет нужды говорить тебе, как сильно я люблю тебя кормить.

Я понимающе киваю, вспоминая чувство удовлетворения на его лице.

— И боготворить тебя.

Ерзаю на стуле, пытаясь предотвратить нарастающую между ног пульсацию. Неважно, какую маску он надевает, каждый раз я сдаюсь его власти.

— Предполагалось, что мы поговорим, — замечаю, стремясь избежать мыслей о преклонении, клубники в горячем шоколаде и магнетизме Миллера в целом.

— Мы разговариваем.

— Почему ты так боишься лифтов? — я становлюсь беспощадной, а потом мгновенно приходит чувство вины при виде того, как мрачнеет его лицо, совсем ненадолго. Он очень быстро берет себя в руки.

— У меня фобия закрытых пространств, — глядя на меня, Миллер задумчиво взбалтывает вино в бокале. — Именно поэтому ты никогда не убедишь меня спрятаться в шкафу.

От его признания чувство вины только усиливается, особенно когда я вспоминаю тот случай в моей спальне.

— Я не знала, — шепчу, вспоминая и тот ужас на его лице, когда я отказалась выходить из лифта. Я выяснила это, убегая из отеля, и использовала против него.

— Конечно, не знала. Я тебе не говорил.

— С чем она связана?

Он едва заметно пожимает плечами, глядя в сторону, избегает моего взгляда.

— Не знаю. У многих людей есть разные фобии, и нет объяснений.

— И тем не менее, у тебя оно есть, так ведь? — давлю на него.

Он на меня не смотрит.

— Вежливо смотреть на человека, с которым разговариваешь, и вежливо отвечать, когда кто-то задает тебе вопрос.

Полные раздражения синие глаза находят мои.

— Рассуждаешь сверх меры, Оливия. У меня фобия закрытых пространств, и на этом вопрос закрыт.

— Что насчет твоей безумной чистоплотности?

— Я просто ценю то, что принадлежит мне. Это не делает меня безумным.

— Это гораздо больше, — отвечаю я. — У тебя обсессивно-компульсивное расстройство.

У Миллера на секунду отвисает челюсть:

— Просто потому, что я люблю определенный порядок в вещах, у меня расстройство?

Недоверчиво вздыхаю и как раз вовремя останавливаю себя от того, чтобы поставить локти на его стол. Он не признает свою безумную одержимость, и вполне очевидно, что я ничего не услышу относительно клаустрофобии. Но это пустяки в масштабах происходящего. Есть вещи поважнее.

— Газета. Почему изменился заголовок?

— Я осознаю, как это выглядело. Но это для твоего же блага.

— Каким образом?

Его губы сжимаются в тонкую линию.

— Для твоей защиты. Поверь мне.

— Поверить тебе? — я сдерживаю острое желание рассмеяться ему в лицо. — Я доверилась тебе во всем! Как долго ты носишь статус самого скандально известного в Лондоне мужского эскорта? — слова, как кислота, обжигают язык, когда я их произношу.

— Уверена, что не хочешь вина? — он поднимает со стола бутылку и смотрит на меня с надеждой. Жалкая попытка избежать вопроса.

— Нет, спасибо. Ответа будет достаточно.

— Может, закуски? — он встает и, не дожидаясь моего ответа, подходит к холодильнику. Я не в состоянии есть, когда желудок скрутился в тугой узел, в голове полно вопросов и нет ответов. Сомневаюсь, что аппетит появится, когда я, наконец, добьюсь от этого мужчины ответов.

Он открывает огромную, с зеркальной поверхностью, дверцу холодильника и достает оттуда какое-то блюдо. Потом он закрывает дверцу, но не возвращается к столу, вместо этого возится с чем-то на подносе, разрезая и смешивая. Он пытается выиграть время, а когда настороженно смотрит в зеркало, видит в отражении, что я внимательно за ним наблюдаю. Понимает, что я раскусила его игру.

— Ты сказал, что готов ответить на мои вопросы, — напоминаю ему, решительно удерживая в зеркале его взгляд.

На секунду он опускает взгляд к подносу, а потом медленно разворачивается и, сделав глубокий вдох, возвращается к столу, небрежно откидывая со лба темную прядь. Мне становится почти смешно, когда предельно аккуратно поставленное на стол блюдо оказывается полно устриц.

— Угощайся, — Миллер жестом указывает на серебряные приборы, после чего садится.

Игнорирую его предложение, меня раздражает его изначальный выбор, так что я просто повторяю свой вопрос.

— Как долго?

Подняв свою тарелку, он берет три устрицы и аккуратно выкладывает их.

— Я работаю в эскорте десять лет, — говорит он, решая при этом не смотреть на меня.

Хочу выдохнуть шокировано, но сдерживаюсь, вместо этого беру стакан воды, смачивая вдруг пересохшие губы.

— Почему скандальный?

— Из-за моей безжалостности.

Теперь уже я выдыхаю и ненавижу себя за это. Это не должно быть для меня новостью. Я ведь испытала на себе его безжалостность.

Он замечает мою борьбу, но продолжает.

— Потому что в спальне я жестокий, не любящий, ничего не чувствующий, и меня все это не заботит. Женщины не могут мной насытиться, а мужчины не могут понять, почему.

— Они платят тебе за…

— За то, чтобы быть отраханными по высшему классу, — заканчивает он за меня. — И платят баснословные суммы за неразглашение.

— Я не понимаю, — качаю головой, глазами бегая по всему его идеальному столу. — Ты не позволяешь им целовать тебя или касаться.

— Когда я обнажен, нет. Когда мы наедине, нет. Я идеальный джентльмен на свиданиях, Оливия. Они могут дотронуться до меня сквозь одежду, потешить свое самолюбие и насладиться моим вниманием. На этом их контроль заканчивается. Для них я идеальный микс мужских качеств. Высокомерный… внимательный… талантливый.

Вздрагиваю каждой клеточкой:

— Ты что-то от этого получаешь?

— Да, — признает он. — В спальне у меня полный контроль, и я каждый раз кончаю.

Вздрагиваю от его настолько искренних слов, отвожу глаза, с ощущением тошноты и уязвимости.

— Точно.

— Не прячь от меня свое лицо, — просит он, не раздумывая, и я на автомате поднимаю голову, вижу ласковый взгляд, пришедший на смену холодному, ледяному. — Но ничто даже близко не сравнится с тем наслаждением, что я получаю, преклоняясь перед тобой.

— Теперь я с трудом вижу того мужчину, — говорю, и от моих слов нежность в его глазах превращается в страдание. — Так бы хотела, чтобы ты никогда не делал меня одной из них.