Грегори проходит мимо меня первым, потом Нан, а Миллер, подойдя ко мне, застывшей, медленно заглядывает в мои измученные глаза и останавливается передо мной.

У него истерзанный вид, рубашка и жилетка измяты, порваны на плече, волосы взлохмачены и испачканы.

— Прости, — говорит он тихо, а потом разворачивается и уходит по дорожке, длинными шагами мгновенно преодолевая расстояние до машины.

— Миллер! — кричу, запаниковав и бросившись за ним. Слабость в ногах не дает передвигаться быстро, и гравий трещит под колесами прежде, чем я успеваю добежать до конца дорожки. Инстинктивно прижимаю руку к груди, как будто давление сможет успокоить бешеный стук сердца, Не может, и не уверена, что хоть что-то в силах будет это сделать.

— Ливи? — низкий, хриплый голос Джорджа отвлекает меня от исчезающего мерседеса Миллера, и я смотрю на его озабоченный силуэт, приближающийся к дому. — Милая, что происходит?

Эмоции берут верх, и я разваливаюсь, позволяя ему заключить меня в медвежьи объятия и держать мое ослабшее тело.

— Все пошло жутко неправильно, — плачу в его свитер крупной вязки, вжимаюсь в его широкую грудь.

— Ох, моя милая, — успокаивает он, поглаживая меня по спине. — Давай отведем тебя внутрь.

Джордж крепко держит меня за плечи и, проведя по дорожке, осторожно закрывает за нами дверь. А потом он заводит меня в кухню, где я вижу, как Нан влажным тампоном обрабатывает кровоточащий нос Грегори. Чувствую запах спирта и слышу непрекращающееся шипение Грегори, еще одним доказательством служит строгий голос бабушки.

— Не дергайся, — наставляет она, злость все еще слышна в ее голосе.

Грегори смотрит, как Джордж подталкивает меня, усаживая на стул, и протягивает мне свой чистый носовой платок, а бабушка разворачивается и, потеряв интерес к одному мужчине, набрасывается на второго.

— Ты опоздал! — кричит она на бедного, ни в чем невиновного Джорджа. — Ужин испорчен, а мне пришлось разнимать драку в своем дворе!

— Притормози на минуту, Жозефина Тейлор! — спина Джорджа выпрямляется, моя напрягается. Она не в настроении получать отпор, Джорджу следовало заметить раздражение, передающееся по воздуху от ее невысокой, полноватой фигуры. Хотя, это его не останавливает. — Я только что пришел и вижу, что ужин испорчен, по крайней мере, из-за нашего беспокойного состояния, так что, почему бы тебе не успокоиться и не прояснить мне два этих недоразумения.

Отчасти шокированная, бабушка прикладывает ватный тампон к разбитой губе Грегори.

— Где Миллер? — восклицает она, смотря на меня хмурым взглядом.

— Ушел, — говорю, платком стирая слезы, и сердито смотрю на Грегори. Его глаза прищурены, и это не от отека. Он будет испепелять меня одним глазом, в отличие от второго, подбитого Миллером во время второй их схватки.

Мой избитый друг рычит что-то, язвительно смеясь, но я не прошу повторить, потому что точно знаю, что бы это ни было, мне это не понравится, так же, как бабушке и Джорджу.

— Что случилось? — спрашивает Джордж, занимая место рядом со мной.

— Будь я проклята, если понимаю. — Нан заклеивает рану на губе Грегори пластырем, убедившись, чтобы его края были прочно приклеены, при этом игнорируя протестующее шипение своего пациента. — Все, что мне известно, Миллер и Грегори, кажется, друг другу не нравятся, но никто не хочет просветить меня, почему, — она смотрит на меня испытующим взглядом, отчего я опускаю глаза к столу, избегая ее.

Правда в том, что Миллер и Грегори ненавидели друг друга еще до того, как Грегори узнал о его темном прошлом. Теперь же я могу только подытожить тот факт, что они друг друга категорически презирают. Этого я исправить не смогу. У меня может быть один мужчина или другой. Чувство вины накатывает, когда я смотрю на своего старого друга, своего единственного друга, перебинтованного — вина за то, что стала причиной его боли и повреждений, вина из-за понимания того, что его я не выберу.

Встаю, приковывая к себе внимание каждого, они ждут моего следующего действия.

Молча обхожу стол и наклоняюсь, чтобы поцеловать Грегори в щеку.

— Когда ты любишь человека, ты любишь его за то, кем он является, и как таким стал, — шепчу ему на ухо, и тут же вспоминаю, что чуткий слух Нан мог уловить мое заявление. Молюсь, чтобы Грегори сохранил все в тайне — не ради меня или Миллера, а ради Нан. Это вызовет слишком много призраков. — Я не отказалась от него тогда, не откажусь и сейчас.

Выпрямляюсь и молча выхожу из кухни, оставляя свою семью, чтобы пойти и согреть моего кого-то.

Глава 16

Множество сияющих зеркал, покрывающих стены фойе в доме Миллера, повсюду разбрасывают мое отражение; от моего вида, заплаканного и безнадежного, некуда скрыться. Консьерж вежливо приподнимает шляпу, и я в ответ вымучиваю из себя скудную улыбку, решив подняться к квартире Миллера на лифте, а не преодолевать несколько сотен ступенек, что стало уже привычным. Гляжу вперед, когда двери открываются, и встречаюсь с еще большим количеством зеркал, смотрю сквозь себя и избегаю жуткого взгляда брошенной женщины перед собой.

Пробыв в лифте будто бы целую вечность, вижу, как открываются двери и заставляю себя выйти из него и подойти к блестящей черной двери, еще больше душевных сил уходит на то, чтобы заставить себя постучать. Я бы задалась вопросом, здесь ли он вообще, если бы не напряженная атмосфера вокруг меня. Ярость Миллера висит в воздухе, окружая меня, не давая мне дышать. Чувствую, как она просачивается под кожу и оседает глубоко внутри.

Отскакиваю, когда дверь распахивается с резким свистом и передо мной стоит Миллер, выглядит он не лучше, чем почти час назад, когда уходил от меня. Он даже не пытался привести себя в порядок: волосы по-прежнему взлохмачены, рубашка и жилетка порваны, в глазах все та же ярость. В ладони стакан виски, руки в крови Грегори. Костяшки пальцев побелели от того, как он сжал стакан; Миллер подносит его ко рту и опрокидывает в себя остатки виски, не отводя от меня холодного взгляда. Меня пробирает дрожь, и я теперь рассматриваю пол под своими ногами, но поднимаю глаза, заметив почти неуловимое движение его туфель. Или пошатывание. Он пьян, а когда я присматриваюсь внимательнее, фокусируясь на глазах, что неотрывно смотрят на меня, вижу что-то большее, — что-то незнакомое — и это умножает мой страх шагнуть за грань того, что я когда-либо испытывала в присутствии Миллера. До этого я чувствовала себя уязвимой, безнадежной и беспомощной, но всегда на уровне неуверенности. Я никогда так не боялась, даже во время его бешеных приступов. Это другой страх. Он поднимается по позвоночнику и обвивает шею, затрудняя дыхание и убивая слова. Мой ночной кошмар. Тот, где он меня оставляет.

— Иди домой, Ливи, — язык заплетается, делая слова медленными и неразборчивыми, только это не его обычный, решительный, скрипучий голос. Дверь захлопывается у меня перед носом, отзываясь вокруг эхом, и я отскакиваю, шокированная его злобностью. Кулаками колочу по дереву, прежде чем успеваю решить, разумный ли это шаг, меня охватывает страх.

— Открой дверь, Миллер! — кричу, не переставая избивать черное отполированное дерево, игнорирую быстро распространяющуюся по руке ноющую боль. — Открой!

Бах, бах, бах!

Я никуда не уйду. Если понадобится, буду колотить всю ночь напролет. Он не посмеет выбросить меня из своей квартиры или жизни.

Бах, бах, бах!

— Миллер!

Вдруг я бью кулаками в воздухе, и от этого, потеряв ориентир, покачиваюсь вперед. Только пытаюсь поймать баланс, как сталкиваюсь с Миллером.

— Я сказал, иди домой. — Он снова наполнил свой стакан, так что теперь жидкость почти льется через край.

— Нет, — смело выпячиваю подбородок вопреки приказу.

— Не хочу, чтобы ты видела меня таким. — Миллер враждебно надвигается на меня, он пытается меня заставить отступить, но я стою твердо, не желая быть отпугнутой. Теперь из-за моего упрямства мы стоим ближе, практически вплотную, и мои щеки опаляет его нетрезвое дыхание. — Я не стану больше просить.

Я молча прирастаю к месту, только слепая решимость не дает ему этого увидеть.

— Нет, — парирую ему просто и уверенно. Он пытается меня оттолкнуть. — Зачем ты это делаешь?

С очевидной неуверенностью он расправляется со своей выпивкой, едва заметно вздрагивает, с его губ срывается вдох, вперемешку с алкогольными парами. Я морщусь, на расстоянии, и от вида Миллера, и от запаха алкоголя одновременно.

— Я не стану повторять, — выталкиваю слова сквозь стиснутую челюсть, играя с ним в его же игру.

Он осматривает меня с ног до головы, тихо размышляя, и при этом бормочет себе под нос невнятные слова. Затем его тяжелый взгляд медленно поднимается по мне, в его привычной манере, только в этот раз причиной тому его опьянение, а не обычная страстная манера Миллера. Его начинает качать.

— Я облажался.

— Знаю, — не спорю с ним. Он говорит холодную, жесткую правду.

— Я опасен.

— Знаю.

— Только не для тебя.

Сердце снова подает признаки жизни. Я знала. Глубоко внутри. Я понимала.

— Знаю.

Он выдает что-то между удовлетворенным кивком и бесконтрольным болтанием головой на широких плечах.

— Хорошо. — Он разворачивается и, шатаясь, идет по квартире, оставив меня закрывать дверь и следовать за ним. Я понимаю, куда он движется, прежде чем резко останавливается и меняет курс, направляясь к шкафчику со спиртным. Он достаточно пьян, по крайней мере, для меня. Как бы то ни было, у Миллера другие представления. Он звенит бутылкой о стакан и больше проливает на комод, чем в стакан.

— Дерьмо! — матерится он, небрежно бросая пустую бутылку в кучу других, отчего слышен громкий звон стекла. — Чертов бардак!

Раздраженно вздохнув, я встаю позади него и пытаюсь привести в порядок разбросанные им бутылки, вытирая разлитое в надежде, что, прибравшись, смогу вернуть спокойствие в его совершенный мир.

— Спасибо, — бормочет так тихо, что я едва его слышу.

— Пожалуйста, — боковым взглядом чувствую, как он прожигает меня глазами, пока я вожусь с бутылками, выигрывая время… или просто медля.

Бах!

Резко оборачиваюсь на звук, Миллер чуть медленней.

Бах, бах, бах!

Мое едва успокоившееся сердцебиение подскакивает на несколько уровней, и я смотрю на Миллера, который тоже пялится на дверь. Только он не торопится идти и выяснять, что там за шум, так что я иду в коридор и огибаю столик, как раз когда еще один резкий стук доносится по ту сторону входной двери Миллера.

— Подожди, — кричит Миллер, хватая меня за руку и останавливая. — Будь здесь.

Он проходит мимо меня, обычно легкие шаги тяжелеют под воздействием алкоголя. Стою спокойно, а в голове вихрь мыслей, когда вижу, как он смотрит в дверной глазок. Практически вижу, как он ощетинивается, и это заставляет меня шагнуть вперед, настороженно, но мне слишком любопытно, чтобы остановиться. Он приоткрывает дверь и намеревается выйти из квартиры, но его очевидное намерение скрыть нашего гостя проваливается, когда тот с легкостью толкает его обратно, конечно, заметив нестабильное состояние Миллера.

Теперь уже и я ощетиниваюсь, инстинктивно сжимая челюсть, когда передо мной появляется Уильям, всем своим видом демонстрируя авторитет. Несколько секунд он пристально смотрит на меня, а потом серыми глазами проходится по мятой одежде Миллера. Все не так. Миллер кажется потрясенным, и сейчас Уильям захочет узнать, почему.

— Что ты натворил? — спрашивает Уильям, равнодушно и спокойно, так, будто совсем не удивлен и, может даже, уже все знает.

— Не твое дело, — огрызается Миллер, хлопая дверью. — Тебе здесь не рады.

Чувствую потребность поддержать Миллера, но любопытная сторона меня проснулась вместе с настороженной. Так что я продолжаю стоять, поджав губы, и впитывать враждебность, электризующуюся между этими двумя.

— А тебе не рады в жизни Оливии, — парирует Уильям, поворачиваясь ко мне. Он, должно быть, замечает неверие на моем лице, только это, кажется, ни в коей мере его не заботит. — Ты идешь со мной.

Я возмущенно фыркаю, заметив, как Миллер позади Уильяма напрягся. Это даже близко недостаточно для меня, чтобы быть уверенной, что он вмешается. Прошу, не говорите, что он собирается встать на сторону Уильяма!

— Нет, не иду, — отвечаю уверенно, распрямляя плечи. Меня удивляет, что Миллер до сих пор не встрял, учитывая его бешеную реакцию на вмешательство Грегори всего час назад.

— Оливия, — вздыхает Уильям, — ты действительно испытываешь мое терпение.

Готовлю себя к еще одному комментарию относительно мамы, беспокоюсь о той злости, что закипает во мне только от одной мысли, что Уильям ее упомянет. Если он взорвется и скажет то, о чем я знаю, он думает, тогда я, возможно, буду так же хороша, как Миллер в его приступах бешенства.