— Он, вполне возможно, горяч в спальне, но не так горяч, как Миллер, — ее коварные, обидные слова, словно булавки, жестоко воткнутые в самое сердце. — Он действительно так хорош, как все говорят? — Поворачивается ко мне с наглым выражением и удовлетворенно осматривает. Я распадаюсь, но нахожу в себе скрытые силы, чтобы дать отпор.

— Все зависит от того, насколько хорошо о нем говорят, — отвечаю и смотрю на нее с такой же уверенностью. Ее вопрос быстро дает понять, что она спрашивает, потому что не знает сама, и это приносит мне слишком сильное удовлетворение.

— Очень хорош.

— Тогда они очень правы.

Она едва ли пытается скрыть свой шок, поглубже заталкивая свою самоуверенность.

— Понимаю, — говорит она тихо, резко кивнув головой.

— Но я скажу тебе еще кое-что, — подхожу ближе, чувствуя необъяснимое превосходство от понимания того, что я была с ним, а Кэсси нет. Не даю ей возможности спросить что. Нападаю. — Любовью он занимается даже лучше, чем трахает, привязав к кровати.

Она выдыхает, шарахаясь от меня, только в эту секунду я осознаю всю глобальность репутации Миллера. От этого начинает тошнить. Но, тем не менее, каким-то невообразимым способом я держусь за свою дерзость.

— Если в твои планы входило испытать меня и шокировать новостями о занятиях Миллера, это пустая трата запасов твоей стервозности. Я уже все знаю.

— Верно, — произносит она медленно, задумчиво.

— Мы закончили, или ты просветишь меня еще и о правилах Миллера?

Она смеется, но это удивленный смех. Я шокировала ее даже больше, ошарашив своей самоуверенностью. Она не была к этому готова, и я тут же этим пользуюсь.

— Думаю, мы закончили.

— Хорошо,— демонстрирую уверенность, прежде чем зайти в туалет и мысленно рассыпаться, безопасно спрятавшись за закрытой дверью кабинки. Не уверена, почему плачу, если так довольна собой. Думаю, я только что скрутила чьи-то яйца, и Нан бы мной гордилась… Если б я могла ей рассказать.

Проведя вечность в попытках собрать себя по кусочкам, я возвращаюсь обратно на кухню и загружаю подносы шампанским, готовясь к возвращению гостей с их ужина.

Кэсси одной из первых заходит в комнату, в сопровождении зрелого мужчины, по крайней мере, на тридцать лет старше нее. Только теперь очевидность накрывает меня, как торнадо, заставляя покачнуться бокалы с шампанским на подносе в моих трясущихся руках. Она тоже первоклассная шлюха!

— О Боже, — шепчу я, наблюдая за тем, как она хихикает, с удовольствием принимая внимание, которым он ее одаривает. Для чего? У нее ведь есть доля в эксклюзивном ночном клубе. Естественно, ей не нужны деньги или подарки. И в эту секунду я мгновенно осознаю, что даже не задумывалась о мотивах Миллера окунуться в этот мир. Он владелец «Ice». Деньги ему определенно не нужны. Мысленно возвращаюсь к нашей встрече в ресторане, перематывая разговор назад к словам, которые смутно припоминаю.

Достаточно, чтобы купить ночной клуб.

Любопытство накрывает меня, а я ненавижу быть любопытной. Оно и так уже завело меня слишком далеко. Продолжая дальше, я просто утону.

— Ты собираешься стоять там всю ночь и мечтать? — голос Сильвии возвращает меня обратно в комнату, теперь полную гостей и радостной болтовни. Взглядом медленно прохожусь по группкам людей, все, как обычно, безукоризненно одеты, и я задаюсь вопросом, сколько из них живут в мире первоклассной проституции. — Ливи?

Я вздрагиваю, так что приходится свободной рукой удерживать поднос.

— Прости!

— Что случилось? — спрашивает Сильвия, осматривая комнату, и я знаю это, потому как все это время ощущала покалывания по коже.

— Ничего, — выпаливаю я. — Я лучше буду сервировать.

— Эй, это та женщина… — она останавливается и смотрит на меня, поджимая свои розовые губки и сдерживаясь от окончания вопроса.

Я не отвечаю, вместо этого ухожу и оставляю Сильвию, теряясь в толпе и позволяя ей самой делать выводы. Я позволила своим друзьям думать, что Кэсси — девушка Миллера, так бы все и оставалось, если бы эта сучка не щеголяла тут с другим мужчиной.

Глава 4

Возвращаясь с работы следующим вечером, по пути делаю пару остановок, чтобы увидеть свои любимые места. Как всегда отвлечение помогает, но когда я останавливаюсь у уличного ларька, чтобы купить бутылку воды, фотография на обложке газеты возвращает меня к самому началу страданий. Он дал это интервью недели назад. Почему его напечатали только сейчас? Пульс учащается по мере того, как я впитываю фотографию красивого мужчины, украшающую обложку газеты. И вот, когда я читаю заголовок, он уже безжалостно грохочет:

«Самый завидный лондонский холостяк открывает

самый эксклюзивный ночной клуб Лондона».

Я осторожно беру газету и пялюсь на слова, а в голове вспыхивают воспоминания того счастливого момента, когда он признал свои чувства и, казалось, был готов перестать избегать их. Он ведь сказал той наглой журналистке подобрать другой заголовок. Она, должно быть, наслаждалась новостью о том, что Миллер Харт практически холостяк. Боль внутри сейчас слишком сильная, а чтение статьи только распалит ее, так что я заставляю себя вернуть газету на прилавок, забыв купить воду, из-за которой остановилась.

Он все так же повсюду. Я бесцельно рассматриваю тротуар, пытаясь понять, куда идти дальше. В своем забытьи выхожу на дорогу, мне просигналил проезжающий мимо автомобиль, только я даже не вздрагиваю. Если бы та машина меня сбила, я бы ничего не почувствовала.

Она замедляется и останавливается в нескольких шагах от меня. «Лексус» незнаком, чего нельзя сказать о номерах автомобиля. Две буквы. Всего две.

У.А.

Дверца со стороны водителя открывается, и из машины, салютуя мне шляпой, выходит незнакомый мужчина, поспешно обходит лексус и открывает заднюю дверцу, удерживая ее и жестом приглашая меня в машину. Отказаться было бы глупо. Он найдет меня, неважно, где я буду скрываться, так что я осторожно подхожу и сажусь в машину, опустив взгляд и изо всех сил стараясь сдержать слезы. Нет нужды огладываться, проверяя, одна ли я. Знаю, что нет. Я почувствовала силу, которую он источает, еще снаружи. Теперь, когда я в зоне его досягаемости, она осязаема.

— Здравствуй, Оливия, — голос Уильяма звучит именно так, каким я его запомнила. Мягкий. Успокаивающий.

Опускаю голову. Я к этому не готова.

— Ты могла бы быть, по крайней мере, достаточно вежливой, посмотреть на меня и на этот раз поздороваться. Той ночью в отеле ты чертовски спешила.

Медленно перевожу взгляд и впитываю каждую утонченную черту Уильяма Андерсона, что пробуждает далекие воспоминания, которые я годами прятала на задворках сознания.

— Как же насчет твоего поведения и манер? — бросаю коротко, смотря прямо в его искрящиеся серые глаза. Они, кажется, стали еще более сияющими, голова, полная седых волос, сделала его глаза похожими на расплавленный металл.

Он улыбается и тянется, сжимая в своей лапе мою маленькую руку.

— Я был бы разочарован, если б ты не бросила в мою сторону какую-нибудь маленькую колкость.

Его прикосновение такое же успокаивающее, как и дружелюбное лицо. Не хочу, чтобы так было, но так есть.

— А я ненавижу тебя разочаровывать, — вздыхаю. Дверца рядом со мной захлопывается, и водитель оказывается на своем месте, отъезжая от тротуара. — Куда ты меня везешь?

— На ужин, Оливия. Кажется, нам есть о чем поговорить, — он тянет мою руку, поднося ко рту, и целует костяшки пальцев, прежде чем вернуть ее обратно на мои колени. — Сходства невероятны, — говорит он тихо.

— Не смей, — рычу я, отворачиваясь к окну. — Если это все, о чем ты хочешь поговорить, я лучше деликатно отклоню твое приглашение на ужин.

— Хотел бы я, чтобы это было единственной темой для разговора, — отвечает он серьезно. — Но определенный богатый молодой джентльмен стоит выше в списке причин моей озабоченности, Оливия.

Я медленно закрываю глаза, и, если бы это было возможно, закрыла бы и уши. Не хочу слышать то, что должен сказать Уильям.

— Твое беспокойство необязательно.

— Это решать только мне. Я не стану молча сидеть и смотреть, как тебя затягивают в мир, которому ты не принадлежишь. Я долго и упорно боролся за то, чтобы оградить тебя от него, Оливия, — он тянется и костяшками пальцев проводит по моей щеке, пристально меня разглядывая. — Я этого не допущу.

— Ты ничего не сможешь сделать, — меня уже тошнит от людей, думающих, будто они знают, что для меня лучше. Я хозяйка своей судьбы, рассуждаю как идиотка. Берусь за ручку дверцы, когда машина останавливается на красный свет, готовая выскочить и бежать. Только действую не слишком быстро. Дверца не подчиняется, и Уильям уже крепко держит меня за руку.

— Ты остаешься в машине, Оливия, — заверят Уильям строго, когда машина трогается с места. — Сегодня я не в настроении для твоих выходок. Ты совершенно точно дочь своей матери.

Я сбрасываю его руку и откидываюсь на мягкую кожу сиденья.

— Пожалуйста, не говори о ней.

— Значит, отвращение не прошло?

Бросаю голодный взгляд на бывшего сутенера своей матери.

— С чего бы? Она предпочла твой мрачный мир своей дочери.

— Ты хочешь выбрать еще более мрачный, — констатирует он.

Я закрываю рот, сердце теперь стучит в два раза быстрее.

— Я ничего не выбираю, — шепчу. — Никогда больше с ним не увижусь.

Он тепло мне улыбается, едва заметно качая головой:

— Кого ты пытаешься убедить? — спрашивает, и возможно, не зря. Я слышала себя. В словах нет уверенности. — Я здесь, чтобы помочь тебе, Оливия.

— Мне не нужна твоя помощь.

— Уверяю тебя, нужна. Больше, чем семь лет назад, — говорит он резко, почти холодно, заставляя меня ощутить холод. Я помню мрачный мир Уильяма. Вряд ли сейчас его помощь нужнее, чем тогда.

Он отворачивается от меня, достает из внутреннего кармана телефон, нажимает несколько кнопок, после чего подносит его к уху.

— Отмени все встречи до конца вечера, — распоряжается он, а потом разъединяется и убирает телефон обратно в пиджак. Остаток пути он смотрит прямо перед собой, оставив меня мучиться вопросом, что же будет после ужина. Знаю, что услышу вещи, о которых слышать не хочу, и понимаю: я не в силах ничего сделать, чтобы это прекратить.

Водитель останавливается у небольшого ресторанчика и открывает для меня дверцу. Уильям кивает, давая молчаливый знак выходить, и я слушаюсь без промедления, потому что знаю: протесты меня ни к чему не приведут. Улыбаясь водителю, я жду, когда Уильям присоединится ко мне, а потом смотрю, как он застегивает пуговицы пиджака, после чего кладет руку мне на спину, направляя вперед. Двери ресторана открываются перед нами, и Уильям приветствует практически каждого, мимо кого мы проходим. Его влияние на других посетителей и обслуживающий персонал велико. Он улыбается и кивает все время, пока мы не оказываемся за уединенным столиком в конце зала, вдали от любопытных глаз и ушей. Сообразительный официант передает мне карту вин, и я благодарно улыбаюсь, занимая место.

— Она будет воду, — распоряжается Уильям. — И как обычно для меня, — ни пожалуйста, ни спасибо тебе. — Рекомендую ризотто, — улыбается мне мужчина напротив.

— Я не голодна, — желудок сжался в узел, коктейль нервов и злости. Я, наверное, не смогу есть.

— Ты на грани истощения, Оливия. Прошу, доставь мне удовольствие наблюдать, как ты ешь потрясающую еду.

— Мне хватает бабушки, зудящей по поводу моего веса. Твои занудства мне не нужны, — я кладу на стол меню и беру только что наполненный водой стакан.

— Как поживает неподражаемая Жозефина? — принимая от официанта бокал с темной жидкостью, спрашивает он.

Она не была такой неподражаемой, когда Уильям отослал меня обратно к ней. Я пару раз упоминала о ней во времена своих безрассудных припадков, но была слишком ослеплена поисками прошлого, чтобы вдаваться в подробности их знакомства.

— Ты знал ее? — ну вот, теперь я снова любопытничаю, а я ненавижу быть любопытной.

Он смеется, и этот звук приятен — ровный и светлый.

— Я никогда ее не забуду. Она всегда звонила в первую очередь мне, когда Грейси выделывала этот свой трюк с исчезновением.

При упоминании имени моей матери желчь разливается внутри, но услышав про бабушку, внутри я улыбаюсь. Она бесстрашная, ни капли никого не боится, и я точно знаю, Уильям не стал бы исключением. Его изумленный тон в разговоре о Нан тому подтверждение.

— Она в порядке, — отвечаю я.

— Все такая же пылкая? — спрашивает он с легкой улыбкой на губах.

— Больше, чем когда-либо, — отвечаю я. — Но ей не было так же хорошо, когда ты привез меня домой в ту ночь семь лет назад.