Трипп ненадолго задумался, а я приготовилась выслушать еще одно нравоучение из заплесневелого собрания премудростей, которые оставили ему отец с матерью. Нет, родители Триппа были, конечно, очень хорошими людьми, но я была уверена, что их советы вряд ли мне помогут. Ничто не в силах помочь прирожденной неудачнице.

– Если ты найдешь настоящее, – изрек он наконец, – оно и станет той опорой, которая поможет тебе спастись.

Я чуть не расхохоталась ему в лицо. Чего-то в этом роде я и ожидала от провинциала, который проводит слишком много времени с мертвыми и поэтому никак не научится иметь дело с живыми. По моему глубокому убеждению, помочь мне могла разве что машина времени, которая перенесла бы меня в ту доисторическую эпоху, когда я еще не начала совершать одну глупую ошибку за другой. Но машины времени у меня не было, как не было и сил, чтобы ударить или толкнуть человека, который вместо лекарства предлагал мне одну банальность за другой, поэтому я продолжала сидеть, подставив лицо солнцу, в надежде, что его беспощадные лучи сожгут мне кожу до волдырей.

Трипп поднялся, заслонив солнце, и я, несколько раз моргнув, посмотрела на него.

– Это не выход, Вив.

– Что именно не выход?

– Я ведь слышал, что́ он сказал насчет таблеток. Они не помогут тебе выбраться из зыбучего песка.

– Да пошел ты!.. – огрызнулась я. То, что Трипп прочел мои мысли, разозлило меня еще больше. Да какое ему дело?! А главное, как он догадался, что как только Кло уедет, мне захочется проглотить таблетку-другую, которые утолят боль и заодно быстро и эффективно избавят меня от надежды когда-нибудь стать другой, не такой, как сейчас?

Я отвернулась, но Трипп все еще стоял передо мной – я чувствовала на своем лице его прохладную тень.

– А еще моя мама говорила, что те, кого труднее всего любить, нуждаются в любви больше остальных. – Повернувшись, Трипп медленно сошел по ступенькам крыльца на дорожку. Там он остановился и добавил, по-прежнему не глядя на меня: – Она сказала это, когда ты уехала.

Трипп шел к своей машине, а я слушала, как хрустит гравий под его ногами. Хлопнула дверца, зафырчал двигатель, и пикап, плавно набирая скорость, покатил по подъездной аллее вслед за лимузином. Я даже не подняла головы, чтобы проводить его взглядом. Подумаешь, еще один человек, которого я вытолкнула из своей жизни. Подумаешь, еще одна ошибка…

Снежок, о котором я совсем забыла, шумно и часто дышал у меня за спиной. Ему было жарко, но он не хотел идти в дом без меня, поэтому мне пришлось взять себя в руки и подняться. Я отвела пса в кухню, где он сразу направился к миске с водой, а я смотрела на него и чувствовала, как на душе становится еще тяжелее. Похоже, сегодня мы оба осиротели.

Напившись, Снежок поднялся со мной наверх. В спальне Кло я увидела застеленную кровать – неумело, небрежно, но все-таки застеленную. Раньше за девочкой подобного не водилось, но я не обольщалась. Это был вызов – ни о каком перевоспитании не могло быть и речи. Собачий матрасик, которым, похоже, так ни разу и не воспользовались, сиротливо валялся на полу рядом с кроватью.

Мое внимание привлекла приоткрытая дверца стенного шкафа. Я шагнула к нему, чтобы закрыть дверь, и увидела, что вся одежда, которую я покупала Кло, висит на плечиках и крючках. Цветастые блузки, расклешенные джинсы, юбка из шотландки, темно-красные легинсы – Кло не взяла с собой ничего. Я долго смотрела на вещи и наконец заплакала – впервые с тех пор, как девочка уехала в аэропорт. Какое-то время спустя я перебралась на кровать, а Снежок, устроившись на покрывале, вылизывал мне лицо языком с такой старательностью, словно действительно верил, что это может помочь.

Я плакала, пока не закончились слезы. Лежа на отсыревшей подушке, я смотрела на оштукатуренный потолок – точнее, на зеленоватый водяной развод, темневший возле крюка для люстры в самом его центре. Ну вот, подумала я, надо затевать ремонт, надо то, надо се… Должно быть, эта мысль стала последней соломинкой, только в данном случае пострадал не верблюд, а я. Это мой становой хребет переломился с легким щелчком, и потолок придавил меня своей тяжестью, не давая дышать, не давая думать и надеяться.

Почувствовав, что еще немного, и я действительно могу задохнуться, я резко села, жадно хватая воздух широко раскрытым ртом. Я знала, как называется мой приступ – паническая атака, но от этого мне было не легче. Всего одна таблетка, подумала я, и все снова будет хорошо. Ну, может, и не совсем хорошо, но терпимо.

Таблетка у меня была. Она лежала на дне моей сумочки, зацепившись за подкладку. Я обнаружила ее там довольно давно, но так и не выкинула; я как будто знала – впереди меня ждет очередное фиаско, и тогда эта таблетка мне очень пригодится.

Поднявшись с постели, я двинулась к выходу из спальни, пытаясь на ходу припомнить, где я могла оставить сумочку. Я так спешила поскорее найти свой пропуск в страну забвения, что раза два чуть не свалилась, зацепившись ногой за половик. Только в коридоре я ненадолго задержалась, чтобы перевести дух и справиться с головокружением, из-за которого спуск по лестнице мог стать довольно опасным мероприятием. Крепко зажмурив глаза, я начала считать про себя: «Двадцать… девятнадцать… восемнадцать…».

Я то и дело сбивалась, однако каким-то образом мне все же удалось досчитать до ноля, хотя я и не знала, понадобилась ли мне на это минута или полчаса. Наконец я открыла глаза и опустилась на пол. Мое дыхание все еще было учащенным, но мысли более или менее улеглись… Сначала я даже не могла вспомнить, куда я так спешила, а когда вспомнила – обхватила голову руками, жалея, что слез не осталось и я больше не могу заплакать.

Какое-то время спустя я немного пришла в себя, но вставать не спешила. Мой взгляд бесцельно блуждал по стенам, увешанным портретами дальних предков и давно умерших родственников, чьих имен я никогда не знала толком. Потом – словно наяву – я услышала голос Бутси, которая рассказывала мне о своей матери, о наводнении, о том, как она росла на ферме вместе с Эмметом и как на Рождество они вместе собирали листья магнолий и делали из них венки, чтобы украсить камины. И снова я пожалела, что не могу вернуться назад во времени, чтобы выслушать этот рассказ снова и, быть может, записать его на бумаге. Увы… Дядя Эммет как-то сказал Томми, что наши желания – как непойманные рыбы: слишком скользкие, чтобы удержать их в руках, да и гоняться за ними бессмысленно, потому что в нашей лодке уже лежит тяжелая корзина с уловом. Теперь-то я знаю, что дядя был прав – как и Матильда, предостерегавшая меня от погони за призраками. К сожалению, беспечность, легкомыслие и эгоизм помешали мне прислушаться к мудрому совету.

В конце концов мой взгляд остановился на небольшой дверце, которая вела на чердак. В лучах солнечного света, пробивавшегося в коридор из-за неплотно закрытой двери спальни Кло, ярко блестела ее стеклянная ручка. Она горела, словно маяк, звала, указывала путь, и я подумала – почему бы нет? Мне необходимо было какое-то занятие, чтобы отвлечься от мыслей об отъезде Кло и о том, что́ лежало на дне моей сумочки. Перерыть весь чердак в поисках кольца Бутси (и плевать на пауков!) – пожалуй, это было именно то, что нужно. Правда, я по-прежнему не представляла, что́ мне это даст и о чем может рассказать найденное кольцо (при условии, конечно, что я все-таки его найду), однако мне казалось, что, перебирая старые вещи, я сумею быстрее примириться со своим прошлым, восстановить почти утраченную связь с Бутси и другими женщинами из рода Уокер и в свою очередь припасть к источнику, из которого они черпали свою силу и мудрость. Это было тем более необходимо, что мои собственные запасы мужества истощились, и теперь я отчаянно нуждалась в помощи и поддержке.

Я встала с пола и решительным шагом направилась к чердачной дверце.

Из темноты на меня пахнуло сложной смесью пыли и кедровой смолы, а еще я уловила тонкий аромат сухих апельсинов и корицы, напомнивший мне о рождественских гирляндах и венках, которые мы с Бутси каждый год относили на чердак, когда праздники заканчивались. Некоторое время я вглядывалась в темноту, потом нащупала на стене электрический выключатель. Лампочка без абажура, висевшая над верхней площадкой чердачной лестницы на заросшем паутиной проводе, вырвала из темноты пыльные ступеньки, деревянные стояки и стропила, а также составленные вдоль стен ряды потемневших сундуков и коробок, в которых было надежно спрятано прошлое нашей семьи.

Я снова принюхалась, пытаясь понять, почему запахи смолы и корицы остаются на чердаке вместо того, чтобы распространиться по всему дому, потом стала подниматься. На середине лестницы мое внимание привлек какой-то предмет, подвешенный прямо к стропилам. При ближайшем рассмотрении это оказался чехол для одежды с эмблемой универмага «Хемлин». Нижняя «молния» наполовину разошлась, и из прорехи выбилось что-то мохнатое. Присмотревшись, я узнала старый лисий жакет Бутси.

Почти не отдавая себе отчета в своих действиях, я одним прыжком преодолела оставшиеся ступеньки. Отчего-то мне казалось, что стоит мне только прикоснуться к мягкому, золотистому меху, и все снова станет хорошо: Бутси вернется, чтобы поделиться со мной своей мудростью, и подскажет, как быть дальше.

Двухстороннюю «молнию» заело, и я отчаянно дернула несколько раз, спеша открыть чехол и достать жакет. Наконец мне это удалось, и, опустившись на краешек ближайшего сундука, я зарылась лицом в шелковистый мех лацканов, вспоминая, какое неземное блаженство я испытывала когда-то в детстве, когда Бутси, бывало, прижимала меня к себе. От жакета пахло пылью, кедром и нафталином, но я вдохнула поглубже и сумела уловить тонкий аромат «Росы юности», которую Бутси использовала, когда собиралась в церковь или на собрание Клуба садоводов-любителей. Одного прикосновения к старому меху хватило, чтобы мое сердце забилось спокойнее, дыхание стало ровнее, а жгучее желание как можно скорее принять таблетку на время улеглось.

Я не знаю, сколько я просидела, прижимая к себе бабушкин жакет. Лишь донесшийся снизу бой часов заставил меня очнуться, и я поняла, что провела на чердаке довольно много времени. Я потянулась, расправляя затекшие члены, и услышала негромкое поскуливание. Заглянув в пролет чердачной лестницы, я увидела у нижней ступеньки Снежка. Пес не последовал за мной на чердак; вместо этого он уселся внизу, охраняя меня, словно верный часовой, пока я пыталась вернуть себе хотя бы частичку прошлого.

При мысли об этом мне стало стыдно. Вдруг Снежок хочет есть или пить, подумала я, вешая жакет обратно на плечики и натягивая сверху чехол. Про себя я уже решила купить чехол подлиннее, чтобы меховой жакет уместился в нем целиком. Дергая заедавшую «молнию» в обратном направлении, я заметила недалеко от выхода на чердак большую картонную коробку, которая почему-то была открыта. Внутри лежали старые журналы – сверху я разглядела запыленный номер «Вог», на обложке которого красовалась фотография Одри Хепберн[46] в зеленом тюрбане и вечернем платье устаревшего фасона. Мне не хотелось, чтобы пыль испортила журналы, и я шагнула к коробке, собираясь ее закрыть – и вдруг увидела несколько заткнутых между журналами и стенкой коробки ободков для волос, которые когда-то носила моя мать, и ее же старый кожаный жакет с бахромой, который то ли выбросили, то ли убрали, чтобы использовать в качестве карнавального костюма.

В свое время мы с Томми регулярно поднимались на чердак, чтобы убрать или, наоборот, достать оттуда гирлянды и украшения к какому-нибудь празднику, однако за все это время мы ни разу не задержались, чтобы заглянуть в коробки и сундуки. На первый взгляд, это было странно, ведь не могли же мы не понимать, что на чердаке должно быть полно разных интересных вещей, однако по зрелом размышлении я решила, что ничего необъяснимого в этом нет. Лично я всегда очень спешила поскорее нарядить рождественское дерево или украсить дом флажками и гирляндами на Четвертое июля; когда же праздники заканчивались, я торопилась поскорее покончить со скучной уборкой и вернуться к своим делам. Кроме того, обычно мы поднимались на чердак вместе с Бутси, которая, конечно, не позволила бы нам бесконтрольно рыться в сундуках. Сама она часто повторяла, что прекрасно помнит, где что лежит; как я думала тогда – исключительно для того, чтобы у нас не возникло соблазна пуститься на поиски покрытых пылью «сокровищ», но, быть может, Бутси действительно знала, что лежит в этих старых сундуках. На моей памяти она несколько раз поднималась на чердак в одиночку, чтобы достать какую-то старую вещь, которая ей вдруг понадобилась, – и каждый раз отыскивала искомое без особого труда.

И только однажды я видела, как поднялась на чердак Кэрол-Линн. Мне тогда было шестнадцать, а моя мать только недавно вернулась домой. Сначала она долго сидела в своей комнате, укладывая какие-то вещи в большую коробку, а потом отнесла ее на чердак с таким торжествующим видом, что никаких сомнений не оставалось – это не простое прощание с прошлым. Похоже, Кэрол-Линн считала, что, убрав на чердак свои старые вещи, она отменила прошлое, словно его не было вовсе. Я слышала, как она, отдуваясь и пыхтя, втаскивала громоздкую и тяжелую коробку по узкой чердачной лестнице, но помощь предлагать не стала. С тех пор прошло больше десятка лет, но за все эти годы я никогда – ни единого разочка! – не задумалась и даже не попыталась вообразить, что могло лежать в той коробке. И только сейчас я впервые подумала, что, быть может, напрасно не поинтересовалась, от чего Кэрол-Линн так спешила избавиться.