Они прошли через большой главный зал, стены и потолок которого были расписаны «под хохлому» так ярко и аляповато, что в глазах рябило от «клюквы». Их столик был накрыт в одной из ниш на балконе второго этажа, где посетителей почти не было. Лина, заглядывая через деревянные перила, с интересом рассматривала интерьер: русская печь в центре зала, окна в разноцветных витражах, деревянные столы, массивные стулья с резными спинками. Юркие официанты в этнических костюмах (девушки — в сарафанах и алых кокошниках, молодые люди — в вышитых косоворотках) метались по залу, разнося водку-селедку и прочие разносолы.

— Красота! — улыбаясь, оценила Лина. — Почему ты меня именно сюда привез? И в городе можно было…

— Не спеши, — успокоил ее Плюсик. — Ты же не знаешь всей программы.

И Лина послушно замолчала, решив не задавать больше вопросов и предвкушая, как Плюсик будет ее развлекать, ухаживать за ней и говорить всякие приятности. Принесли меню. Лина, с трудом разобрав древнерусский шрифт, вчиталась и не смогла сдержать смех.

— «Всеми нами любимая домашняя дрожалка съ чесночной подливой» — это как?

— Студень, — пояснил Валентин.

— Батюшки! — издевалась Лина. — «Рыба муксун Сибирской земли, копченная въ дыму, съ подливой изъ чеснока, соли, перца, уксуса, сока ягоды греховной, прозванiемъ помидоръ, али томатусъ, и лука моченаго». Валя, хочу ягоды греховной, можно даже без муксуна, я его не люблю, он жирный. Какая прелесть!

— Вот, начала вникать, молодец, — похвалил ее Плюсик. — Будет тебе ягода греховная. Дальше выбирай, не стесняйся.

— Ха! Крошево! А почитать, так это ж наш салат оливье. А ты что будешь?

— Я пока только закуску, мне сейчас принесут. А дальше посмотрим.

— Ты что задумал? — заинтересовалась Лина. — Сам есть не собираешься, пить тоже, раз за рулем, а зачем тогда в ресторан приехали? А может, ты меня хочешь напоить и воспользоваться моим беспомощным положением, да?

— Именно об этом я и мечтал всю жизнь, — заверил ее Валентин и принялся делать заказ официантке, тоже с любопытством поглядывавшей на Лину — с чего бы это, интересно знать?

Пока они ждали заказ и отдавали дань закускам, народ внизу все прибывал и прибывал. Со свободных столиков убирали таблички «зарезервировано», стало шумно, и официантки уже сбивались с ног. Лина, распробовав муксуна под соусом из греховной ягоды, осталась несколько разочарованной — помидор, он и есть помидор, хоть как его назови. А может, причиной ее неосознанного еще разочарования был сам Плюсик. Он отчего-то вовсе не торопился очаровывать ее, развлекать и осыпать комплиментами. Наоборот, он вдруг сделался рассеянным и будто думал о другом, вовсе не о своей, без сомнения, очаровательной спутнице. «В конце концов, поесть мы могли и дома, причем каждый у себя», — вздыхая, думала Лина.

В довершение всего Плюсик, посмотрев на часы, и вовсе поднялся и попросил:

— Слушай, Галка, ты посиди, пожалуйста, мне очень надо уйти минут на сорок, не больше. Я свинтус, конечно, но так получилось. А потом я вернусь и буду ваш навеки. Ладно?

— А кто обещал полеты по расписанию?

— За расписанием я слежу, — заверил ее Плюсик. — Потерпи, уже скоро. И главное, не забудь пристегнуться. Ну, я пошел, да? Не скучай.

Однако Лина принялась скучать немедленно после ухода своего кавалера. Поковыряла вилкой «крошево», которым на этот раз притворился салат «Цезарь», глотнула морса… От нечего делать достала сотовый, проверила, нет ли пропущенных вызовов — пусто. Потом позвонила Андрюшке. Но сын лишь пробормотал скороговоркой, что он в кино, и отключился. Лина проверила время — прошло всего десять минут. Посмотрела по сторонам и заскучала окончательно.

Тем временем внизу началось какое-то движение, все захлопали, заговорили разом. Обрадованная Лина немедленно подошла к перилам и стала смотреть вниз, в зал. Он был уже переполнен, за столиками — ни одного свободного места. Двое официантов шустро катили в сторону тяжеленную с виду русскую печь, которая оказалась сделанной из папье-маше, как и бояре у входа. На месте печки обнаружилось некое подобие круглого подиума, на который тут же поставили стул и прислонили потрепанную, видавшую виды гитару. Лина покрутила головой — официанта поблизости не обнаружилось, наверное, все были мобилизованы в большой зал. Тогда она не без труда подтащила тяжеленный массивный стул к самым перилам и уселась с комфортом, как в собственной ложе.

Пока она возилась со стулом, едва не порвав колготки, внизу погас свет, и теперь зал освещался лишь огоньками свечей на столиках. На эстраду вышла высокая сухопарая цыганка в пестром платье, со связкой монист на шее и множеством браслетов на руках. Ее роскошные волосы цвета воронова крыла слегка отливали синевой. Зал взвыл от восторга и тут же умолк, когда цыганка повела рукой, здороваясь и одновременно прося тишины. Она опустила руку медленно, с достоинством, в полной тишине было слышно, как позвенивают ее браслеты. По этой готовности Лина догадалась, что именно выступления цыганки завсегдатаи и ждали, и только сейчас заметила, что на остальных столах, как и на их с Валентином, пока стояли лишь немногочисленные закуски и немного спиртного. Очевидно, по сложившейся традиции, горячее здесь было принято заказывать после выступления.

Имени цыганки никто объявлять не стал. Усевшись на стул и расправив свои цветастые юбки, она взяла гитару и легко провела по ней рукой. Гитара сразу ожила, откликнулась, зазвучала. Лина улыбнулась: все-таки Валька молодец, хотя бы позаботился назначить свою встречу на то время, пока идет концерт, и Лина сможет развлечься.

Здесь много женщин и вина,

Веселье, смех кругом.

А дума все милей одна —

О счастье о былом.

Пой, цыгане, забуду с вами

Тоску немую и печаль.

Гитара, громче звени струнами,

Разбитой жизни да мне не жаль!

Голос у цыганки был странный — хрипловатый, какой-то бесполый, он мог сойти и за мужской, и за женский. Он тянул за душу, не отпускал, хотя порой царапал странными гортанными интонациями.

Ой, да-ри-да-ри, о-о-ри-да-ри,

Ой, да-ри-да-ри, да-ри-ра-ра!

Цыганка пела негромко. Зал стал похлопывать в такт и в унисон, будто за представлением следил один человек: публика жадно ловила каждое слово, боялась помешать и не могла удержаться. Лина пожалела, что у нее оказалось неудачное место: цыганка сидела к ней боком, и сверху ее лица не было видно — только гриву густых вьющихся волос. Время от времени цыганка откидывала их назад длинным плавным движением головы снизу вверх и слева направо, от этого движения Лине отчего-то делалось тревожно, и она пыталась всмотреться в лицо, но безуспешно. Тогда она махнула рукой на свое странное предчувствие и позволила себе просто слушать, наслаждаться исполнением, прикрыв глаза.

Шунэ́н, шунэ́н, рома́лэ,

Шунэ́н, со мэ пхэна́ва.

Э рат калы́ подджя́ла,

Саро́ мэ роспхэна́ва…

Незнакомые и непонятные слова волновали, попадали сразу в сердце, бередили душу. Лина, до сих пор совершенно равнодушная к песням такого рода, неожиданно для себя увлеклась, кивала в такт, и на душе у нее становилось тревожно и хорошо одновременно. А цыганка все пела, то с надрывом, то зажигательно-весело, то лукаво — и вместе с ней зал то замирал, то взрывался криками и аплодисментами. «Жаль, что Валя не слышит, — подумала Лина. — Так здорово поет… И люди так слушают, будто сидят не в ресторане, а в концертном зале».

Скатерть белая

Залита вином.

Спит цыганский хор

Беспробудным сном.

Лишь один не спит,

Пьет шампанское —

За любовь свою,

за цыганскую…

Зал, изменив себе, взвыл от восторга, и тут же смолк. Цыганка замолчала, как будто дальше петь не собиралась, опять откинула волосы странным необычным движением и тихо сказала-попросила своим странным хриплым голосом:

Подойди ко мне.

Ты мне нравишься…

И тут наконец Лина поняла.

Она вскочила как ужаленная, опрокинув стул, который свалился с грохотом, будто целая поленница. Затравленно оглянулась по сторонам: они пришли сюда через большой зал, но для панического бегства этот путь не подходил. Лина схватила свою сумочку и торопливо пошла по балкону к какой-то дальней двери. На счастье, это оказалась служебная лестница, которая привела ее вниз. Пробежав через несколько сверкающих кафелем служебных помещений, она оказалась в холле, где толстый чернобородый швейцар в кафтане стоял к Лине задом, к залу передом, слушая песню и приплясывая в такт.

— Послушайте! — громко произнесла Лина, подбежав к нему.

Швейцар отскочил и вытянулся перед Линой в струнку.

— Я приехала с Валентином Алексеевичем. Вы не давали нам номерка. Мне нужно срочно уехать. Я могу взять мою шубу? И еще мне нужно такси, как можно быстрее!

— С нашим удовольствием, пожалуйте! — бормотал швейцар, испуганный ее стремительным набегом. — Позвольте помочь… А такси зачем, такси не надо, у нас свой шофер есть для господ-товарищей, если которые подвыпьют. Сейчас мигом организуем.

— Вовка! — зычно прокричал он куда-то в глубь коридора, и оттуда немедленно появился молодой парень. — Отвези даму. Она с Валентин Андреичем приехала!

Парень посмотрел на нее с нескрываемым интересом.

— Как люблю я вас,

Как боюсь я вас… —

неслось из зала.

Лина с трудом удержалась, чтобы не зажать уши руками.

— Быстрее, пожалуйста! — Она едва не подтолкнула парня в сторону дверей.

Спохватившись, он бросился к двери, выпустил Лину, усадил в стоявшую напротив входа машину. Наверное, он был не прочь поболтать, но Лина до самого дома ехала, стиснув зубы и думая только об одном: ни в коем случае не расплакаться на глазах у шофера.

Сергея дома не было. Лине, собиравшейся по возвращении домой всласть нареветься, это было на руку. Одна беда — как только она переступила порог своей спальни, реветь категорически расхотелось. Теперь ее душила обида и переполняла такая злость, что впору было что-нибудь разбить или порвать в клочья. Кто ищет — тот всегда найдет, как известно, и метавшейся по комнате Лине тут же попалась на глаза тетрадка. Та самая, предназначенная для «переговоров» с Плюсиком, обнаруженная мужем и доставившая ей столько счастливых и неприятных минут.

— Ага! — вслух злорадно сказала Лина. — Вот это то что надо!

Схватив несчастную тетрадку, она помчалась в гостиную. За ней, заливаясь возмущенным лаем, понеслась ничего не понимавшая Буська, которая так ждала возвращения хозяйки и не услышала в свой адрес даже пары ласковых слов. Камин, разумеется, не горел, но Лину такими мелочами было не остановить. Она принялась энергично выдирать из тетради листочки, превращать каждый в кучу мелких бумажек и складывать их в камин. Поскольку исписанных листков было не так уж много, то Лине пришлось изорвать заодно и почти все чистые, когда она наконец почувствовала, что ее немного отпустило. Действуя уже спокойнее, она взяла спички, жидкость для растопки и соорудила небольшой костер. Проследив, чтобы ни единый клочок не остался целым, она превратила тетрадку в кучу пепла.

Теперь ее бил озноб. Добавив в камин дров, Лина уселась в кресло напротив и стала смотреть на пляшущие языки. Мыслей в голове не было — ни плохих, ни хороших. Что и требовалось доказать. Хотя нет, чего-то еще не хватало. Подумав, Лина отправилась на кухню, исследовала содержимое бара и обнаружила там любимый коньяк Сергея. Налила себе в первый попавшийся бокал и одним махом выпила, боясь передумать. Задохнулась и некоторое время дышала ртом, на глазах выступили слезы. Потом внутри разлилось тепло, и Лину наконец перестала бить дрожь. Она налила в бокал еще немного, на самое донышко и поплелась обратно к камину.

В этом самом положении ее и застал вернувшийся домой муж.

— И чего ты тут сидишь? Спишь, что ли? — удивился он. — Все погасло давно… О, и коньячок у нас! Это в связи с чем? Если не секрет, конечно?

— Сережа! — Лина терла глаза, стараясь прогнать остатки сна. — Как хорошо, что ты вернулся. А я тут сидела… Скучала. И еще замерзла.

— Обожаю согревать и развлекать подвыпивших женщин! — оживился супруг. Лина любила его вот таким — веселым, расслабленным, не сжатым в кулак. — Давай, я еще бутылочку прихвачу, и пойдем наверх, а то, не ровен час, Андрюха домой вернется.

Он сбегал на кухню, вернулся с бутылкой, бокалами и виноградом. Извлек Лину из кресла и, обняв за талию, потащил вверх по лестнице.