Он уж вдел руки в рукава с меховыми отворотами, но все еще продолжал стоять к ней спиной, медля обернуться. Лина приникла к его спине, ощущая щекой обманчивую шелковистость искусственного меха, и заговорила еще быстрее:

— Валечка, а хочешь, я вот прямо сегодня из дома сбегу? Хочешь, мы с тобой Новый год встретим? Все равно где, хоть в машине, хоть в лесу — лишь бы с тобой. А хочешь, прямо сейчас поедем и купим билеты куда попало, сядем в поезд и поедем, а? В Москву. Или в Питер. А потом обратно. Хочешь? Мне теперь все равно, что Сергей скажет. Мне на него наплевать уже!

Валентин завязал пояс шубы и наконец обернулся к ней. Лина была высокого роста, и их глаза оказались на одном уровне. У Плюсика они были карие, в крапинку — как будто тоже веснушчатые. А раньше она этого не замечала. Он взял ее лицо в свои ладони, тоже заглянул в глаза. Лина замерла, чувствуя, как сердце бьется где-то у горла. Закрыла глаза и дышать, кажется, перестала. Сейчас он ее поцелует, и тогда…

— Нельзя так, Дюймовочка, — очень тихо, одними губами, сказал он, но Лина услышала. — Неужели ты все еще не поняла, что так нельзя? Может быть, он и крот. Но мы-то с тобой — нет.

Он отпустил ее и отошел. Лина открыла глаза. Плюсик неловко натягивал шапку с пришитой к ней кудрявой белой бородой, глядя на свое отражение в стекле книжного шкафа.

— А как надо? — тихо спросила Лина, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, и запрокинула голову, чтобы они не пролились и не потекли по щекам.

Плюсик набекрень, как клоунский колпак, напялил нелепую шапку и, прихватив стоявший у дверей мешок, молча вышел — грустный рыжий клоун, разучившийся смешить.

— Как надо?! — закричала ему вслед Лина. — Как надо, скажи, черт побери, скажи?!

Но дверь закрылась, и она осталась одна в чужом кабинете, тоже пахнущем лекарствами, хлоркой и подгоревшим молоком.

Часть третья

Второго января Лина и Сергей улетели на Бали. Будто повинуясь щелчку телевизионного пульта, разом сменилась картинка их жизни: вместо нерассветных дней, грязно-серого снега и промозглой оттепельной сырости — торжествующее солнце, бездонное небо всех оттенков синего, изумрудные волны, цветущие плантации магнолий и орхидей. Цветочный запах буквально поглотил их, пропитал одежду, щекотал ноздри. Они с Сергеем, наплевав на распорядок дня, поздно вставали, просыпая завтрак, и поздно ложились, изучая меню многочисленных ресторанчиков вокруг отеля. Купались, когда удавалось «поймать» океан, в отлив уходивший метров на сто от лежаков и зонтиков. А если не удавалось, то просто часами бродили по берегу, собирая кусочки кораллов и всевозможные ракушки. Они мало разговаривали, зато часто брались за руки, и муж говорил ей на ушко всякие нежности, от которых она иногда смущалась — не особенно, больше для порядка. По ночам занимались любовью, утром поздно вставали, просыпая завтрак… и все начиналось сначала. Один день был похож на другой, и все дни были прекрасны в своем восхитительном однообразии, заставляя жалеть только об одном — что их всего десять… девять… семь… пять…

Дома, тридцать первого декабря, под бой курантов, Лина загадала одно-единственное заветное желание: пусть все, что случилось в прошлом году, уйдет вместе с ним. Сгинет и забудется. А новый пусть начнется с чистого листа, на него Лина будет «записывать» только счастливые, спокойные мысли. Все будет как раньше, только еще лучше. Они с Сергеем прожили много лет, прожили дружно, как говорится, в любви и согласии. Они родные люди. И больше ей никто на свете не нужен. А если… Но нет, все остальные варианты в намеченное русло не вписывались и подлежали немедленному вычеркиванию, а еще лучше — стиранию волшебным ластиком, чтоб без следа. «Записи» на новом листе Лина делала аккуратно и методично, как хорошая ученица, внимательно отмечая даже мелочи и старательно избегая помарок.

— Остров Бали затерялся в безбрежном океане времен, сохранив свою детскую мудрость и безмятежную красоту, — монотонно убаюкивающе говорил гид, пока пассажиры автобуса крутили головами, стараясь не пропустить ни единой детали фантастически красивого экзотического пейзажа. — Люди называют его по-разному: одни именуют раем, другие — обителью богов, третьи — островом любви. Здесь легенды переплетаются с реальностью, и невозможно понять, где кончается сказка и начинается жизнь…

В этом месте Сергей всхрапнул, уронил с колен видеокамеру, поднял, повесил на шею для гарантии и опять закрыл глаза, наплевав на чужеземные красоты.

— Местными властями был официально принят закон о том, что здания на острове не должны быть выше кокосовой пальмы, — продолжал заученный текст гид. — Это связано с религиозными убеждениями местного населения. Считается, что пространство от земли до вершины пальм отведено для жизни людей, а выше обитают боги…

— Вот и я так буду, — в полудреме соглашалась Лина, укладывая голову на плечо мужу и устраиваясь поуютнее, не в силах бороться со сном. — У меня есть маленькая территория, где все понятно и предсказуемо, где я была счастлива, пусть так будет и дальше. А что там, выше пальмы, меня не интересует. Пусть подпрыгивают, кому надо…

Действуя согласно разработанному плану наведения порядка на подведомственной ей территории, с экскурсии Лина привезла чананг сари — сплетенную из пальмовых листьев корзиночку, в которую, согласно инструкции, надлежало складывать цветы, рис, еду и монетки. Это гарантированно задабривало злых духов, и они теряли всякую охоту пакостить дому и его обитателям.

— Так это же их духи, местные! — поддразнивал ее Сергей. — А у нас свои, нашим, кажется, надо миску с молоком ставить или что-то в этом роде. Хотя, конечно, я одобряю: все тетки жемчуг скупают, а ты мисочку из пальмы. Молодец! Экономика должна быть экономной.

Впрочем, жемчуг он ей тоже купил.

Десять дней пролетели в точности так, как обещал гид: жизнь, плавно переходящая в сказку. Накануне отъезда Лина, упаковав чемодан, вышла на балкон. Вдалеке слышался рокот прибоя. Черная, бархатная на ощупь ночь дышала в лицо пряными и сладкими запахами цветов и соленого океана, беспокоила странными шорохами, шептала на ухо что-то, непонятное без перевода. Уезжать не хотелось, и в то же время у нее было смутное чувство вечного Дня сурка, кажется, жить в сказке уже поднадоело. Пора. Пора ехать домой, прихватив частичку волшебства на память. Она вздохнула и вернулась в номер, зябко поежившись от прохлады кондиционера. Сергей уже спал, как всегда целиком и полностью доверив жене связанные со сборами хлопоты. Лина тихо, стараясь не разбудить, легла рядом, проверив будильник, — в восемь за ними приедет такси, чтобы ехать в аэропорт, а уже четверть третьего. Спать оставалось всего ничего.

Но она проснулась до звонка будильника. Сразу поняла, почему — Сергея рядом не было, от этой осязаемой пустоты она и проснулась. Сквозь щель в неплотно задернутой портьере уже заглядывало яркое солнце. Сергей курил на балконе. Лина спросонья удивилась, потому что муж давно уже перешел на электронные сигареты, которые поругивал, но зато курил в постели, ленясь вставать. Она уже закрыла было глаза, собираясь подремать еще часик, но услышала, что муж говорит по телефону. Странно: если на часах шесть, то дома — два ночи. Неужели что-нибудь с Андрюшкой?

Лина вскочила и босиком побежала к балконной двери через огромный номер, но на самом пороге замерла, словно ударившись о стеклянную стену.

— …и скучаю. Ну, конечно… И я тебя тоже… Нет, ни в коем случае. Я к полуночи прилечу, если все нормально. Сама знаешь, пока то да се, а утром я сразу к тебе. Спокойной ночи, моя хорошая! Целую.

Лина, как испуганный заяц, метнулась назад, к кровати — нырнуть под одеяло, укрыться с головой, убедить себя, что это продолжается сон. И кажется, ей это удалось: когда Сергей вернулся в комнату, жена спала. Он прислушался к ее ровному, спокойному дыханию и вернулся на балкон — ложиться спать уже не было смысла.

У прочитанной сказки оказался неожиданно плохой конец, как в дурном спектакле провинциального театра. Злые духи не задобрились. Супергерой Иван-царевич привычно свалял дурака под занавес, а Василиса, побыв, бесспорно, прекрасной и временами даже премудрой, со всего маху плюхнулась обратно в свое вонючее болото. Бывает…


Как ни странно, на этот раз Лину не накрыла волна переживаний, как это было в первый и во второй раз. То есть, очевидно, поэтому и не накрыла. Она даже усмехнулась про себя, вспомнив к случаю песенку еще из своего дворового детства: «Если вас трамвай задавит, вы тихонько вскрикнете. Раз задавит, два задавит, а потом привыкнете». Народная мудрость не подвела: Лина почти привыкла. И правила игры уже почти уяснила: Сергей при любых обстоятельствах будет делать то, что считает нужным, поддерживая внешние приличия и не обделяя супругу положенным ей по статусу. А она, Лина, взамен должна делать вид, что ничего не замечает, и, если по случайности опять сунет нос в чужие дела, должна этот самый нос быстро высунуть обратно. Взамен оба получат стабильный брак, основанный на терпении, взаимопонимании и разумных компромиссах. В конце концов, бывает и хуже, вон как у Вероники, например.

Невыясненным при этом оставался только один вопрос: а хочет ли этого сама Лина? Самое интересное, что она уже догадывалась, каков будет ответ. Она его уже почти знала. Но где взять силы…

На следующий день после приезда Лина вышла на работу. Вообще-то она хотела дать себе день для трудного, но неизбежного привыкания к обратной смене картинки с разноцветной на серо-черно-белую, но позвонила Рада. Сказала, что болеет, и если Лине не трудно… Лина заверила, что ей не трудно. На самом деле за прошедшие месяцы она уже и сама привыкла к тому, что не принадлежит себе, что утром ее ждут новости, события, дела, ситуации. Ее беспокойное хозяйство требовало внимания, не оставляя сил на собственные переживания и изнурительный самоанализ, и уже за это Лина была признательна своей работе.

Майя и Ира скороговоркой рассказывали новости, которых пока было не особенно много: в Новый год репортаж про их детский сад показывали по телевизору, и теперь постоянно звонят люди, интересуются. А еще гадости иногда говорят — заелись, мол, и всякое-прочее. Зато трех новых собак приведут после пятнадцатого. Алекса хозяева забрали насовсем, вернулась «мамочка» из командировки. Бо-бо по ночам так скулил в своем «гостиничном номере», что Анна Петровна стала брать его к себе домой. Теперь она всем рассказывает о его феноменальной понятливости и воспитанности, так что если Бо-бо не заберут в Америку, то она будет даже рада. Повар Лена ушла на сессию, и теперь готовят все по очереди, а бульон и вовсе не варят, но это секрет. Не успел год начаться, а Наташа уже трудилась не покладая рук и была благодарна Галине Борисовне за то, что второй грумер так и не появился. Потом оказалось, что в бассейне протекает труба и надо вызывать слесаря, и на час дня назначены тренировки по аджилити, а снег во дворе не убирали с новогодних праздников… Словом, рабочий день прошел как обычно, и жизнь пошла своим чередом.

Уже стемнело, когда Лина наконец перевела дух и вспомнила, что она сегодня не обедала. А еще ведь она хотела сделать все быстренько и уйти пораньше, чтобы разобрать вещи! Как-то вылетело из головы? Но зато ни разу не вспомнила о том, что прямо с утра ее дорогой супруг обещал навестить свою пассию. Тьфу, какая гадость. И вдруг впервые в жизни Лина подумала, что когда-то давно и сама она была в этой же роли: тосковала и ждала, когда ее любимый выкроит время между работой и семьей и наконец примчится к ней, потому что у них — любовь. А его первая жена, наверное, вот так же думала про нее, Лину, — гадость. Прошло пятнадцать лет: и все повторилось, вернулось адресату согласно теории бумеранга. Наверное, прав Плюсик: так, как она хотела, нельзя. Иначе из кротовой норы не выбраться.

— Галина Борисовна, слышь чего… — возникла на пороге запыхавшаяся нянечка Анна Петровна, которая не любила подниматься по лестнице. — Я спросить тебя — ты Катьку не заберешь к себе на ночь? Они с твоей Буськой так дружат, неразлейвода, целый день парочкой так и ходят.

— Кэти? Вероникину? — с трудом догадалась Лина. — А что хозяйка? Тоже уехала?

— Уехала… Съехала совсем… — проворчала Анна Петровна. — А ты что, не знаешь, что ли? А, все забываю, что ты же не из Карасьего. Беда у нее, у Вероники-то. Муж ее на Новый год приехал из заграницы своей, да аккурат первого числа и помер. Под утро. Пока «Скорая» ехала, он уж и не дышал, сердце, говорят. Так Вероника так убивалась — страх. Похороны были из дома, ее чуть не на руках несли. А потом она, слышь, в больницу угодила. С головой, говорят, что-то. Понятно, не до Катьки стало. Только животина-то чем виновата? Ходит как побитая. Я их с Бобошкой обоих к себе брала, но парень-то молодец, рестократ прямо, никаких с ним забот. А эта по ночам плачет, трясется, в кровать лезет, лужи делает — замучилась я с ней. Может, ты возьмешь пока, а? Она вон твою увидела, так повеселела. А то лежала все, одинокая и несчастная. Хоть поест теперь, а то от миски морду воротит — ничего в рот не берет который уж день. Жалко скотинку-то… Возьмешь, что ли?