Смелость и наглость, с которыми она влетела в кабинет мужа, оставили Лину. Со снимка, улыбаясь одними губами, прямо на нее с вызовом смотрела женщина, которая уже много лет любит ее мужа, готовая довольствоваться даже крохами с чужого (с ее, Лининого!) стола. Может быть, она ждет и надеется на большее, чем родственный досуг и утешительный секс, уже давно простив его за предательство? Она все, даже унизительный статус «брошенной жены», готова ему простить. Ради чего?

А ради чего она сама, Лина, то мечется по дому и рыдает в подушку, то затевает душеспасительные разговоры? Думает, что лучше бы муж умер, а потом надевает лучшее платье, бросается печь пироги и убеждает себя, что все не так страшно и не надо делать трагедию из события, которое случается в жизни женщин сплошь и рядом? Почему она до сих пор не хлопнула дверью, лелея ту самую гордость и чувство собственного достоинства, отсутствие которых так пылко ставила в вину его первой жене?

Ответы Лина дала себе сама, сидя на полу возле выпотрошенного стола. Если поразмыслить, все просто и сложно одновременно: уйдя от мужа, она потеряет не только множество дорогих сердцу вещей, составляющих образ ее жизни, такой устроенной и налаженной, — она потеряет самый ее смысл. Ведь смысл и суть ее жизни — быть женой Сергея, успешного, сильного, умного, настоящего мужчины. Если из центра ее маленькой вселенной изъять Сергея, то образуется черная дыра и вселенная немедленно разлетится на кучу никчемных осколков. Стало быть, надо собраться, надо молчать и ждать. Надо научиться жить, делая вид, что ее вселенной ничего не угрожает. Потому что только так можно спасти свой мир от катастрофы.

Лина длинно и прерывисто, как после плача, вздохнула и, стоя на четвереньках, принялась внимательно и аккуратно раскладывать по местам брошенные на пол вещи. На часах было половина третьего.


Наутро Лину разбудил осторожный стук в дверь.

— Да? Кто там? Заходите! — удивилась Лина, взглянув на часы: Андрей должен быть в школе, Елена Степановна ее никогда не будила, если на то не было отдельных указаний.

— Лина Борисовна, простите… — вид у домработницы был встревоженный. — Мне кажется, Бусе плохо. Может быть, надо к врачу?

Лина слетела с кровати, ругая себя на чем свет стоит. Занятая своими мыслями, она даже и не заметила, что Буся вечером не пришла к ней в спальню, как обычно. А ведь обычно она лихо воевала за место под одеялом!

— Лежит посреди гостиной прямо на полу, кушать не идет, ни на что не реагирует, — объясняла Елена Степановна, спеша за Линой вниз по лестнице на первый этаж. — Знаете, стошнило ее.

Собачонка и в самом деле лежала посреди комнаты на голом полу, хотя всегда предпочитала если уж не диваны, то ковер. Голова безвольно откинута, глаза полузакрыты.

— Девочка моя! Что с тобой, маленькая? Солнышко мое! Боже мой, у нее нос сухой! — немедленно впала в панику Лина. — Иди скорее ко мне, мамочка тебя возьмет на ручки, что же ты на полу…

Но когда она попыталась взять несчастное создание на руки, Буся взвизгнула, слабо зарычала и забила лапами.

— Кажется, ей совсем плохо! Елена Степановна, где телефон?! Сейчас, сейчас, дорогая, я врачу позвоню, врач приедет и вылечит маленькую мою…

Но сотовый телефон частного ветврача, который всегда приезжал к Бусе ставить прививки, был недоступен. А в ветклинике, где работал Бусин стоматолог, Лина в последний раз устроила скандал по поводу того, что перед ними в кабинет без очереди провели какую-то дамочку с китайской хохлатой. И нет бы попросили по-хорошему, в конце концов, мало ли какие у людей обстоятельства, возможно, Лина и согласилась бы. Так нет — врач лично выскочил их встречать, дамочка и ее противная голая собачонка смотрели свысока, к тому же Буся, как всегда, капризничала, Лина разнервничалась… В общем, она сказала дежурному администратору все, что думает, об их заведении и пообещала, что ноги ее больше здесь не будет, как и Бусиной лапы.

И тут она вспомнила о Плюсике. Лариска ведь дала ей визитку! Куда она ее засунула? Минуту спустя она уже набирала номер ветеринарного центра «Хэппи дог» и требовала немедленно — слышите — немедленно! — позвать к телефону Валентина Алексеевича Плюснина.

— Обязательно скажите, что звонит Лина Белоглазова… то есть Ленькова! — кричала она администратору.

А еще через четверть часа, лихорадочно одевшись и едва справившись с разбушевавшейся Буськой (им с Еленой Степановной пришлось выковыривать ее из-под дивана, рискуя быть укушенными), Лина уже выворачивала в сторону города. Наспех одетая собака сперва металась на заднем сиденье машины, пугая Лину своим неадекватным поведением, а потом наконец-то замолчала, забилась в угол и затряслась как припадочная.

— Спокойно, спокойно, — вслух уговаривала то ли себя, то ли собаку Лина, — Плюсик нам поможет. Он очень хороший, он все знает, он все умеет. Не бойся, сейчас приедем, и все будет хорошо.

Ехать, к счастью, было недалеко: до города, потом по объездной и в спальный район на окраине, где размещалась ветклиника. Снаружи она показалась Лине недостаточно респектабельной, но ее сомнения рассеялись, когда она, прижимая к груди тощее дрожащее тельце, вошла внутрь. В клинике все было по высшему классу, начиная от интерьера и предупредительной девушки-администратора за стойкой и заканчивая длинным перечнем специалистов и списком всевозможных анализов и процедур. Валентин Андреевич был немедленно вызван на ресепшен, и Лина, несмотря на свое состояние, не смогла удержаться от улыбки: она помнила Валентина тощим, долговязым, с огненно-рыжей шевелюрой. А ей навстречу бросился здоровенный крепкий дядька с обширными залысинами, аккуратной рыжей бородкой и довольно длинным рыжим хвостом, перехваченным резинкой. Правда, веснушчатую физиономию все так же озаряла открытая искренняя улыбка, знакомые глаза в обрамлении рыжих ресниц излучали радость и восхищение.

«Он всегда так на меня смотрел — с радостью и восхищением», — вдруг вспомнила Лина и как-то сразу успокоилась.

— Какие люди! — искренне радовался Валентин Андреевич. — Сколько лет, сколько зим! Галка, ты все такая же красавица, только в сто раз лучше! А это кто у нас?

— Это Буся, — заглядывая под отороченный мехом крошечный капюшончик, познакомила их Лина. И с удивлением заметила, что и Буська вдруг перестала трястись, как припадочная, вытаращила и без того круглые глаза и подняла уши торчком, прислушиваясь к голосу доктора.

— И что у нас случилось с Бусей? — так же радостно поинтересовался Плюснин.

— Я не знаю. Она странная какая-то с утра. Не ест, на руки не идет. Тошнило ее. То лежит, как неживая, то мечется, огрызается. Стонала всю дорогу, тряслась, — заторопилась Лина. — Лапы дергались, как будто припадок. А вдруг это эпилепсия?

— Да так уж сразу и эпилепсия, — склонил голову набок Валентин Андреевич. — Пойдемте, девочки, ко мне в кабинет, посмотрим, поговорим.

При этих словах Буська взвизгнула и обмякла на руках у Лины, будто в обморок упала. Лина от неожиданности споткнулась и сама едва не потеряла равновесие.

— Ну вот — видишь? — с ужасом прошептала она, кивая на безжизненно обвисшее тельце. — А вчера еще у нее истерика была, взбесилась прямо!

— Ничего пока не вижу, — весело отказался Плюснин, пропуская ее в кабинет и помогая сесть. — То есть вижу, что это довольно неглупая собачка, очень артистичная, между прочим! Йорки, кстати, вообще все не дураки, хотя многие думают иначе.

— Ты что, считаешь, она притворяется?! — шепотом возмутилась Лина. — У нее нос сухой! И видел бы ты ее утром!

— Нос, может, и сухой. Зато глазки здоровые, — парировал врач, осматривая и ощупывая Буськину мордочку. — Что уж ты сразу — притворяется. Я просто говорю, что, судя по глазкам, ничего страшного. У больной собаки глаза больные, вот и все, что я хотел сказать, уважаемая Галина Борисовна…

Он уже успел взять из Лининых рук собаку, ловко снял попонку и, поставив Буську на специальный стол, ощупывал ее сантиметр за сантиметром. Опешившая от такой бесцеремонности Буся (обычно осмотру предшествовали долгие уговоры) даже не сопротивлялась — замерла, как на выставке перед судьями. В это время Лина, волнуясь и запинаясь, подробно пересказывала события сегодняшнего утра.

— Очень хорошая собака! — подвел итог Валентин Андреевич. — Нервная, конечно, а кто сейчас не нервный, скажите, пожалуйста?

— Надо исключить эпилепсию! У нее судороги были, мне кажется… — попросила Лина. — У ее брата, из другого, правда, помета, но точно эпилепсия есть, я недавно узнала и боюсь теперь до ужаса.

— Раз боишься — исключим, — согласился Плюснин, весело глядя на Лину. — Это мы запросто. У тебя время есть?

— Да я ради Буси все бросила!

— Вот и отлично. Давай, ты тут посиди, вон, журнальчики почитай, если хочешь, Танечка тебе кофе принесет, а мы пойдем кардиограмму сделаем, рентген, кровь возьмем на анализ…

— Что ты, она одна не пойдет, так что я с вами! — вскочила Лина.

— Отчего же это не пойдет? — удивился врач. — Еще как пойдет, правда, собака? А ты нам только мешать будешь. Пойдем, Буська?

Лина была готова поклясться, что Буська кивнула! Вытаращив глаза от удивления, она наблюдала, как ее вредина и скандалистка Буська, будто загипнотизированная, позволила взять себя на руки и они оба удалились, оставив Лину в гордом одиночестве. Вот это да… Еще ни один врач не находил с ее девочкой общий язык, и до сих пор любое общение с докторами стоило всем огромных нервных затрат, а тут — на тебе.

Чтобы успокоиться и отвлечься, Лина постаралась думать о другом. Как хорошо, что у нее оказался под рукой телефон Валентина. Напрасно она не поддерживала старое знакомство, вот как пригодилось. А ведь они знакомы с детства. Выросли, что называется, в одной песочнице. В их детскую, а потом и подростковую компанию тогда входили еще Лариска и Сашка Лиходеев. Тогда ее еще звали Галкой, и она ненавидела свое глупое птичье имя. Впрочем, дворовые клички ненавидела еще больше: во дворе ее сперва звали Ленью (потому что Ленькова), а позже дразнили Дюймовочкой, потому что в седьмом классе она вдруг вытянулась, обогнав почти всех мальчишек. Лариску, тогда еще Шилову, звали Шилом, она и в те далекие времена была неумеренно активной. Недаром она и сейчас — Белкина, как нарочно. Белка в колесе и есть со своими работами, собаками, детьми и прочими глупостями. Вообще клички, более или менее обидные, тогда были у всех. Но только у Вальки она была… положительной, что ли. Плюсик — звучало ласково и весело. Его даже «рыжим» никогда не дразнили, хотя это неизбежная участь всех рыжеволосых. Плюсика все любили за незлобивость и солнечный, в цвет волос, характер. Он вечно всем помогал, и как-то так всегда получалось, что, если в дело вмешивался Плюсик, жизнь становилось проще, понятнее, конфликты не стоили выеденного яйца, а намеченные драки двор на двор отменялись и заканчивались партией в волейбол или настольный теннис.

Лина и Сашка учились в элитной английской школе, а Лариска и Валя в самой что ни есть обычной, но дворовое пространство на протяжении всех школьных лет их объединяло и уравнивало. После школы Сашка уехал с родителями за границу, Лариска с трудом поступила в педагогический, Лина пошла на биофак, потому что, во-первых, ей было все равно, куда идти, лишь бы в вуз, а во-вторых, там преподавала ее родная тетя. Валя вдруг тоже поступил на биофак, и никто не сомневался, что сделал это исключительно из-за Галки Леньковой. В университете, разумеется, никаких кличек уже не было — взрослые, солидные люди, студенты! — но Валю отчего-то и здесь сразу стали звать Плюсиком, а он не возражал. Он немедленно записался в факультетскую команду КВН, «звездил» на конкурсах авторской песни и волейбольных турнирах. Все пять лет он был бессменным старостой курса и по-прежнему миром улаживал все трудные дела, будь то конфликт с деканатом, экзамен по высшей математике или зачет по полевой практике. Вспомнив зачет по полевой практике после первого курса, Лина испытала такой прилив нежности к незаслуженно подзабытому Плюсику, что едва не прослезилась.

После первого курса они проходили летнюю практику на биостанции и потом всегда вспоминали это время как самое чудесное и романтическое за все время учебы: им было по восемнадцать, они упивались своей взрослостью и самостоятельностью. А еще был теплый июнь, короткие светлые ночи, высокое звездное небо, пахнущая дымом печная картошка, песни у костра, разговоры обо всем на свете — и острое ощущение счастья, и предчувствие чего-то важного, которое уже совсем близко, рядом! Но, помимо всего этого, согласно учебному плану им надлежало выполнить множество заданий, одно из которых Лина до сих пор вспоминала с содроганием. Надо было поймать полевую мышку, дождаться, пока она отдаст концы в мышеловке, а потом предъявить руководителю практики очищенный от всего лишнего путем вываривания крохотный череп безвинной жертвы науки. Лина заранее рыдала, представляя себя в роли палача несчастной мышки, не говоря уже о последующих отвратительных действиях. Кончилось тем, что Валя наловил и сварил мышей для всех девочек их группы. Ей, Лине, достался самый красивый и гладкий череп, и даже описание Плюсик для нее составил сам.