— А вы чем занимаетесь?

— Я стюардесса.

— А-а-а, бортпроводница: по мужику в каждом порту и еще парочка на борту!

Не успев договорить, я уже понял, что натворил. Хотел всего лишь складно пошутить, а вместо этого нагрубил, да так, что если бы мог дать себе хорошего пинка — непременно пнул бы.

— Xa-xa-xa, забавно! Мне бы такое в голову не пришло, но доля правды в этом естъ…

Господи! Она что, посмеялась моей идиотской шутке! Из вежливости или ей на самом деле нравятся пошлые хохмы? Приятнее было думать, что из вежливости… Остаток вечера мы провели за разговорами, начисто забыв про других гостей, и за это время я успел узнать, что она терпеть не может вечеринок вроде этой, потому что обычно там тусит лишь тупая и нудная публика.

— Спасибо за комплимент.

— Я не сказала, что не бывает исключений.

Здесь, по мнению Софи, собрались детки богатых родителей, жившие на папины и мамины денежки. Высказывалась она довольно резко и жестко, но не сказать что совсем уж ошибалась: мы и впрямь принадлежали к золотой молодежи. Тем не менее я попытался возразить, сказал, что мы не выбираем, где родиться, и никто, дескать, не знает, на какую подстилку нас аист сбросит, но она на это ответила:

— Это верно, только некоторым достается подстилка помягче.

В ней ощущался какой-то надлом. Интересно, откуда это у нее?

Девушка меня заинтриговала: по ней никак не скажешь, будто она выбралась из грязи, но ее внешность и ее слова не слишком гармонировали друг с другом.


Ален тогда тоже положил на нее глаз, но, не обнаружив на ее пальце обручального кольца, быстро умотал обратно к своей силиконовой блондинке.

Хорошо, что Софи любила свою работу. Сам я вряд ли нашел бы тему для разговора, но этого и не требовалось: моя стюардесса с восторгом рассказывала о местах, где побывала, — Маврикий, Сен-Барт, Сидней!.. У нее был настоящий дар — она так описывала все эти места, что они казались даже прекраснее, чем на самом деле. Вот уж в чем точно сомневаться не приходилось — она человек увлекающийся.

Ближе к трем часам ночи я предложил ее проводить. Софи согласилась и понимающе улыбнулась. Всю дорогу я впитывал каждое ее слово. Все, что она говорила, казалось мне необыкновенно умным. Я был на седьмом небе, меня просто ослепила эта девушка: разве можно хоть в чем-то сравнить ее с любой из тех, что готовили мне завтрак? Моя старушка с откидным верхом остановилась у дверей ее дома на площади Побед. Софи предложила зайти к ней выпить, я отказался, сославшись на головную боль, но на самом деле я — будто это было в первый раз — боялся того, что могло случиться. Софи не настаивала. Поцеловала меня в щеку и бросила: «Жаль!»

Как только дверь за ней закрылась, я почувствовал непорядок с сердцем, мне показалось, что вместе с Софи ушла часть меня. Так я познакомился с болью. Я злился на себя. Почему не принял ее приглашения? Почему так поступил? Ален, с которым я на следующий день обедал, дал ответ:

— Ты влюблен, друг, это любовь с первого взгляда.

Вот оно — слово, которого я опасался: любовь. Я понимал, что это значит, пусть даже никогда до того на собственной шкуре не испытывал. И — пожалуйста: мне плохо уже после первого вечера, когда ничего еще не произошло, а что будет со мной через месяц? Могу себе представить. И если вот это и есть любовь…

— Ты спятил? Я с ней едва знаком.

— Ну и что? Это и есть любовь. Встречаешь однажды женщину — и понимаешь, что хочешь провести с ней всю оставшуюся жизнь. Это судьба. Ничего не попишешь.

— Что? Но…

— Никаких «но». Если бы тебе эта девушка была до лампочки, ты бы благополучнейшим образом переспал с ней и…

— Не смей так говорить!

— Вот-вот, ты явно влюблен. Стоит человеку влюбиться, он начинает бояться постели. Влюбленный обожествляет женщину, она представляется ему святой и непорочной. Представь себе, что «твоя Софи», глядя тебе в глаза, говорит: «Давай-ка трахни меня, я твоя сучка».

— Все, заткнись! Не хочу больше тебя слушать!

— Вот видишь — ты влюблен.

— Ничего подобного. И я не верю в эту твою «судьбу»!

Мне свалилась на голову любовь, а я оказался к этому совершенно не готов, я представления не имел, что делать при таком раскладе. Я убежденный холостяк, меня мое положение устраивает, и никакая стюардесса не изменит этого. Я не собираюсь сходить с ума после обычного трепа над тарелкой суши. Да нет, японскую кухню я люблю, но всему есть предел. Дойдя в своих рассуждениях до этой точки, я неожиданно для себя позвонил Пьеру, чтобы узнать телефон Софи… так, на всякий случай.

— Записывай… 48 39 22 04.

«Привет, вы позвонили на автоответчик Софи, я только что улетела в Австралию, вернусь дней через десять. Оставьте мне сообщение после сигнала».

Сказать что-нибудь или промолчать? У меня было десять секунд на то, чтобы принять решение…

— М-м… добрый день, мадам, извините, я ошибся номером.

Ну не полный ли идиот? Я не владею собой, я не узнаю себя, впервые в жизни я не знаю, как вести себя с женщиной.

В глубине души я чувствовал себя пристыженным. Мне было стыдно за то, что я так опростоволосился. Вот только почему? Ответа я найти не мог, зато вспомнил средство, которое помогает не думать: хорошенько развлечься.

Надо было стряхнуть с себя наваждение, и я решил вечером отправиться в «Палас», чтобы как следует проветрить мозги. Этот клуб был в то время самым идеальным местом для встречи с девушкой, которая заставит меня забыть Софи. Софи! Даже имя какое-то уродское!

* * *

Мой загул продолжался целый год. Я перебрал тьму женщин — от застенчивой скромницы, оказавшейся на деле вулканом страстей, до нимфоманки, расталкивавшей меня посреди ночи, чтобы выпороть своим пояском от Гуччи. Я перепробовал всех, кого только можно, ну, почти всех. Некоторые пытались сблизиться всерьез.

Вот, например, Селина — красивая брюнетка с неслыханными для всех прочих женщин на планете антропометрическими данными: 50 кг, 36-й размер одежды и лифчик 95С! Селина была не женщиной, а самолетом-истребителем, творением гения, и изгибы ее тела могли послужить лучшим пособием при изучении аэродинамики. Селина прибыла на землю ради занятий любовью, и, надо сказать, удавалось ей это превосходно. Обаятельная, спортивная, она еще имела и голову на плечах, и великолепную машину, а также все прочее для того, чтобы нравиться. Единственная проблема — хоть одна проблема, но всегда найдется — заключалась в том, что Селина храпела, как старый мерседесовский дизель. Первая ночь с храпуньей оставляет неизгладимое впечатление, и никакая красота тут уже не спасет. Когда она уснула, сначала я подумал, что в дом пробралась какая-то агрессивная зверюга и рычит в углу, но через миг сообразил, что женщины и мужчины и впрямь равны — только, между нами говоря, это открытие меня не слишком обрадовало.

Так продолжалось месяца два, и все это время я с ужасом ждал момента отхода ко сну. Пришлось купить беруши, и, стоило Селине уснуть, я немедленно запихивал их в уши. Пока она не уснет, я не мог заткнуть уши: огорчать Селину мне не хотелось. Но в одно прекрасное утро я не выдержал. От усталости я ничего не соображал, бессонные ночи меня вконец измотали, и я вежливо попросил Селину пойти храпеть где-нибудь в другом месте. Этого оказалось достаточно, чтобы она впала в неописуемую ярость и в щепки разнесла все кругом, так что в гостиной потом пришлось делать ремонт.

* * *

После Селины была Джамиля, прелестная марокканочка нечеловеческой кротости и доброты, с неизменно ровным настроением и одним поистине бесценным даром: она никогда мне не возражала. А как чувственно она делала массаж — я буквально впадал в экстаз от этого! Не девушка, а мечта всякого нормального мужчины. Вот только братья этой мечты оказались далеко не такими кроткими, связь нашу почему-то не одобряли и мечтали отправить меня на тот свет.

Джамиля была старшей из шестерых детей и жила вместе со всей своей семьей в родительском доме. Познакомились мы в «Паласе» — даже в толпе Джамилю невозможно было не заметить. Она так грациозно танцевала на огромном динамике под «Good time» группы «Chic», что я глаз от нее не мог оторвать. Братья, разумеется, считали, что она на ночном дежурстве в больнице Сент-Антуан: Джамиля собиралась стать врачом неотложной помощи — и своего добилась. Мы провели вместе 20 дней, 8 часов и 34 минуты. На тридцать пятой минуте ее братья, на редкость бойкие подростки, воспользовались моей головой как боксерской грушей. Просыпаться от того, что ты превратился в боксерскую грушу, очень странно. Я приобрел бесценный опыт и твердо решил: с этого дня моя девушка должна быть единственным ребенком в семье.

* * *

Как, например, Алина. Двадцать четыре года, с виду типичная шведка, на пять сантиметров выше меня, ноги от ушей, внешность модели для рекламного буклета ИКЕА, а в голове пусто, как в ящике непроданного стола, и никакой инструкции по эксплуатации не требуется. Мне неприятно это говорить, но Алина была беспросветной дурой — из тех, для которых придумали девиз «Будь красивой и молчи!». К сожалению, наша красотка к этому совету не прислушивалась и поговорить обожала. Однажды вечером Ален пригласил нас на ужин — хотел познакомить меня с Люсиль, своей будущей женой, — и Алина несла за столом такую чушь, что вскоре мы с ней остались одни, да только она этого не заметила. Поверьте, столько глупости в одном-единственном человеке не часто встретишь. Подобная глупость — почти шедевр. Родителям Алины, наверное, пришлось немало потрудиться, чтобы добиться такого результата: вырастить чемпионку во всех категориях глупости, обладательницу золотой пальмовой ветви. Зато и расстаться с ней оказалось проще простого. Я сказал Алине, что она для меня слишком хороша, мне, мол, надо поработать над собой, чтобы дорасти до ее уровня, а для этого нужно сделать перерыв. Мои слова она приняла за комплимент, возражать не стала, и я снова сделался холостяком.

И оставался им, пока не встретил Жеральдину. Эта была аристократкой: Жеральдина Вермон де Бомон! Но я прожил с ней четыре месяца лишь из-за ее попки — абсолютно неотразимой, чего никак нельзя было сказать о лице. Нет, общее впечатление было вполне ничего, зато присмотришься повнимательней — уродина уродиной: тонкие, в ниточку, губы, носик-кнопочка и маленькие круглые, близко посаженные глазки. Правда, держалась моя аристократка так, что выглядела красавицей…

По просьбе Жеральдины — у нее, видите ли, имелись свои маленькие радости — я шлепал ее по неотразимой заднице, когда мы занимались любовью. Поначалу это было даже весело, но потом роль деда с розгами мне надоела, я перестал ее шлепать, и Жеральдина сначала напрягалась, затем отдалилась от меня и в конце концов ушла совсем. Ну и кто теперь скажет, что зад — не голова отношениям?

Вот так, в общих чертах, я провел год, надеясь забыть Софи. Надеялся я до вечера четверга в марте 1985 года.

* * *

В тот вечер мы с друзьями собирались встретиться в ресторанчике «У Джо Аллена» около Центрального рынка. В восьмидесятые годы этот парижский квартал считался самым продвинутым, тут было все и на любой вкус: панки, фанки, растаманы, денди…

Я уже собирался войти в ресторан, но меня окликнули:

— Жюльен?

Я обернулся. В тот же миг острие прошило меня насквозь, лишило голоса.

— Привет, Жюльен, ты меня помнишь?

Помню ли я ее! Да я год вкалывал как проклятый, только бы забыть ее, и вот, стоило только увидеть — и все мои усилия накрылись медным тазом. Стараясь не выдать своих чувств, стараясь казаться непринужденным и раскованным, я ответил:

— A-а… Софи, верно? Ну как дела?

— Отлично! У меня недельный отпуск, и сейчас я встречаюсь с друзьями в этом ресторане.

— Понятно… Я и забыл, ты ведь живешь где-то поблизости…

— Рада тебя видеть.

— И я тебя.

— По-прежнему актерствуешь?

— Ну да — вот репетирую Фейдо в Варьете.

— Здорово! Надо бы сходить посмотреть на тебя…

— Пожалуйста, в любой момент. А сейчас извини, меня ждут.

— Конечно, конечно, да и меня тоже. Думаю, мой телефон у тебя записан. Помнится, ты как-то оставил мне сообщение, правда, не совсем понятное…

Мне захотелось провалиться сквозь землю, выходит, она узнала мой голос на автоответчике!

— Точно, где-то должен быть.

— Ладно, звони!

Мы вместе вошли в ресторан и тут же расстались, направившись каждый к своей компании. Но расстались совсем ненадолго: случилось так, что наши столики оказались рядом, и Софи то и дело посматривала на меня. Должно быть, сообразила, что мне от этого не по себе, и развлекалась на всю катушку. А я никак не мог сосредоточиться на разговоре с друзьями, хотя вроде бы в нем и участвовал.