Джулия Лонг - Однажды в полночь

– Лорд Аргоси, вы извините меня?

И следующую четверть часа Томми, подобно военной медали ее отца, уплывавшей тогда по реке, плавно перемещалась от одной беседы с гостями к другой, все дальше и дальше удаляясь от Прескотта. Но спиной ощущала его присутствие, как приближение шторма. Не то чтобы он был нацелен устроить полный разгром. Просто было очевидно, что лорда Прескотта переполняло нечто, может, какой-то умысел, который полностью изменит ее настроение.

Томми понадеялась, что он больше не будет оценивать ее возможное искусство любовницы.

Женщина не может выпить столько шампанского и не пойти в туалет. Если она отправится туда, Прескотт перехватит ее. Прошло какое-то время, прежде чем Томми поняла, что дальше тянуть невозможно.

И весьма предсказуемо, когда, покончив со своими делами, она появилась на пороге туалетной комнаты, лорд Прескотт вышел из темного угла промежуточного помещения, которое отделяло туалет от большой гостиной, где общались гости графини.

– Мисс де Баллестерос, можно вас на пару слов?

Она резко остановилась в добрых пяти футах от него, чтобы он до нее не дотянулся.

– Лорд Прескотт, не могли бы вы по крайней мере не набрасываться на меня в такую минуту?

– У меня и в мыслях не было напугать вас. Надеюсь, вы простите меня. Так трудно улучить момент, чтобы поговорить с вами наедине.

«Но ведь улучил! Значит, мой план сработал».

– Буду краток, – сказал он. – Я тщательно обдумал все, что вы сказали мне несколько дней назад, мисс де Баллестерос. Так как у меня свое собственное состояние, я не обязан подчиняться требованиям моей семьи и могу жениться на ком захочу.

«Подчиняться требованиям семьи». Слова, которые лучше всего описывали ситуацию Джонатана Редмонда. Для аристократа это очень необычно – не быть обязанным подчиняться требованиям семьи.

А потом слово «жениться» вдруг погребальным колоколом прозвучало у нее в голове. Томми буквально парализовало при мысли о том, что сейчас может произойти.

– И если мое имя – это то, что потребуется мне для того, чтобы насладиться вашим телом, мисс де Баллестерос, я с радостью предлагаю вам выйти за меня замуж.

В ушах зажужжало: «замуж», «замуж», «замуж»…

Слова эхом дробились в голове. «Сейчас я упаду в обморок», – подумала Томми. Конечно, это было невозможно. Такого у нее еще в жизни не бывало, чтобы падать в обморок от предложения руки, сделанного виконтом, в сущности незнакомым ей человеком.

Он подошел ближе.

Томми содрогнулась.

Мысли, как рой пчел, жужжали в ушах. Она станет леди Прескотт. Леди! В ее распоряжении будет куча денег, своя карета, слуги, роскошные туалеты, содержание. Она станет частью семейного древа титулованного древнего рода. Наверняка, напишут ее портрет, который будет висеть над камином в лондонском доме или в одном из загородных поместий. У Прескотта на портрете будет самодовольный вид, он положит ей руку на плечо, к коленям будут прижиматься их неуклюжие дети. Ей, может, удастся заставить его воспользоваться своим политическим влиянием, чтобы навсегда запретить детский труд.

Больше не будет убого жилища в ходящем ходуном доме. Больше не надо будет жить, считая каждый пенни.

Больше никакой свободы и никакого воодушевления, никакой страсти и никакой любви!

Единственной платой за уют и безопасность будет лишь необходимость ложиться в постель с этим мужчиной, подчиняться его прикосновениям, самой дотрагиваться до него – и так до скончания жизни.

Родить ему наследников.

Выйти замуж за этого незнакомца, с которым Томми главным образом оценивала неожиданные поступки короля и шутила над ними. Она едва знала его. А он ее вообще не знал.

Как со стороны, Томми слышала свое взволнованное, прерывистое дыхание.

Лишь один человек мог предложить ей утешение и безопасность в своих объятиях. И предложить навсегда.

Если бы Прескотт попросил бы ее месяц назад… Если бы он попросил об этом за день до ее полуночной встречи с Джонатаном Редмондом под окнами герцога Грейфолка…

Ах, теперь она была совсем другим человеком! Один поцелуй изменил все.

Почему Прескотт посчитал, что она того стоит? Томми очень хотелось спросить. Что такого было в ней? Она знала, что красива, но опять же в обществе полно красивых женщин, и все они, как ей показалось, танцевали с Джонатаном на том балу. Все это были ее фантазии, как сказал Аргоси? Или желание победить, которое, судя по всему, свойственно всем богатым людям?

Вот если бы ее вложения в дело Джонатана и Клауса уже окупились!

– Лорд Прескотт… – Голос Томми задрожал. Она откашлялась. – Вы оказали мне честь своим предложением. И я по-настоящему польщена и поражена. Мне очень хочется, чтобы вы дали мне возможность еще немного подумать.

Прескотт задохнулся от неожиданности. Его голова слегка откинулась в изумлении. Он молча рассматривал ее. Очевидно, Томми опять повела себя непредсказуемо.

– Хорошо. Но запомните, во второй раз я ни о чем не попрошу, мисс де Баллестерос. Я знаю, и мне не нужно лишний раз объяснять, что предложить вам мое имя и титул действительно большая для вас честь. Я ожидаю вашего ответа в течение месяца. Этого времени вполне достаточно, чтобы… взвесить другие предложения, сделанные вам.

Томми уставилась на него. Что ж, она недооценила лорда Прескотта. Точнее сказать, совсем его не оценила. Этот человек был уверен, что получит то, что хочет. Потому что так было всегда. И он очень недоволен, что его заставляют ждать решения, которое можно было принять прямо сейчас.

Все люди, обладающие властью, похожи друг на друга, подумала Томми. Всегда они почему-то изумляются, когда им не удается сразу купить кого-то.

Она вздернула подбородок.

– Благодарю вас, лорд Прескотт. Очень обнадеживает узнать, что ваша страсть не ограничена сроками.

– Она ограничена ровно настолько, насколько женщина способна вызывать страсть. Вам лучше чем кому бы то ни было известно, что, распустившись как цветок, женщина не может цвести вечно. Как и сохранить способность вынашивать детей.

Угрожающе! Но как романтично!

– Благодарю за напоминание. От меня это ускользнуло. На время. – Он кивнул, коротко улыбнулся, оценив ее шпильку. – Удачного вам дня, лорд Прескотт. Пожалуй, я удалюсь, чтобы сохранить способность цвести.

Прескотт поклонился и направился из комнаты, вероятно, чтобы забрать у лакея шляпу и плащ.

Забившись в угол, Томми дождалась, когда он уйдет. Она не могла вернуться в салон в таком состоянии. Закрыв глаза, досчитала до ста, специально, чтобы в этот момент не думать ни о чем и ни о ком.

И тоже тихо ушла, не попрощавшись, и через лабиринт улиц отправилась домой, убедившись при этом, что никто не последовал за ней и что никто не найдет ее и не узнает, какая она на самом деле.

– Спасибо за марципановую малину. – Это были первые слова Вайолет, которые услышал Джонатан, когда ему наконец позволили увидеться с ней наедине.

Он помолчал, потом шепотом спросил:

– Ты бредишь?

Сестра слабо улыбнулась. Его красавица-сестра выглядела так, словно река протащила ее вдоль по каменному дну. Лицо влажное, бледное, усталое, с запавшими глазницами. Но глаза сияли. Сияли внутренним светом. Она словно смеялась какой-то шутке. Это если представить, что перед ним прежняя, беззаботная Вайолет. А она только-только прошла через то, что чуть не убило ее.

– Ты действительно нормально себя чувствуешь, Ви?

– Да, отлично. Вернее, все будет прекрасно, если я спокойно полежу в постели несколько дней, а люди будут трястись надо мной. Но хватит обо мне.

«Хватит обо мне». Таких слов Джонатан еще никогда от нее не слышал.

Он был уже готов спросить Вайолет, чувствует ли она, став матерью, какую-нибудь разницу с собой прежней, но вряд ли сейчас сестра стала бы отвечать на такой вопрос.

Виновник всего, новорожденная, лежала завернутая во все белое и тихонько квохтала, суча кулачками размером с крошечный чайный кекс. На вид она была податлива и нежна, как бланманже, с маленьким носиком и маленьким ротиком. Взгляд голубых глаз был жутко серьезным. Черные волосики пушком покрывали макушку.

Джонатан посмотрел на нее.

– Я твой дядя Джонатан.

Девчушка махнула кулачком, будто маракасом, а потом хмуро, как священник, глянула на него.

Джонатан осторожно коснулся пальцем ее размахивающего кулачка, и она ухватилась за него, как за стебель цветка.

– Как вы ее назвали? – тихо спросил он.

– Руби. Руби Александра.

– Мне нравится, – не повышая голоса, одобрил Джонатан, а в это время Руби, привыкая к своим рукам, попыталась крепко сжать его палец.

– О! – умилился он.

– Не думай, что у нее к тебе какое-то особое отношение, – успокоила его Вайолет. – Она за всех так хватается.

Джонатан улыбнулся. Руби так и продолжала держать его за палец. Ах, какая шелковистая у нее была кожа! Как опасно и в то же время удивительно быть ребенком! Он подумал, что теперь Вайолет и граф, как лев и львица, станут на защиту своего детеныша. Ребенок будет в безопасности и горячо любим. «Она будет разбивать сердца».

– Что там за разговоры велись о детях и фабрике вчера, Джонатан? Мне показалось, что ты бредил. Ты говорил с такой… страстью. Словно переживал из-за чего-то.

Как будто он никогда раньше не страдал! Тон у Вайолет был невыносимо веселый.

Джонатан не стал отвечать. Он не мог ей ответить. Ему хотелось наблюдать за Руби и наслаждаться. Вернее, наблюдать за тем, как она проявляет свое любознательность.

– Я стану твоим любимым дядюшкой, – серьезно пообещал он.

В ответ Вайолет понимающе улыбнулась.

– Это же женщина, – объявила она. Вдруг у нее возникла мысль: – Господи, это ведь не Оливия Эверси, правда же? Но ее же видели гуляющей с Ланздауном.

Джонатан лишь фыркнул. И проигнорировал вопрос. Он скорее понимал Оливию Эверси. И почти желал ей всего наилучшего. Джонатан мысленно обратился к брату: «Лайон, где бы ты ни был. Твоя женщина выходит на прогулку с Ланздауном».

Однако он не был таким, как его брат, и слава богу!

– Ви?

– М-м-м?…

– Я рад, что ты не умерла.

– Я тебя тоже люблю, Джонатан, – сказала она.

– Пообещай, что останешься жива, пока я съезжу в Лондон. Мне там нужно срочно кое-что сделать.

– Ну конечно, – зевнула Вайолет.

Он ей поверил.

Джонатан легонько коснулся носика Руби, который походил на кнопку. И как можно было его не коснуться? Потом чмокнул Вайолет в щеку и ушел.

Бух, бух, бух…

Томми поморщилась, услышав, как Резерфорд меряет свою комнату шагами. В Лондоне в последнее время стало намного шумнее, чем прежде. Но, возможно, это потому, что нервы у нее были напряжены до предела после того, как Прескотт сделал ей предложение, а в голове творился сплошной кавардак. Томми попыталась почитать кошмарный роман, который ей подсунула графиня, но отказалась от этой затеи и стала наблюдать за качающимся маятником на часах из позолоченной бронзы. Вдруг ее успокоят эти равномерные движения?

Бесполезно! Томми уже почти жалела, что узнала, как хорошо находиться в объятиях Джонатана, потому что теперь могла желать только этого. Только его объятия могли дать ей успокоение.

Раздался стук в дверь. Очень настойчивый.

Томми чуть не подпрыгнула.

Опять! И еще!

Томми вскочила с кушетки и, поправив юбки, кинулась в коридор, потом спустилась вниз и прильнула к глазку в двери.

Ошибки быть не могло. Томми узнала высокую фигуру за дверью, хотя ей виден был лишь промежуток от второй пуговицы сюртука до галстука. Примерилась посмотреть через глазок так и этак, а потом распахнула дверь.

Оба замерли в молчании, приходя в себя от пьянившего прилива чувств.

Увидев ее, Джонатан сначала поразился, потом обрадовался, а затем успокоился. Как будто в какой-то момент он уверился, что Томми – плод его воображения.

В лице его была странная бледность. Он заметно нервничал. Постояв, стащил шляпу с головы.

– Можно войти? – вежливо спросил Джонатан, когда уже начало казаться, что никто из них не заговорит первым.

Томми отступила на шаг.

– Я… Да, конечно. У тебя такой вид, словно тебе требуется выпить крепкого чая. Или виски.

– Чай лучше всего. – Голос у него был усталым. Как будто он не спал несколько суток.

Томми повела его к себе в комнату. Джонатан молча шел за ней.

У нее на языке вертелся вопрос: «Где ты был, когда виконт делал мне предложение и предупреждал насчет увядания моего цветка?»

Но промолчала. Она предпочла, чтобы вместо нее говорила напряженная тишина.

Побрит Джонатан был небрежно, под глазами залегли тени, как будто последнее время он страдал от бессонницы. Однако он смотрел на Томми с нескрываемым жаром.

Словно она была мишенью, а Джонатан – стрелком.