– Это все равно, что Звездная палата, – уведомила она Гауэйна, когда тот вошел в экипаж, развеяв ее надежды. – Словно ты правитель небольшого государства.

Бардолф откашлялся и еще до того, как экипаж успел свернуть за первый угол, открыл три-четыре папки и принялся монотонно докладывать о пшенице, которая растет только зимой.

Более того, Гауэйн вел себя так, словно все происходившее вполне нормально и говорить о делах наутро после женитьбы и слушать, как Бардолф распространяется об акрах пшеницы, – в порядке вещей.

– Вы действительно должны так детально обсуждать это? – спросила Эди через час. Лондон лежал позади. А Гауэйн и Бардолф перешли к корзинам масла и бидонам молока. Или жира. Или еще чего-нибудь.

Бардолф остановился. Она вдруг заметила, что его нос похож на контрфорс собора.

– Да, – ответил Гауэйн. – В поместьях очень многое пропадало зря, прежде чем мы создали систему, при которой можно видеть баланс между тем, что вкладывается в землю, и тем, что от нее получаешь.

– Пытаешься предупредить воровство?

– Это одна из целей. Но важнее всего убедиться, насколько эффективна та или иная методика на том или ином поле, и при необходимости применить ее в других местах.

Эди кивнула и снова погрузилась в молчание. Цифры пролетали мимо ушей, а Бардолф костлявыми пальцами переворачивал страницу за страницей. Она возненавидела голос агента, сухой и резкий. И за все это время он ни разу не улыбнулся.

Когда Стантон начал перечислять ловушки на угрей в одном поместье и сравнивать их с ловушками на угрей в другом, Эдит не выдержала:

– Гауэйн, мы остановимся на обед?

Он слушал Бардолфа, иногда отдавая указания или приказ, хотя в то же время просматривал очередную папку.

– Конечно. Мы будем в Стивенедже ровно через полтора часа. На завтрак отведено три четверти часа.

– Его светлость так часто путешествует из Лондона в Крэгивар и обратно, что мы составили весьма точный график на всю поездку, – пояснил Бардолф.

– Точный график? – повторила Эди.

Бардолф закивал, как щелкунчик.

– Мы едем по Грейт-Норт-роуд, а не по Олд-Норт-роуд, поскольку она в лучшем состоянии и там происходит меньше дорожных аварий. Его светлость терпеть не может, когда его задерживают, какова бы ни была причина. В гостиницах, где мы останавливаемся, стоят в конюшнях наши лошади, и мы можем легко их поменять.

– Прости за рутину, – вставил Гауэйн с отеческой снисходительностью в голосе, действующей ей на нервы. – Тебе ужасно скучно?

– О, скучать из-за перечисления ловушек на угрей? Никогда! – заверила она. – Продолжайте! Итак, в одном поместье ставят ловушки ночью. А что, время суток как-то влияет на урожай угрей, если можно так выразиться?

Бардолф снова принялся за отчет, казалось, не заметив сарказма в голосе Эди. Она смотрела в окно на пролетающие поля, потому что, если повернется лицом к своим спутникам, не сможет не наблюдать, как губы Бардолфа выговаривают слова и при этом почти не шевелятся.

Когда они добрались до «Лебедя» в Стивенедже, их провели в отдельную гостиную, где уже ожидал горячий завтрак. Минут через сорок, когда Эди размышляла, не стоит ли шокировать Гауэйна, отпустив лакеев, в комнату вернулся Бардолф.

Через минуту тарелки убрали со стола.

– Я еще не доела форель, – заикнулась было Эди, но поздно: тарелки были подняты прекрасным синхронным жестом и мгновенно исчезли. Принесли чайный сервиз.

– Бардолф, – расстроился Гауэйн, – похоже, ваш приказ был преждевременным.

– Неважно, – буркнула Эди, выбрав кусочек фрукта.

– На будущее, запомните: нужно спрашивать ее светлость, прежде чем что-то убирать, – объявил Гауэйн.

Эди думала, что это само собой подразумевается. Но похоже, ее постепенно вводили в жизнь монархического государства, где был только король и никакого консорта. Поклон Бардолфа дал это понять достаточно ясно, как и его замечание три минуты спустя. Он заявил, что, для того чтобы придерживаться расписания, им следует вернуться в экипаж.

Она подумывала ехать вместе с Дживзом, поверенным Гауэйна, казавшимся славным человеком, но оказалось, что на этот раз он тоже садится в их экипаж.

Поэтому Эди забилась в угол, пока все трое без конца обсуждали дела. К тому времени, как они достигли назначенной остановки в «Пустом коконе», где собирались остаться на ночь, она чувствовала себя так, словно ее молотили кулаками. А между ног все горело и ныло, что было крайне неприятно.

Гауэйн взял руку жены и повел ее в «Георгия и Змея», но она остановила его.

– Взгляни на это, – попросила Эди, показывая на крышу.

Солнце садилось, и его лучи тянулись от горизонта, как медная проволока, окрашивая черепицу в темно-красный цвет.

– Никаких признаков дождя, – констатировал Гауэйн.

Она попыталась снова:

– Смотри, каким прекрасным цветом окрасило солнце крышу, а ласточки разрезают воздух, словно…

– Словно что? – спросил он.

– Словно они слушают Моцарта. Словно лучи – это музыкальные отрывки. Это должен быть Моцарт, судя по тому, как они взмывают вверх и падают вниз. – Она крепче сжала руку мужа: – Вон там! Видишь вон ту птицу? Она танцует.

Эди подняла глаза. Гауэйн улыбался ей, вместо того чтобы смотреть на ласточек. Его глаза были темными и жадными.

– Ты права, – сказал он рассеянно. – Ласточки танцуют.

Он прижал палец к ее нижней губе, и Эди ощутила странную дрожь внизу живота, как и всякий раз, когда муж смотрел на нее вот так. Словно хотел съесть. Словно хотел облизать с ног до головы, как обещал тогда, на свадьбе.

Стоя в меркнущем медном свете заходящего солнца, Эди думала о том, как приятно, должно быть, когда тебя облизывает мужчина, похожий на Гауэйна.

Она уже хотела сказать это вслух, когда Бардолф выступил вперед и скрипуче откашлялся. Дома слугами управляла Лила, и Эди только и слушала жалобы мачехи. Даже если учесть годы выслушивания жалоб на слуг, Эди понятия не имела, что делать в подобных обстоятельствах.

Если она станет возражать против присутствия Бардолфа в экипаже и вообще в их жизни, Гауэйн, скорее всего, откажется ее слушать. У нее не было такого чувства, что это ЕЕ слуги: словно она сама каким-то образом присоединилась к челяди Гауэйна. Мало того, у нее возникало неприятное ощущение, что Бардолф выше ее по рангу.

Поэтому Эдит стояла во дворе гостиницы, безразлично глядя на закат, пока Гауэйн слушал доклад агента о том, что кровати в лучших комнатах уже застланы герцогским бельем (похоже, герцог путешествовал с собственным бельем и посудой).

К тому времени, как Гауэйн вернулся и предложил ей руку, чтобы проводить в гостиницу, ласточки уже садились под крышей, а некоторые стрелой улетали прямо в поля, словно целясь в заходящее солнце.

В отличие от отеля «Нерот», здесь у них были отдельные комнаты: возможно, в гостинице просто не нашлось достаточно роскошного номера для обоих. После горячей ванны, снова почувствовав себя человеком, Эди спустилась в отдельную столовую. Она не могла отделаться от назойливого беспокойства: будет ли сегодня так же больно? Может стоит рассказать Гауэйну про все страхи, прежде чем он придет в ее постель.

Как только они сели за стол, дворецкий Бидл пустился в бесконечные описания чего-то, выглядевшего, по мнению Эди, как пирог с ветчиной, хотя дворецкий выговорил более затейливое название. Когда Бидл ушел, его место занял Риллингз, сообщивший, какое вино будет подано первым.

Лакеи, стоявшие у стены за спиной Эди, казалось, ничего больше не делали, кроме как наполняли ее бокал. Стоило ей сделать пару глотков, как кто-то выбегал вперед и брал бутылку с вином. Это так раздражало, что, когда подали второе блюдо и Риллингз торжественно открыл бутылку токая, Эди отказалась.

– Я бы предпочла воду, – сказала она.

Риллингз нахмурился.

– Вода в подобном заведении скорее всего будет несвежей или вредной, ваша светлость.

Эди вздохнула и взяла бокал с вином. Оно оказалось более сладким, чем она любила.

– Токай изготовляют в Венгрии, – сообщил Риллингз. – Его золотистый цвет получается из токайского винограда, который…

Когда он, наконец, изложил всю историю токайского вина и покинул комнату, Эди отодвинула бокал.

– Гауэйн, почему нам необходимо знать происхождение каждого сорта вина, которое мы пьем? Я бы предпочла не знать, что виноград может быть заражен плесенью.

– Не думаю, что «заражен» – это верный термин. Тот налет, который образуется на ягодах, называется благородной плесенью.

– Мне все равно, благородная она или нет. Я бы предпочла просто пить вино, не выслушивая лекции по поводу каждого сорта.

– Понимаю, – кивнул Гауэйн. – Я попрошу Риллингза давать мне отчет в другое время.

– Еще один отчет. Сколько отчетов ты выслушиваешь ежедневно? Зачем еще и этот?

– Мы заплатили тридцать фунтов за дюжину бутылок этого вина. Если я иду на такие расходы, хотелось бы точно знать, что получаю.

Вся эта история со свадьбой лишала Эди равновесия. Она не могла прекратить наблюдать за собой и своей жизнью. С одной стороны, она сидела за столом с мужем, с другой – наблюдала, как леди Эдит Гилкрист, нет, герцогиня Кинросс обедает с герцогом Кинроссом, пока четыре лакея мечутся по комнате, предугадывая их невысказанные желания. Бидл входил и выходил, дирижируя появлением новых блюд. Герцогиня попробовала кусочек миндального торта и съела пару ложек силлабаба[6]. Потом подали еще одно вино и нежный мусс из цветов бузины.

– Пожалуйста, передайте мои комплименты хозяину гостиницы. Мусс великолепен, – заметила Эдит.

– Я передам повару его светлости ваши слова, – поклонился Бидл перед тем, как выйти.

Эди подняла брови.

– Повар путешествует со мной, – пояснил Гауэйн.

– По-моему, это несколько чрезмерно…

– Я установил этот порядок три года назад, после того как мы отравились и пролежали пять дней – а один грум едва не умер, поев приготовленных в гостинице блюд. И тогда я решил, что это стоит дополнительных расходов на лишнего человека в нашем окружении.

Эди кивнула, глядя в тарелку, на которой красовался герцогский герб.

– Именно поэтому ты путешествуешь с собственным фарфором.

– Совершенно верно. Правда, существует очень мало исследований относительно болезней подобного рода. Но состояние кухни и посуды, несомненно, играет определенную роль.

Что ж, вполне логичная и неопровержимая причина, как и для всех обычаев и привычек герцога. Он нуждается в таком количестве грумов, потому что один человек ежедневно выезжает в Шотландию, а его заменяет тот, кто прибывает в Лондон. Управители поместий тоже приезжают и уезжают. Поверенный может понадобиться в любую минуту. Бардолф действительно нужен постоянно…

– Я не привыкла к такому большому обществу, – заметила Эдит. Очень хотелось пояснить, что это ей не нравится. Но она не могла заставить себя это сделать.

Гауэйн представлял собой сгусток энергии. Неудивительно, что он держал своих людей в постоянном напряжении и движении. Его ум работал сразу в нескольких направлениях. Все происходившее имело для него смысл. Имело смысл возить с собой повара, чтобы не рисковать провести еще пять дней в постели…

Проблема в том, что все заранее расписано, включая отношения с женой. Она прекрасно знала, что его огромное тело натянуто, как тетива, и полно желания к ней. Он был в таком состоянии целый день, на протяжении всех разговоров об акрах, пшенице и ловушках на угрей. Каждый раз, встречаясь с ним глазами, Эди видела почти безумие. Неодолимое желание. Но уединение, похоже, было ограничено спальней, да и то после ужина.

– Боюсь, я редко бываю один, – заметил он, угадав ее мысли. – Ты, конечно, можешь составить свое расписание, хотя задача управления большим домом может означать, что у тебя останется меньше времени упражняться на виолончели.

Эдит резко вскинула голову, надеясь, что муж шутит. Но он был абсолютно серьезен. Выражение лица было извиняющимся, словно он начинал понимать важность музыки в ее жизни… но, очевидно, до конца не понял.

Эди никогда не заботилась о таких вещах, как слуги и еда. Правда, Мэри, ее горничная, всегда влюблялась в лакеев и рыдала, когда ее обманывали. Было бы нелегко заменить ее. Она привыкла давать горничной носовые платки и самостоятельно причесываться, пока слушала последнюю романтическую историю. Гауэйн берег каждую минуту. Эди берегла только время на виолончель.

– Я играю на виолончели по три часа каждое утро. И работаю до полудня. – сообщила она. – Я бы работала и дольше, но правая рука устает и нужно отдохнуть. И как ты видел, я часто играю и перед сном.

Он отложил вилку.

– В этом случае, тебе понадобится помощь в управлении хозяйством.

– А кто все это делает сейчас?

– Моя экономка, миссис Гризли.

– Уверена, она прекрасно справляется.

В привычках Эди было позволять людям делать то, что они делали лучше всего, и хвалить их за это. Уже было понятно, что она и Гауэйн – абсолютно разные люди. Он правил – именно правил – огромным поместьем, не упуская даже мельчайших деталей.