Элоиза Джеймс - Однажды в замке

Ни в коем случае. Эдит проснется.

Гауэйн почувствовал пугающее желание защитить ее. Эди устала. Под глазами голубые круги, из-за того что он любил ее ночью.

Держа ее бережно, как стеклянную вазу, он переместился в угол экипажа, откинулся назад, со своей сладостной благоухающей ношей в руках, и принялся рассматривать ее ресницы и губы. Совсем как на балу, где они впервые встретились.

Теперь все изменилось, потому что Эди стала его женой. Он ее первый мужчина и навсегда останется последним. Будет просыпаться каждый день до своей кончины, видеть взгляд этих страстных умных глаз и сталкиваться с суровой честностью, предупредившей, что ему грозит опасность превратиться в сухаря.

Улыбка, таившаяся в углах губ, не была ни язвительной, ни сожалеющей. Эди назвала бы ее радостной.

Руки Гауэйна благодарно сжались вокруг спящей жены.

Он думал о своем браке, пока экипаж мчался по дороге. Он никогда не спал днем. Дневной сон – пустая трата времени.

Вечер уже приближался, и экипаж свернул с почтовой дороги на вымощенную булыжником улицу. Эди проснулась и обнаружила себя в объятиях спящего Гауэйна. Экипаж завернул за угол, направляясь во двор гостиницы. Его руки сжались еще крепче, но он не проснулся, пока она не поцеловала его.

Он пробудился, хмурый и злой. И прежде чем она успела сказать хоть слово, объявил, что никогда не спит днем.

Эди прикусила язык. Ее отец придерживался подобных убеждений. И был уверен, что никогда не выходит из себя.

Хозяин «Руки королевы» в Палдене привык принимать аристократов, прибывающих с целой армией слуг. Он проводил господ в отдельную гостиную, где Гауэйн рассеянно поцеловал Эди и сел слушать отчеты грума, приехавшего этим утром из Шотландии.

Отчеты! Эди начинала ненавидеть самый звук этого слова.

Она устала после долгого дня, проведенного в экипаже, и была раздражена тем фактом, что не играла уже два дня. К полной своей досаде, она осознала, что вот-вот расплачется.

Поэтому Эдит извинилась, закрылась в своей комнате и приказала сделать горячую ванну. Мэри сновала по комнате, сокрушенно прищелкивая языком по тому или иному поводу, – слуги не слишком любили Бардолфа, – пока Эди не захотелось выскочить из ванны и завопить во весь голос.

К сожалению, даже сидение в горячей воде не слишком помогло, поэтому казалось маловероятным выдержать очередной раунд занятий любовью, не говоря уже о том, чтобы им наслаждаться.

Буря паники пронеслась в сердце Эди. Ей так и не удалось признаться во всем; вся отвага вмиг пропала, когда Гауэйн сказал, как счастлив, что она получила удовлетворение. Теперь ее ждет еще одна ночь, в которую она потерпит сокрушительное поражение. Еще одна ночь, после которой придется лгать.

– Мэри! – воскликнула Эдит громче, чем намеревалась. – Я бы хотела получить листок бумаги и перо.

– Мистер Бардолф предусмотрел для ваших нужд дорожный секретер, – сообщила Мэри. В голосе ее звенели колючие льдинки при упоминании имени агента.

Когда Эди вышла из воды, Мэри открыла очаровательную кожаную шкатулку на угловом столике, и там оказалось все, что нужно для письма.

«Дражайшая Лила», – написала Эди и остановилась. Конечно, она понятия не имела, живет ли по-прежнему Лила с родителями в Бервике-на-Твиде. Возможно, отец съездил за женой? Вздохнув, она вспомнила его лицо и решила, что скорее всего ее грум без труда найдет Лилу в родительском доме.

Эди хотела пригласить мачеху навестить замок. Бервик-на-Твиде находился на границе с Шотландией, так что поездка не займет много времени. Но насколько настойчиво лучше просить? Эдит не могла описать в деталях все, что случилось. Поэтому написала коротко и туманно:

«Пожалуйста, приезжай ко мне. Пожалуйста, Лила. Помнишь секрет, которому ты меня научила? Ты мне нужна. Люблю, Эди».

Позже, когда она и Гауэйн сидели в отдельной столовой, где их обслуживали Бидл, Риллингз и четыре лакея, Эди вынула письмо.

– Моя мачеха гостит у своих родителей в Бервике-на-Твиде. Поэтому я написала ей с просьбой нанести мне визит в Шотландии.

На лице Гауэйна не промелькнуло ни тени раздражения при известии о том, что мачеха Эди может их навестить. Да и почему? Он весь день проводит с Бардолфом, Дживзом и остальными служащими. Если бы Эди не потребовала уединения в экипаже, все супружеские отношения были бы ограничены встречами за столом и визитами в ее спальню по ночам.

– Мы пошлем грума в Бервик-на-Твиде, – объявил он. – Если он уедет немедленно, возможно, твоя мачеха решит присоединиться к нам.

– Мы не можем никого послать сейчас. На дворе ночь!

– Но мы должны дать твоей мачехе достаточно времени обдумать твое приглашение, – пояснил Гауэйн и поднял палец.

Лакей выбежал из комнаты и вернулся с Бардолфом, который умудрился без слов дать понять, что со стороны Эди было чрезвычайно легкомысленно посылать письма в такой час.

Эди уставилась на его усики и подавила желание отговорить Гауэйна посылать грума сейчас. Герцогу никогда никто не противоречил, это совершено ясно. Но она могла бы сказать то же самое о Бардолфе и отказывалась дать агенту хоть малейшее удовлетворение.

Она с возродившейся надеждой наблюдала, как он оставил комнату с письмом в руках. Если сама она не может разгадать тайну le petit mort, Лила поможет.

Гауэйн отослал камердинера спать и, надев халат, направился по коридору в комнату Эди. Взялся за ручку и помедлил. Он уже был так возбужден, что от кожи исходили волны жара.

Он не мог идти к ней в таком состоянии. Как животное! Обезумевшее от похоти. Опьяневшее при одной мысли о ней.

Он ретировался в ванную и обхватил ладонью свою плоть. Через несколько минут снова натянул халат. И хотя все еще не отдышался, все еще был голоден, но владел собой лучше.

Закрыв за собой дверь, Гауэйн увидел, что Эди спит. Лицо закрыто руками. Волнистые волосы разметались по подушке. В комнате было темно, если не считать тонкого лунного луча, пробравшегося сквозь тяжелые шторы и игравшего на золотистых прядях жены, превращая их в бледное золото, словно весь их блеск и энергия разом оказались смыты.

Стантон сбросил халат, скользнул под одеяло и обнял ее.

– Гауэйн? – сонно спросила Эдит.

– Ты проспала весь день, – прошептал он, целуя ее в щеку. – Проснись! Пора поиграть!

Она зевнула и легла на спину, туго натянув сорочку на роскошных грудях. С его губ сорвался невольный стон.

– Ты так прекрасна, Эди!

Гауэйн нагнул голову, чтобы поцеловать жену, но она увернулась.

– Только не через сорочку, – запротестовала она уже бодрее. – Прошлой ночью было крайне неприятно спать с влажными пятнами на груди.

Справедливо, хотя несколько холодно.

Эди стянула рубашку через голову. На грудь упал лунный луч.

Желание вцепилось в Гауэйна острыми когтями, он тяжело задышал. И только усилием воли не дал голосу сорваться.

– Можно мне поцеловать тебя сейчас? – прошептал он, осторожно укладывая ее на спину.

– В грудь?

Она казалась чересчур рациональной. И это несколько обескураживало.

– Да, – кивнул он, сжимая соблазнительную округлость.

– Можно.

Стантон чувствовал себя так, словно потерял всякое соображение, и мир съежился до одной сливочно-белой груди, огня в его чреслах и прерывистого дыхания Эди.

– Тебе это нравится, – пробормотал он, переходя к другой груди. Он видел это. И изучал ее тело – оно смягчалось под его ласками. Он не мог перестать целовать ее. Его руки шарили по ее телу. Каждое касание опьяняло.

Единственное, что он хотел…

– Эди, – прошептал Гауэйн и откашлялся. Его голос звучал постыдно хрипло.

– Да?

Он бы предпочел, чтобы его голос звучал, как у нее, что было глупо.

– Ты…

Герцог остановился. Он не мог требовать, чтобы утонченная леди коснулась его. Возможно, когда они лучше узнают друг друга… Прошлой ночью она ласкала его грудь и спину, и он жаждал, чтобы ее руки касались всех частей его тела. Но он колебался попросить. Что, если она найдет его чересчур мускулистым, чересчур мощным? Похожим на рабочего?

Пот выступил у него на лбу, но он продолжал целовать груди жены, полный решимости не торопить ее.

– Тебе хорошо? – прошептал Гауэйн, сомкнув зубы на соске.

Эди вздрогнула, и легкий стон сорвался с губ. Он почти не слышал ее ответа.

«Да», – казалось тонкой нитью звука.

Его желание горело так жарко, что он чувствовал себя как сорвавшееся с якоря судно. И неважно, что он только что ублажил себя. Он хотел раздвинуть ее ноги и лизать ее там, пока она не станет извиваться, тяжело дышать, и тогда он войдет в нее так жестко и быстро, что мошонка ударится о вход в ее лоно.

Нужно передохнуть. Собраться. Напомнить себе, что он – мыслящий рациональный человек, чья молодая жена все еще неискушенная…

Черт, да он и сам неискушенный!

Медленно-медленно герцог целовал Эди, спускаясь все ниже, и наконец развел ее ноги. Пусть он утонет в похоти… все равно логическая часть его мозга еще действует. И предлагает наблюдения, вовсе не ободряющие.

Когда они впервые поцеловались в экипаже у дома ее родителей после бала у Шаттлов, Эди была в такой же лихорадке, как он сам. Ее руки жадно ласкали его тело. Теперь же все иначе. Она время от времени ахает, вздрагивает, но потом внезапно застывает. И не касается его. Не касается по-настоящему. Лишь сухо поглаживает его руки, грудь или лениво запускает пальцы в волосы.

На секунду Гауэйн забылся, целуя Эди, но знал, что она готова. Набухла. Стала мягкой. И каждый раз, когда он лизал ее, Эдит издавала тихий стон, и руки вцеплялись в его волосы.

Ее прекрасные глаза были зажмурены, но когда он навис над ней, она подняла веки. На секунду ее глаза заволокло наслаждением, но потом в них промелькнуло что-то еще.

– Эди? – растерялся он. – Что случилось?

– Ничего, – охнула она.

Гауэйн смотрел на жену еще секунду, но она выгнула спину и потерлась об него.

– Нам… следовало бы заняться любовью прямо сейчас. Завтра очень рано вставать.

Ее прикосновение послало его разум в то охваченное огнем место, где рациональные мысли были невозможны.

– Скажешь, если будет очень больно, – пробормотал он. Она кивнула.

Входить в нее, в его Эди, было самым изысканным ощущением, которое только можно представить. Почему люди не делают это день и ночь? Не занимаются любовью?

Он вошел в нее так медленно, как только мог, в надежде, что не причинит ей боли. А когда оказался в ней до конца, она обняла его и спрятала лицо у него на плече.

– Как, Эди? – спросил он, поцеловав ее в ушко. – Тебе хорошо?

– Прекрасно, – прошептала она.

Он застыл.

– Нет, правда, мне лучше, – заверила Эди с некоторым удивлением. – Не так больно!

Облегчение охватило Гауэйна. Теперь главное сохранить самообладание. Это может занять тридцать-сорок минут, но он продержится. Лишь бы Эди получила наслаждение.

Клубок эмоций, решимость, что он даст жене тот же экстаз, который испытывал сам, родились где-то глубоко в душе. Он приподнялся над ней и начал двигаться. Эди лежала с плотно закрытыми глазами. И на какое-то время он сосредоточился на том, чтобы держать свою голодную плоть под контролем. И наконец снова спросил:

– Эди, как ты?

Ее глаза распахнулись так быстро, что он растерялся. Они не были затуманены желанием. В них стыло мрачное и серьезное выражение. Гауэйна словно ударили плетью. Он вдруг захотел, чтобы Эди выглядела игривой. Глупо, конечно. Но Эди серьезна по природе. Даже думать об этом – предательство.

– Все в порядке, – сказала она, и заерзала под ним. И это легкое движение прошило его чресла огненной молнией. – Ты заставляешь меня чувствовать себя… такой наполненной.

Наполненной? Вряд ли это так уж хорошо. Похоже на живот после воскресного обеда.

– Это приятное ощущение? – спросил Гауэйн.

Эди согнула колени, и он затрепетал от чувств, захлестнувших его тело.

– Тебе нужно заканчивать, – прошептала она.

– Без тебя – ни за что. Что мне сделать, чтобы тебе стало лучше?

Эди встретила его глаза с ощущением полной паники. Внутри все горело. Не так сильно, как вчера, но приятного было мало. Хуже того, она чувствовала себя ужасно никчемной. Отчаявшейся.

Неужели она – единственная женщина в мире, которая страдает, когда на ней лежит большой мужчина и часть его находится в ней? Раз или два она почувствовала искорку наслаждения. Но потом Гауэйн менял положение или говорил что-то, отчего все приятные ощущения мигом исчезали.

И теперь Эди лежала под ним, ненавидя себя и мечтая лишь о том, чтобы все кончилось.

Гауэйн наблюдал, как Эди снова зажмуривается. И сжимает губы. Как бы он хотел знать, о чем она думает!

Он изливал свое желание долгими медленными выпадами, которые обязательно унесут их туда, где они должны быть. Глядя на Эди, он поражался удивительным стремлениям защитить ее, таким свирепым, что он едва не остановился.