– Музыка – это не легкомыслие.

– Она считала, что музыка для повседневной жизни не нужна. Не так, как крыша над головой или мясо на обед.

Эди задумалась, не стоит ли сообщить будущему мужу о том, насколько важнее хлеба для нее музыка. Но решила, что в данный момент это неуместно. У него огромное самообладание, у ее герцога.

Она видела вспышки глубокой эмоции в его глазах, но в то же время он так величествен. И так мужествен.

Но теперь Эдит осознала, что ей безразлично его мнение о музыке. Интереснее, что он думает о ее платье винного цвета. Какая-то женственная часть Эди мурлыкала от удовольствия, потому что Гауэйн до сих пор держал ее руку.

Он улыбнулся ей, и во взгляде было нечто такое, отчего ее сердце вновь заколотилось.

– Думаю, пора идти на трапезу.

Стантон положил руку Эди на сгиб своего локтя. Она даже не слышала, как дворецкий объявляет, что ужин подан, но другие гости готовились проследовать в столовую.

Кинросс смотрел на нее с жгучим интересом музыканта, перед которым положили новые ноты, коих он никогда раньше не видел. И она чувствовала то же самое.

Все это было очень странно.

Улыбка на ее губах была искренней. Герцог Кинросс был воплощением непроницаемости, и все-таки в какой-то момент она уловила в его глазах нечто вроде беззащитности.

Значит, Эдит не одна тонет в этом лихорадочном водовороте желания и любопытства.

Они направились к другим гостям, уже образовавшим процессию, согласно обычным правилам ранга и титулов. Отец и Лила были во главе процессии. Кинросс как герцог встал впереди них, но первыми оказались жених и невеста, леди Гонория Смайт-Смит и граф Чаттерис.

Стантон наклонился ближе. Его дыхание теплым ветерком овевало ухо Эди.

– Вы так же музыкальны, как невеста и ее родные?

– Нет! – со смехом вырвалось у Эди.

Прикосновение его руки вызвало молнию в ее теле.

– Лучше или хуже?

Она рассмеялась еще заразительнее:

– А если я скажу «хуже»?

Эдит кокетливо взглянула на нареченного сквозь ресницы. В его глазах медленно проступила улыбка.

– Могу я подкупить вас, с тем чтобы не слышать вашей игры?

– Никогда. Больше всего на свете я люблю играть на виолончели. Но вы должны знать: это единственное, что я действительно делаю хорошо.

– Вы очень хорошо танцуете.

– Это часть любви к музыке. Я была ужасно больна в ту ночь, когда мы встретились. Вы не догадались?

Он покачал головой:

– Понятия не имел, пока вы не написали об этом.

– У меня была высокая температура. Я чувствовала себя так, словно не хожу, а плыву.

– Думаю, иногда танцоры описывают это как левитацию.

Его глаза смешливо сощурились.

– Я подумал, что вы удивительно грациозны.

– Я боялась, что упаду в обморок, – призналась Эдит. – Полагаю, единственной частью вечера, которой я искренне наслаждалась, был вальс. Вы чудесно вальсируете.

– Как и вы, миледи.

Стантон был настоящим герцогом. Это прослеживалось в каждой его черте. В бессознательной грации каждого движения. В атмосфере властности, окружавшей его. Но было и что-то еще.

Эдит склонила голову, пытаясь понять, что именно, но двери столовой открылись, и процессия начала двигаться вперед.

Ужин прошел в разговорах с пожилым джентльменом слева и с Кинроссом справа. В перерывах между беседой Эдит украдкой бросала взгляды на жениха. Он казался бесстрастным, так что никто и никогда не смог бы прочитать, о чем он думает. И все же она точно видела некую уязвимость. Ей хотелось еще раз заметить это в его глазах.

В спокойном состоянии Гауэйн выглядел почти грозно. Но когда их глаза встречались, свирепость в его взгляде исчезала. Эдит не знала, что кроется в них, но это было что-то неукротимое. Никто и никогда раньше не смотрел на нее так.

Конечно, Кинросс смотрел не на обычную Эди, игравшую на виолончели. Он видел Эди, одетую как Лила.

Герцог шевельнул ногой так, что задел ее бедро своим, но не отодвинулся. Должно быть, это случайно: джентльмен не должен делать подобных вещей. Но он смотрел на нее лукаво и многообещающе. Так что это не случайность.

Каждый дюйм кожи Эдит мгновенно ожил. Но хоть это и неприлично, но ей понравилось. Она никогда не чувствовала подобного жгучего желания или… если быть правдивой, любого желания, кроме мечты о виолончели работы Страдивари.

Эди потянулась к винному бокалу и обнаружила, что пальцы дрожат. Щеки пылали.

Наконец Стантон отодвинулся, повернулся к ней и спросил:

– Вы читали «Ромео и Джульетту»?

Эди покачала головой. Получив его письмо, она попыталась прочитать трагедию. Но ничего не поняла. Сама виновата, потому что не слушалась гувернантку и всячески избегала занятий. У нее не было времени на чтение. Все, что хотела Эдит – это играть на виолончели. Но из-за всего этого теперь она чувствовала себя глупой.

Что-то голодное в глазах Гауэйна заставило ее заерзать.

– Я не слишком хорошо начитанна, – призналась она. – Думаю, в этом отношении вы полная моя противоположность.

– Моя бабушка, которая меня растила, ненавидела чтение ради удовольствия, но Шекспир был исключением. Обычно наставники были заняты тем, что учили меня двойной бухгалтерии и скотоводству. Я так и не смог поступить в университет. Так что, поверьте, я куда менее образован, чем вы могли подумать.

Эдит рассмеялась.

– Это невозможно. Я почти все знаю о виолончели и почти ничего – обо всем другом.

– Я достаточно много знаю о том, как быть герцогом и землевладельцем, и почти ничего – о музыке или литературе. Но я помню вот что: когда Ромео впервые увидел Джульетту на балу, описывал ее так:

Она затмила факелов лучи

Сияет красота ее в ночи.

– Вы не могли так думать обо мне. Я была ужасно больна.

– Вы были чем-то вроде факела, судя по тому, что я помню. Я подумал, что ваше прикосновение обжигает.

Оставалось надеяться, что никто из окружающих не слышит Стантона.

Эди стало немного не по себе. Его ресницы были так красивы: густые и прямые. А глаза зачаровывали ее: то в них светилась герцогская надменность, то дерзкий повеса смотрел на нее с такой похотью и желанием, что по ногам бежали языки огня. А тем временем его глаза блестели юмором, от которого хотелось смеяться.

– А что Джульетта подумала о Ромео, когда впервые увидела? – спросила Эди, взяв себя в руки. – Она тоже подумала, что он горит ярче факела?

– О, он ей понравился. Но возможно, она нашла момент не таким ошеломляющим, как он.

– Почему нет? Что чувствовал Ромео?

– Он совершенно изменился. Навсегда, – пояснил Кинросс. – Потому что до бала был влюблен в другую даму.

Эди свела брови:

– Правда?

– Он был влюблен. В отличие от меня, – откровенно признался герцог.

Эди не смогла сдержать улыбку, хотя понимала, что никогда раньше не улыбалась так. Улыбкой Лилы.

– Ромео считает, что влюблен, но видит Джульетту.

– Она горит ярче факела в лихорадке жара, так что он забывает о своей прежней любви? – рассмеялась Эди.

– Что-то в этом роде.

Хрипловатые нотки смеха звучали и в его голосе. Она уже знала, что Гауэйн не часто смеется. Для герцога жизнь всегда серьезна; Эдит поняла это инстинктивно. Он был так же сильно увлечен, как и она, но вот чем?

– Он пал жертвой похоти. Рискнул поцеловать ее за колонной, хотя этот поцелуй мог означать его смерть.

– Это уж слишком, – заметила Эди. Она не могла отвести взгляда от него: его глаз, скул, носа, подбородка. И вполне отчетливо сознавала, что если кто-то и пал жертвой похоти, так это она. Но почему-то не стыдилась этого.

– Он отказывается от всего на свете ради возможности поцеловать ей руку.

– Его могли убить только за то, что он поцеловал руку Джульетты?

– Их семьи враждовали. Но он не удовольствовался только ее рукой.

Сияние глаз герцога зажгло ответный огонь в животе Эди.

– Он увлекает ее за колонну и целует в губы.

Эди сглотнула.

– А потом целует ее еще раз.

– Очень…

Эди не могла придумать слова.

– Он бы продолжал целовать ее весь вечер, но ее окликнули. Он даже не знает, кто она. Но точно знает, что она принадлежит ему.

Взгляд герцога был жадным и властным.

– Позже, той же ночью, Ромео перелезает через ограду вокруг сада и снова рискует жизнью, чтобы найти окно ее балкона.

– О, я слышала о балконе! – встрепенулась Эди, заставляя себя освободиться от чар голоса Гауэйна. Если так будет дальше продолжаться, она скоро станет умолять его поцеловать ее перед всеми собравшимися за столом. – Джульетта просит его жениться на ней.

Герцог покачал головой. Его пальцы под столом сжали руку Эдит, и новая волна горячей крови прилила к щекам.

– Нет, – сказал Кинросс спокойно, словно не делал ничего откровенно скандального. – Все было немного не так. Все предполагают, что Джульетта – дерзкая плутовка, потому что спрашивает о намерениях Ромео. Но эти двое знают правду.

Палец Стантона растирал ладонь Эди. Она заметила, что немного дрожит.

– Она знала, и он знал, – продолжал герцог тихо, но уверенно. – Ромео перебирается через ограду, потому что хотел поцеловать Джульетту сильнее, чем жить. Он взбирается на балкон и клянется в вечной любви. В такой ситуации брак не более чем формальность.

До Эди донеслись смех Лилы и звон вилок. Следовало прочитать чертову пьесу! Следовало проводить часы за чтением Шекспира. Герцог рассказывал куда интереснее, чем ее гувернантка!

– Без Джульетты и жить не стоило, – вздохнул герцог. – Поэтому, когда он посчитал, что она мертва, покончил с собой.

– Его реакция была весьма чрезмерной, – выдавила Эдит. Кто-то наверняка заметит, что жених держит ее за руку.

Лила, сидевшая чуть дальше, бешено флиртовала с мужчиной, который не был отцом Эди.

– Да, я часто думал, что Ромео, может быть, немного безумен.

Эди внезапно передернуло. Герцог выглядел так, словно… словно решил, что Ромео абсолютно в своем уме. Хотя сам не выглядел разумным и рассудительным. Скорее, умирающим от голода.

– Прекратите, – прошептала она, – отнимая руку. – Вы не должны так себя вести.

Гауэйн улыбнулся ей с видом счастливого безумца.

– Я шотландец.

– Какая тут связь?

– Некоторые считают, что в жилах Ромео течет шотландская кровь.

– Разве он не итальянец? Я считаю, он похож на итальянца с горячей кровью.

Кинросс слегка прищурился.

– Что вы знаете об итальянцах с горячей кровью?

– Ничего, – удивленно ответила Эди. – А что?

– Итальянцы – люди ревнивые.

Он поднял бокал и сделал глоток красного вина.

– Да. Я это слышала, – кивнула Эди, последовав его примеру.

Его глаза блестели льдом.

– Итальянцы – ничто, по сравнению с шотландцами.

Эди снова огляделась. За столом шли оживленные разговоры, и все же никто не замечал, что она и герцог нарушают правила вежливой беседы, оставаясь поглощенными друг другом. Не упоминая уже о том факте, что он снова схватил ее руку и ласкал большим пальцем.

Она едва сумела отрешиться от его прикосновений.

– Давайте пока оставим литературу и попытаемся беседовать разумно. Вы сообщаете мне, что намерены быть одним из тех мужей, которые обычно обвиняют своих жен в неверности?

– Нет, – насмешливо улыбнулся Стантон. – Я несу чушь, верно?

– Возможно, немного, – призналась Эди.

– Мы, шотландцы, – упертые дураки, – заявил он, хотя, по ее мнению, слишком жизнерадостно.

Она кивнула в сторону Лилы, которая наклонилась к соседу так близко, что ее грудь касалась его рукава.

– Мне невесело от подобных обвинений. По очевидным причинам.

Кинросс проследил за ее взглядом.

– По моему мнению, ваша мачеха вряд ли неверна мужу. Уверен, все это вызывающее поведение – напрасное и не слишком умное усилие привлечь внимание мужа.

Эди ощутила прилив чего-то, похожего на радость. Ее будущий муж не только рассудителен, но и обладает тонкой интуицией. Она широко улыбнулась.

– Совершенно верно.

– Я могу испытывать ревность, но это еще не значит, что я намерен ревновать жену.

– Вот как?

Она невольно улыбнулась. Но нужно выяснить отношения, потому что Эди отказывалась провести жизнь с человеком, который злобно взирает на нее каждый раз, когда она болтает с соседом.

Она снова понизила голос, хотя никто не обращал на них внимания.

– Я никогда не изменю своему мужу… вам.

Эдит и не представляла, что глаза человека могут светиться, как уголья от почти прогоревшего костра.

– Я тоже всегда буду вам верен.

– Так, если итальянец с горячей кровью покажется в вашем замке… кстати, у вас действительно есть замок?

– Да.

– И если этот итальянец за обедом… похлопает ресницами в мою сторону…

– Я вполне могу вышибить его пинком в другое графство, – отрезал герцог.