После того дождливого утра, черного утра моей жизни, в квартале Марэ, я не видел дочери Аллана. И хотя был искренне рад, что моему другу наконец улыбнулось счастье, на сердце я чувствовал тяжесть, стоило лишь вспомнить о неповторимом, чудесном моменте, когда мы с громадными букетами стояли перед дверью квартиры Мелы и я был твердо уверен, что нашел Мелани.

Карла Зуссмана после завершения съемок в «Синема парадиз» я до этого вечера тоже не видел. Расплываясь от удовольствия, он уселся рядом с Солен Авриль и подмигнул мне – с грехом пополам. Левый глаз бородатого оператора, так же как мой, переливался всеми оттенками синего и фиолетового. Мы переглянулись с понимающей ухмылкой. Тед Паркер сделал свое дело на совесть.

Кстати, техасца с ухватками ковбоя не было за столом в этот веселый вечер на террасе «У Жоржа», где собралась, наверное, добрая половина съемочной команды, чтобы поднять бокалы за здоровье Солен Авриль. Разгневанная кинодива сослала ревнивого обожателя в техасскую глушь, пока он не успел натворить еще каких-нибудь бед. Чему невероятно радовался Карл, теперь ни на шаг не отходивший от Солен.

Красавец Ховард Галлоуэй, в элегантном сером костюме от Армани, по-видимому, тоже с большим облегчением узнал, что Солен спровадила за океан, на другой конец света, драчливого американца, который, говорят, наведался в бар «Хемингуэй» и со словами «Есть мужской разговор» предложил актеру выйти, дабы помериться силой в кулачном бою.

«С Тедом все кончено. Cela suffit[39], – объявила Солен, когда приглашала меня на свою маленькую вечеринку по случаю дня рождения. – Если все прошло, то надо вовремя это понять».

Хотя закуски нам все еще не принесли, настроение за столом было веселым. Я поднял бокал, глядя на Солен, сидевшую напротив меня, раскрасневшуюся от шампанского. В этот вечер она была неотразима, в шелковом платье цвета морской воды, который в точности повторял цвет ее глаз. Словно благодушно настроенная Шахерезада, она оживляла праздник всевозможными рассказами и не выражала неудовольствия, когда Карл нежно пожимал ее руку. У нее был день рождения, и она радовалась, как маленькая девочка. Ее прекрасное настроение передалось и всем остальным. Даже мне, унылому, как никто другой, за этим столом.

Откинувшись на спинку стула, я окинул взглядом изысканно подсвеченную террасу. Три громадные изогнутые белые трубы, в некотором отдалении торчавшие из пола, придавали ресторану сходство с палубой океанского лайнера, который плыл над ночным Парижем, словно в бескрайнем, мерцающем мириадами искр морском просторе. Временами перестаешь замечать этот город, как прекрасную картину, которая давным-давно висит у тебя в гостиной над столом. Но если весенней ночью ты хотя бы раз придешь сюда, на крышу Центра Помпиду, ты сразу вспомнишь, что Париж называют городом света.

Слева высился подсвеченный собор Нотр-Дам, вдали переливалась и сверкала Эйфелева башня. Я смотрел на огни Больших бульваров, где непрерывным потоком бежали маленькие, точно игрушечные, машины. Я смотрел на мосты, золотыми дугами повисшие над Сеной. Смотрел на смеющиеся лица за нашим столом и думал, как было бы хорошо, если бы ко мне вернулась прежняя легкость. Та легкость, с какой я шел ночью по улицам Парижа, воображая, будто во всей вселенной нет человека счастливей меня.

И опять я подумал о маленьком измятом письмеце, которое лежало теперь в ящике моего письменного стола, сверху. Как часто в последние недели я вынимал его и нежно разглаживал…

Мелани не была любительницей приключений. Так она написала. Но где бы она сейчас ни находилась, что бы ни делала, она подарила мне недели, столь богатые приключениями, каких в моей жизни никогда прежде не было.

«У нас все-таки остается Париж» – так в «Касабланке» говорит, обращаясь к Ингрид Бергман, Хэмфри Богарт. А у меня все-таки остался один прекрасный вечер, завершившийся под старым каштаном.

Девушка в красном плаще останется сладостной раной в моей биографии. Обещанием, которое не исполнилось. Тайной, которая никогда не будет раскрыта. И все же я ни о чем не жалел[40].

Когда-нибудь боль станет тише. Когда-нибудь и на сердце полегчает. Надо было только примириться со случившимся.

Я осушил бокал с шампанским. Солен права. Если все прошло, надо вовремя это понять. В ближайшие выходные Робер специально для меня затевает ужин, на который будут приглашены Мелисса и ее подруга. Та самая, что как раз в моем вкусе, якобы. Ну, там видно будет.

Лиз, сидевшая рядом со мной, что-то спросила, я поддержал разговор.

И через полчаса с удивлением заметил, что все это время не предавался печальным размышлениям. И когда принесли наконец тарелки с морскими гребешками – их со стуком выставила на стол неважная пародия на Клаудию Шиффер, – я, как все остальные, принялся возмущаться нелюбезностью здешней обслуги, а когда подали горячие блюда, я, так же как все, от души расхохотался, ибо Аллан Вуд с комическим отчаянием заявил, что агнец на его тарелке определенно отдает гарью, – действительно, мясо снизу пригорело и было черное. А Карл так отчаянно пилил свой кусок, что стол трясся. «Да разве можно резать мясо таким тупым ножом! – вознегодовал Карл. – Сейчас я расправлюсь с ним голыми руками».

Солен поманила к себе блондинку, числившуюся тут в официантках. Спустя некоторое время та неторопливо продефилировала к нам на тонюсеньких шпильках.

– Можно? – обронила несостоявшаяся модель и, не дожидаясь ответа, принялась собирать тарелки.

Солен отрицательно покачала головой и сделала девице короткий, но внушительный выговор, показала злополучного агнца на тарелке Аллана и потребовала нож для стейка, без которого мучился Карл.

Белокурая куколка надула коралловые губки, с досадой вздохнула и забрала тарелку с пригоревшим ягненком. На тарелку Карла она бросила томно-скучающий взор:

– Послушайте, мсье, мясо мягкое, как масло, не нужен вам нож для стейка. – Сделав это нахальное заявление, она удалилась.

– Э-э, минуточку! – возмущенно закричал Карл ей вслед. – Да вы хоть знаете, кто сюда к вам пришел? И стейк ваш вовсе не мягкий, как масло. Можете забрать! – Бородач, казалось, сейчас сорвется и швырнет тарелку со стейком в эту невежественную куклу, которой явно было наплевать, что в их ресторане сидит мировая звезда экрана.

Солен положила руку ему на плечо:

– Брось, Карл, не стоит. Такой прекрасный вечер…

Вечер и правда был прекрасный, невзирая на то что кухня оказалась посредственной, а обслуживание – из рук вон плохим. Все мы порядком выпили, весело смеялись, и вообще ведь это фантастическая эксклюзивная возможность – сидеть на террасе Центра Помпиду и чувствовать себя так, словно плывешь в вышине над ночным Парижем.

Десерт вопреки нашим ожиданиям был просто великолепен. Подали малину, землянику, крем-брюле и воздушные «макарон» с фисташковым кремом, и, когда мы все это уплели, я извинился и вышел из-за стола, покурить. Отойдя к краю террасы и закурив сигарету, я оперся о перила, стоял там, стряхивал пепел вниз и смотрел на переливающийся огнями город.

– Волшебство, верно?

Еще не обернувшись, я понял, что это Солен. Она подошла бесшумно и встала за моей спиной. В воздухе повеяло ароматом гелиотропа, я ощутил тепло, исходившее от Солен, и ее желание разделить со мной этот момент тишины. Мы стояли в молчании у металлических перил террасы, словно у палубного ограждения большого корабля, любовались картиной блистающего города, и казалось, у наших ног простерлось ночное небо, усыпанное звездами.

– Иногда я чувствую тоску о том, какой я была когда-то, – сказала Солен через некоторое время.

– Какой же ты была? – Я повернулся к ней.

В этот момент ее глаза, блуждавшие вдали, где искрились огни Парижа, казались темно-синими.

– Такой… самоотверженной. Бескорыстной. Знавшей простое счастье. В детстве я была счастлива, хотя сама того не желала. Я хочу сказать, я никогда не размышляла в детстве о том, счастлива я или нет, не думала, что вот я хочу быть счастливой. Я просто была счастлива.

– А теперь?

Она ответила не сразу:

– Иногда – да, чаще – нет. Когда становишься старше, однажды вдруг понимаешь, что так называемое счастье в действительности состоит из отдельных счастливых моментов. Из тех особенных мгновений, которые потом вспоминаешь. – Она мечтательно улыбнулась. – Вот сейчас такой момент. Я просто сама не своя от этого поразительного чувства, что я снова дома.

Я молча кивнул. Простиравшийся перед нами вид ночного города пробудил у меня скорей неопределенную тоску, как будто вдали за темным горизонтом скрывалось что-то, чего мне в жизни ужасно недостает, хотя я и не мог подобрать этому точного имени.

– А ты, Ален? Ты счастлив? – спросила она.

– Во всяком случае, счастье однажды было очень близко.

Мне не хотелось, чтобы эти слова прозвучали печально, правда не хотелось, но, должно быть, по-другому не получилось. Солен порывисто обняла меня, крепко сжав мои плечи.

– Мне очень жаль, Ален, – сказала она тихо. – Мне бы хотелось, чтобы ты ее нашел. Если бы я могла что-то для тебя сделать… Понимаю, это совсем не одно и то же, но мне бы хотелось быть небезразличной тебе. Ты мне очень нравишься.

На мгновение мы застыли, обнявшись. Потом я мягко отвел ее руки:

– Спасибо, Солен. Ты мне тоже очень нравишься. – Я вздохнул. – Глупо, но часто мы не можем повлиять на важные вещи в нашей жизни.

Она улыбнулась:

– Иногда можем.

Мы смотрели друг на друга и в это мгновение думали каждый о своем. Я стоял, прислонившись спиной к перилам. И вдруг у меня возникло чувство, как будто за нами кто-то наблюдает.

Смущенно оглядевшись, я посмотрел в ту сторону, где был наш стол. Нет, там все заняты разговорами и никто вроде бы не замечал нашего отсутствия, даже Карл, который, пересев на место Солен, о чем-то оживленно болтал с дочерью Аллана Вуда.

Странное ощущение. Я тряхнул головой. И предложил:

– Давай вернемся к остальным, за стол. – И из-за плеча Солен еще раз окинул взглядом террасу.

И тут я увидел ее.

На другом конце террасы, возле входа, стояла молодая женщина в летнем белом платье. Она стояла неподвижно, выпрямившись и не отрываясь смотрела на нас.

И волосы ее были цвета карамели.

23

Мелани. Никаких сомнений. Я осознал это в какие-то три секунды. Наши взгляды встретились над головами всех этих смеющихся и весело болтающих людей – все вдруг стихло, словно кто-то резко отключил звук.

Все дальнейшее мчалось с невероятной скоростью, и в то же время меня не покидало ощущение, будто действие раскручивается как при замедленной съемке.

Женщина в белом платье увидела, что я смотрю на нее, повернулась и быстро направилась к выходу. Я выдохнул: «Бог мой!» – отстранил изумленную Солен и устремился за исчезающей белой тенью. Я бросился на другой конец террасы, лавируя между столиками, я чуть не столкнулся с двумя официантками, которые воззрились на меня с негодованием, я налетел на старую даму, которая взвизгнула и возмущенно закричала мне вслед, я опрокинул поднос – некогда извиняться, я только поднял руку, услышав звон разбитого стекла, на бегу я угодил ногой в петлю длинного ремня дамской сумочки, брошенной на стуле, и, споткнувшись, с размаху упал на четвереньки, рубашка вылезла из брюк, я вскочил – как под гипнозом, не отрывая взгляда от дверей.

– Мелани! – крикнул я, прорвавшись наконец к выходу и бросившись вон из ресторана; я увидел, как женщина в белом платье, с развевающимися волосами бежала вниз по одному из эскалаторов в стеклянных трубах. – Мелани, постой! – Я отчаянно замахал руками, но она не обернулась. Она убегала от меня. Это было непостижимо, и у меня мелькнула мысль, уж не сошла ли она с ума? Но я решил: ну и пусть, все равно я должен ее догнать. Любой ценой.

И я помчался вниз по эскалаторам, соединяющим пять этажей Центра Помпиду, я расталкивал людей, и на каждом повороте я видел внизу, на следующем эскалаторе, белую тень, но вот я на первом этаже, в холле, и слышу торопливые шаги, удаляющиеся к выходу на улицу.

На площади перед Центром снова были люди – они глазели на фокусы парня, глотавшего огонь. Дальше – цыган на складном стуле. Он наигрывал на бандонеоне печальное танго и пел про какую-то Марию. Прогуливались парочки.

Я замер и огляделся, где же она? Сердце колотилось в горле. Мелани не было. Я тихо чертыхнулся и снова бросился бежать, оглядываясь во все стороны.

Вдалеке мелькнула белая тень, она летела к станции метро «Рамбуйе». Она!

Со всех ног я помчался туда. Я уже догонял ее, остались какие-нибудь сто метров. И тут я увидел, что она нырнула в метро. Я выкопал в кармане билет и через две секунды ворвался в метро и ринулся вниз по лестнице.

Оборванец с гитарой, стоявший у меня на пути, почему-то предупредительно отступил в сторону.

– Ну-ну… полегче, – сказал он.