– Как же, поверил я! Это я насчет Солен Авриль. Скажу тебе, кто упускает шанс заарканить такую диву, тот попросту слабоумный. – Он бросил на меня совершенно недвусмысленный взгляд. – И уже завтра вечером ты опять с ней встречаешься? В «Рице»? Держу пари – у секс-бомбы там роскошные апартаменты и кровать шириной в половину комнаты. Малыш, малыш, а ведь тебе повезло!

– Боже правый! – воскликнул я. – Робер, мы встретимся, чтобы обсудить ход и порядок съемочных работ. Ну хоть бы раз у тебя были какие-то другие мысли, неужели ты не в состоянии думать о чем-нибудь, кро…

– Нет. – Робер решительно покачал головой. – Если речь идет о такой женщине – нет.

– Ну, что касается меня, я ни на что не претендую. Или ты забыл, что я уже влюблен?

Тут я вспомнил о Мелани, которая должна была вернуться из Бретани только в среду, и подумал: интересно, что она делает в эту минуту? Может быть, гуляет по берегу моря и вспоминает обо мне.

– При чем здесь любовь? – Робер с недоумением смотрел на меня. И мне, как наяву, представилось, как в его голове с наморщенным лбом складываются буквы, составляя слово «идиот». Впрочем, в его мозгу, должно быть, тут же молниеносно промелькнула другая мысль – лицо Робера посветлело. – Скажи-ка, Ален… Как по-твоему, нельзя ли мне завтра вечером пойти с тобой? Приведешь с собой друга, а?

Я от души расхохотался:

– Ни под каким видом, дорогой мой! Ужин в «Рице» – сугубо деловое мероприятие.

– Ха-ха, сугубо деловое! Это только ты так думаешь. – Робер обиженно надул губы. – Ну ладно, но когда съемки начнутся, позовешь?

– Посмотрим, удастся ли это устроить. – Я ухмыльнулся.

– Э, парень! Как прикажешь тебя понимать? Неужели ты лишишь меня блестящего шанса в жизни? Я же просто хочу познакомиться с этой женщиной.

Он воззрился на меня своими светло-голубыми глазами, сиявшими такой обезоруживающей невинностью, что я начал понимать, почему женщины, за редчайшими исключениями, не могли устоять перед его обаянием. Добыче трудно уйти от этого леопарда с глазами зайчишки.

– Ну а что твоя сенсационная Мелисса? – поинтересовался я, хотя и так знал, какой будет ответ.

– Ну а что с ней может быть? – Робер удивился. – Мелисса славная девчонка. Мучается сейчас с законами Ньютона, у нее скоро экзамены. – Он допил последний глоток кофе. – И потом, все это относительно, как говаривал столь высоко чтимый мной мсье Эйнштейн.

– Безусловно, он имел в виду совсем другие вещи.

– Безусловно, он имел в виду именно эти вещи. – По лицу Робера скользнула хитроватая ухмылка. – Короче, друг ты мне или нет?

Я отодвинул свою чашку и обреченно вздохнул:

– Не сомневайся, я тебе друг.

– А я тебе. Ты мне вот что скажи – у тебя одежонка-то найдется подходящая? Для ужина в «Рице»? Держу пари, с тебя сталось бы заявиться туда в свитере. В «Риц»!


У меня множество недостатков, но вот это пари мой лучший друг Робер Руссель, профессор астрофизики, кумир всех студенток, проиграл бы. Потому что в воскресенье вечером, подъехав на такси к «Рицу», я был в белоснежной рубашке, элегантнейшем темно-синем костюме и при галстуке. Мой внешний вид не оставлял желать лучшего. И Роберу пришлось бы это признать.

Однако в одном пункте мой друг все-таки оказался прав. Ужин с Солен Авриль завершился совсем не так, как рисовалось мне в воображении. И далеко не по-деловому.

12

Драматургия любого хорошего фильма основана на том, что режиссер выбирает момент, когда с героем случается что-нибудь неожиданное или он внезапно узнает о чем-то, решительно меняющем его жизнь. Этот поворотный момент, разделяющий жизнь человека на до-того и после-того, обращающий все события в хорошую или, наоборот, в плохую сторону, и есть подлинное сердце экранного действия. Нередко в дело вмешивается случай или судьба – в конечном счете между ними нет большой разницы.

Мужчина видит, что в проезжающем мимо поезде кого-то убивают. Чиновник находит утром в телефонной будке билет в Рим и, махнув рукой на службу, решает отправиться в путешествие. Женщина обнаруживает в кармане пиджака своего мужа предательский счет за номер в гостинице. Ребенок погибает в автокатастрофе, и существование всей семьи рушится. Мужчина во время пикника в Булонском лесу осознает, что на самом деле любит подругу своей невесты. Трое рассорившихся детей, похоронив мать и вскрыв ее завещание, узнают, что должны вместе совершить паломничество к гробнице святого Иакова, иначе наследство никому из них не достанется. Молодой библиотекарь предотвращает самоубийство несчастной девушки, которая хочет броситься с моста, и между ними вспыхивает любовь. Дочь миллионерши прячет у себя симпатичного грабителя, который постучался в дверь ее номера в отеле. Женатый мужчина через пять лет после окончания войны неожиданно встречает в кафе свою первую любовь.

Ах да, вот еще один сюжет: владелец маленького кинотеатрика и знаменитая кинозвезда вечером совершают прогулку по одной из красивейших площадей Парижа.

Всегда есть момент, который приводит все в движение и создает новые взаимосвязи. Причины и следствия, поступки и результаты… Бабочка бьет крылышками – из-за этого где-нибудь очень далеко, за много тысяч километров, происходит землетрясение.

Но в реальной жизни в отличие от кино, как правило, не удается распознать эти судьбоносные моменты, которые влекут за собой радикальные перемены, и сделать правильный выбор. Часто у нас не возникает даже предчувствия, что в жизни такой момент скоро настанет.


Вандомская площадь в вечерних сумерках была тиха и величественна – заповедный остров, который словно предан забвению огромным городом. Чугунная статуя Наполеона, воздвигнутая наверху грандиозной колонны, возвышающейся в центре площади, важно взирала со своей высоты на течение времени и человеческую суету. В окаймляющих площадь зданиях с аркадами разместились банки всех мастей, самые элегантные магазины и самые дорогие ювелирные салоны Парижа. Просто так на Вандомскую площадь никто не забегает. Вот и я, когда такси остановилось у входа отеля «Риц», задумался, припоминая, когда последний раз был на этой площади. Нет, не вспомнил.

Швейцар открыл дверцу машины, я вышел и впервые в жизни переступил порог старейшего гранд-отеля Европы.

В холле я огляделся. Справа была стойка портье, и через секунду, никак не позже, оттуда поспешил ко мне служащий отеля, господин с седыми висками, который негромко осведомился, не угодно ли мне воспользоваться его услугами, он-де готов помочь.

– Bonsoir. У меня назначена встреча с мсье Алланом Вудом и… э… мадам Авриль. – Я вдруг испугался, что мне не поверят.

Но на облаченного в ливрею почтенного господина мое заявление не произвело впечатления.

– Разумеется, мсье Боннар, – ответствовал он. – Господа ожидают вас. Не соблаговолите ли последовать за мной? – И размеренным шагом направился через холл.

Я был под сильнейшим впечатлением, уже потому хотя бы, что он знал, как меня зовут. Мы пересекли холл, миновали внутренний двор с мраморными статуями, там в этот час еще сидели за столиками и курили.

К чаю здесь подают маленькие tartes au framboises[15] и изысканные сэндвичи, которые разложены на специальных серебряных подставках, – это сообщил мне Робер, мой друг ценил уединенность «Рица» и изредка заглядывал сюда с кем-нибудь из своих избранниц, если не хотел показываться на людях. «Чай в „Рице“ по карману даже малоимущему профессору», – с усмешкой пояснил он.

Толстая ковровая дорожка с оранжевым орнаментом поглощала звук шагов. Мы направлялись к обставленному в старомодном вкусе уголку – диван и кресла перед мраморным камином, на полке которого красовалась гигантская цветочная композиция из темно-лиловых гладиолусов, пунцовых тюльпанов, розовых роз и белых орхидей, это цветочное чудо поднималось чуть не под самый потолок. Я с изумлением огляделся. Куда ни посмотришь, всюду цветы, картины, зеркала, старинные безделушки, но кое-где были и люди, они сидели в креслах, кто с бокалом, кто с айфоном.

– Прошу сюда, мсье Боннар! – Господин в красной ливрее отворил высокую дверь, и оттуда донесся негромкий монотонный гомон многих голосов. Как я понял, мы прибыли в ресторан.

Но казалось, ты входишь в храм весны! Над белыми столиками раскинулось нежно-лазурное небо со светлыми облаками – живописная иллюзия, еще большую убедительность которой придавало настоящее дерево в центре зала, усыпанное цветами. Я поднял глаза, ожидая увидеть щебечущих птиц, порхающих под потолком, – но таких высот здешняя имитация природы все-таки не достигла.

К нам подошел молодой официант с гладко зачесанными со лба черными волосами; обменявшись несколькими тихими словами с господином в ливрее, он принял на себя дальнейшие заботы о моей особе:

– Прошу, мсье Боннар! Пожалуйте сюда! – Он ловко лавировал между столиками, а я, идя следом, уже не удивлялся, что он тоже знает мое имя.

Мало-помалу я начинал сознавать себя эдакой вип-персоной.

– Прошу, мсье Боннар, пожалуйста, мсье Боннар, сию минуту, мсье Боннар, как вам будет угодно, мсье Боннар…

Никогда еще не бывало такого, чтобы в течение одной минуты меня столько раз назвали мсье Боннаром, а с того момента, когда я переступил порог старого гранд-отеля, я только это и слышал. Честное слово, я не очень удивился бы, если бы кто-нибудь попросил у меня автограф.

Впрочем, раздача автографов осталась прерогативой белокурой красавицы в маленьком черном платье, которая, издали заметив, по-приятельски махала мне рукой, – она только что расписалась в альбоме какого-то толстяка, и тот, унося драгоценность, сиял от счастья.

Я поднял руку, изобразил обаятельную улыбку, расправил плечи и размеренным шагом двинулся к столику, где меня уже ждали.


– Она как солнце, каждому хочется быть к ней поближе. – Аллан Вуд с восхищением поглядел вслед своей любимой актрисе, когда она, горделиво вышагивая на высоких каблуках, направилась через зал, «немного освежиться», по ее выражению.

Я кивнул. Вне всякого сомнения, Солен была ослепительной звездой этого вечера. Очаровательная, разговорчивая, в высшей степени любезная, она, держась абсолютно непринужденно, умела привлечь к себе внимание целого зала, и никто не мог бы сказать, как ей это удается. Может быть, все дело в манере, с какой она что-нибудь рассказывала, или в том, как откидывала голову, заливаясь смехом, а может, в том, как восклицала: «Oh la-la, chéri!» – глядя на Аллана Вуда, да просто даже в том, как она намазывала маслом кусочек белого хлеба.

Что бы она ни делала – в каждом ее движении чувствовалась увлеченность и в то же время необычайная легкость и грация.

Волнение, не покидавшее меня с самого утра, мгновенно исчезло, как только я сел за столик и Солен радостно предложила:

– Давайте-ка, Ален, выпейте с нами шампанского. Мы уже вовсю тут веселимся!

И в самом деле, вечер был изумительным. Может показаться странным, но уже через четверть часа я и думать забыл, что сижу за столиком с двумя знаменитостями. Меня захватила атмосфера непринужденного веселья, окружавшая эту необычную пару, которая, как я и думал, парой не являлась.

В течение следующих недель я убедился, что Солен Авриль говорила «chéri» всем без исключения мужчинам в своем окружении. Потому что ей это было гораздо проще, чем запоминать фамилии и имена.

«Мне приходится заучивать такие огромные тексты, я не могу перегружать свою память именами-фамилиями», – не раз говорила она. Операторы, осветители, журналисты – стоило актрисе поговорить с кем-то из них хотя бы десять минут, и новый знакомый становился «chéri». Не стали исключением даже официанты «Рица», которые подавали напитки и блюда с максимально возможным почтением и благородством манер и ничему на свете не удивлялись. Кстати, в тот вечер только они и служили напоминанием, что я здесь не на вечеринке с друзьями в «Ла Палетт».

Конечно, Солен не называла «chéri» мужчин, к которым чувствовала антипатию. Этих она именовала «идиотами» или «занудами», причем «зануда» звучало в ее устах, пожалуй, хуже, чем «идиот». «He was a bore, wasn’t he, chéri?»[16] – сказала она для надежности по-английски, с американским раскатистым прононсом, обращаясь к Аллану Вуду и говоря о своем последнем сердечном друге, итальянском автогонщике Альберто Тремонте.

– Нет, вы можете представить? Гонщик и страшный зануда! Скажу вам, я чуть не умерла со скуки.

Мужчин, с которыми своенравная кинодива действительно была близка, она никогда не называла «chéri». Ее избранники получали другие прозвания – mon lion или mon petit tigre[17]. Последним ее «тигренком» был крупный землевладелец из Техаса, на самом деле его звали Тед Паркер.

Но мое имя она, как ни странно, запомнила сразу.

– Ален, – сказала она, – поведайте нам какую-нибудь интересную историю из вашей жизни. – Ее безумно веселило, что Аллан Вуд постоянно коверкал мое имя, и с удовольствием делала режиссеру замечания: – Его зовут Ален, а не Аллэн.