- Темнокожие в этом городе не сделали никому ничего плохого. А у тебя есть свои дьявольские причины провоцировать эти действия. Я их уразуметь не могу, - она шагнула прочь.

- Селеста! - он ухватил ее за локоть в попытке задержать.

- Не прикасайся ко мне, скорпион!

- Ты еще пожалеешь о том, что обижаешь меня! - Брутус в гневе скомкал перчатку. И все же, обижался он или нет, он ее хотел. Вид этих широких плеч, узкой талии и прямой спины воспламенял его. Много раз Брутус прикидывал, не взять ли ее силой. Стояли бы на дворе 1890е, он бы ухватил ее за руки и попытался поцеловать. Но взять силой Чальфонте он не мог. Другую женщину - может быть, но не Чальфонте. Ее братья убили бы его. "И уж если на то пошло, - подумал он, - вполне возможно, она сделала бы это сама". Селеста отлично стреляла. Ну и черт с ней.

22 мая 1980 года

Задняя дверь отворилась. Луиза неторопливой походкой вошла в кухню и бросила свою белую сумочку на кухонный стол. Джатс даже головы не подняла от кекса с пряностями, который она покрывала глазурью.

- Подумала, заскочу к тебе по дороге домой из салона красоты.

Джатс осторожно положила нож в миску с глазурью и повернулась.

- Снова сделала стрижку в “Ринзо Блю”, как я погляжу?

- По крайней мере, волосы у меня все свои.

- Раз, всего лишь раз я надела парик, чтобы понять, как я в нем выгляжу.

- Ха! Да ты носила его, чтобы прикрыть лысину!

- Луиза, у меня не было лысины. Я обожгла кожу головы этим чертовым тоником домашнего изготовления.

В комнату влетел пудель Джатс. Его недавно обстригли, и он был похож на маленького черного морячка. Первым делом пудель ткнулся носом Джатс в руку, а потом заплясал вокруг Луизы и вспрыгнул к ней на колени.

- Генри Киссинджер, красавчик ты мой! Твоя тетушка Лисси так рада тебя видеть! Ну-ка, поцелуй меня... Вот молодец! Генри Киссинджер где хочет гуляет, а что он делает - никто не знает, - пес от радости готов был из кожи вон выпрыгнуть у нее на коленях. - А где наш Шекспир?

[Генри Альфред Киссинджер (р.1923) — американский государственный деятель, дипломат и эксперт в области международных отношений. Советник по национальной безопасности США в 1969—1975 годах и Государственный секретарь США с 1973 по 1977 год. Лауреат Нобелевской премии мира (1973).]

- Она, скорее всего, еще спит.

- Лажабока.

- Ты хотела сказать лежебока, да?

- М? А, да. Зубной протез неудачно вставила сегодня. Эта девчонка совсем заспалась.

Джатс закончила наводить красоту на торт.

- Она работает по ночам. Говорит, это единственное время, когда ей удается побыть в тишине и покое.

- Скажи, пусть обустроится на кладбище. Там тишины хоть отбавляй, - Луиза рассмеялась собственной шутке.

- Ты завтракала?

- Выпила две чашки кофе, как обычно, и сбегала в туалет. А что? Ты хочешь угостить меня пирогом?

- Конечно, если ты хочешь.

- Не хочу. А что у тебя еще есть?

- Скоро Никель проснется. Она обычно всегда встает в такое время. Думаю, сделаю ей яишенку.

- Давай в хлебушке?

- Ну давай. Ты сколько одолеешь?

- Два. Только не пережарь, а то мне жевать нечем, - Луиза почесала пса за ушком. - Знаешь, что я тут подумала, пока к тебе ехала?

- А ну, удиви меня.

- Помнишь тот раз, когда мы с тобой поругались из-за приехавшего в город певца из Балтимора?

- Господи, да. Как давно это было!

- Ты хотела пойти с Орри и со мной, а мы не хотели тебя брать.

- Ну, разве это не я прокралась в церковь Сент Лу и стырила облатки для причастия?

- Конечно, ты! И скормила облатки птицам. Я была в ужасе, - Луиза рассмеялась. - Я думала, Господь разразит тебя ударом молнии прямо на том же самом месте. А когда он этого не сделал, я была очень разочарована.

- Птички тоже нуждаются в спасении, - Джатс задорно усмехнулась и стала подогревать кофе.

- Оглядываясь назад, можно сказать, что это были славные времена.

- Помнишь, как мама говорила? "Встречай неприятности с улыбкой. Неприятности пройдут, а улыбка останется”, - Джатс отворила буфет и вытащила две чашки, на которых были нарисованы вишенки.

- Кажется, теперь того веселья нам не видать.

Генри Киссинджер спрыгнул с колен Луизы.

- За себя говори, - ответила Джатс.

- У тебя есть Никель, а это все меняет. Даже когда она ведет себя отвратительно, с ней весело. Сызмальства у нее этот талант, - в голосе Луизы зазвучали знакомые жалобные нотки. - Теперь, когда Перли умер, и Господь призвал Мери к себе на небеса в пятьдесят пятом... - она глубоко вздохнула, - а потом и Мейзи в семьдесят восьмом... Никогда не думала я, что переживу собственных детей.

- Не заводи старую шарманку, Луиза. Иначе доведешь себя до слез. Вот, положи сливок себе в кофе. Сливки самые настоящие, попробуй.

Луиза сделала вид, что превозмогает страдания, добавила сливки в кофе, потом надолго замерла, напряженно сжимая чашку обеими руками, чтобы почувствовать себя настоящей мученицей, и отпила глоточек.

- Сливки? Ты что-то празднуешь?

- Еще бы, - Джатс закружилась по кухне, вытаскивая хлеб, масло, сковороду, кастрюльку и крупные яйца в рыжей скорлупе.

- Что?

- Жизнь!

Последовал еще один вздох.

- Ох, а я думала, что-то особенное.

- Тебе бы плакальщицей работать, Лисси. У меня нет времени нюни разводить.

- Ты потеряла всего-навсего мужа. Это не то же самое, что потерять ребенка. Хотя о чем это я? Тебе не понять, Никель ведь тебе не родная.

- Пасть закрой, кишки простудишь, - безучастно проговорила Джулия.

Пара ног прошлепала в ванную. Дверь закрылась. Сестры услышали, как побежала вода. Джатс оживилась и поставила греться воду, чтобы заварить для Никель чай. Ее девочка на дух не переносила кофе.

И, раз уж ребеночек проснулся, Джатс включила радио и стала двигаться в такт музыке.

Луиза проверила, плотно ли прикрыта дверь ванной. Шум воды убедил ее в том, что Никель ничего не услышит.

- Джатс, а ты видела хоть что-то из того, что она сделала в этот приезд?

- Это ты о чем?

- Ну о том, что она написала, понимаешь?

- Я в ее вещах не ковыряюсь. Почем мне знать, может, она и не пишет вовсе, а чертиков малюет?

- Так иди, посмотри!

- Нет.

- Я пойду с тобой.

- Это неправильно... - но Джатс одолело любопытство.

- Да она в душе! Давай живее! Мы только глянем быстренько.

- Ну... - Джатс вытерла руки кухонным полотенцем и подошла к двери ванной. - Ты голову мыть будешь, солнышко?

- Да!

- Хорошо. Я просто спросила, чтобы чай тебе не заваривать раньше времени.

- Спасибо, мам!

Джулия махнула сестре, и они на цыпочках прокрались в старую спальню Никель, где все оставалось по-прежнему с тех самых пор, как ей исполнилось семнадцать, и она уехала из дома.

Старушки подскочили к небольшому деревянному столу, и Джулия начала рыться в бумагах.

- Нашла что-нибудь про меня? - волновалась Луиза.

- Нет. Все, что я вижу - это всякая чепуха о Раннимиде.

- Дай сюда! - Луиза выхватила бумаги у нее из рук.

Джулия Эллен потянула их назад.

- Она моя дочка! Я должна смотреть первой!

Дверь ванной приоткрылась, и обе старушки замерли на месте.

- Мама, я расческу свою забыла. Мам, ты где?

- Я-а... я здесь, солнышко! Я иду! - Джулия подскочила к бюро, схватила расческу и припустила по коридору. - Вот, держи!

- Спасибо! - дверь закрылась.

Джатс вернулась и обнаружила Луизу, с трудом пытающуюся разобрать неразборчивый почерк Никель.

- Ну вот скажи мне, как писатель может выводить такие корявые буквы, я тебя спрашиваю? - тут она углядела свое имя. - "Луиза Трамбулл, урожденная Хансмайер, родилась 27 марта 1901 года" - вот же мое имя! Вот мое имя!

- Мое тоже там есть? - Джулия наклонилась и стала смотреть через плечо сестры.

- Да, рядышком с моим. Видишь? "Джулия Эллен Смит, урожденная Хансмайер, родилась 06 марта 1905 года". Здесь должно быть еще что-то!

- Как по мне - это похоже на историю.

- Может, она исследования проводит. Писатели так делают, ты же в курсе. Она собирается писать про нас. Тихушница.

Слово "тихушница" Луиза произнесла без особой злости. Как она это ни скрывала, но на самом деле она умирала от желания, чтобы про нее написали.

- Луиза, идем назад, в кухню. Она может выйти в любую минуту.

Луиза нехотя вернула бумаги на стол, точно так же, как они и лежали. Она даже пристроила поверх листов чернильную ручку "Монблан", которую Никель когда-то получила в качестве приза.

Две заговорщицы проскакали по коридору и заняли свои прежние места на кухне.

- Я знаю, что она собирается написать обо мне.

- Не одна ты тут такая, - Джатс положила в сковороду масло.

- Джулия?

- Чего?

- Как думаешь, ты сможешь ее уговорить, чтоб она в книжке сбавила мне пятнадцать фунтов веса? Мне бы и самой сбросить немного...

Джатс начала смеяться. Луиза обиделась, а Генри Киссинджер принялся лаять.

- Что за шум? - я открыла дверь. - Привет, тетя Луиза. Доброе утро, мама.

- Привет, спящая красавица, - отозвалась Луиза.

- Ну, не знаю как насчет красавицы...

- Никель, ты красивая девочка, - мама купала в кипятке пакетик "липтона", чтобы он поскорее заварился.

- Мама, мне тридцать пять.

- Девочка, женщина - это один черт, - она встряхнула сковородку с хлебом и потянулась за яйцом.

- Тетя Луиза, ты кое-кого упомянула прошлым вечером... Эймса. Кто это такой был? Или есть?

- Не твоего ума дело, - Луиза сосредоточенно отпила кофе. - Джатс, убавь огонь под кофе, да?

Джулия повернула ручку плиты и пробурчала:

- Мне за это денег не платят, знаешь ли.

- Ну тетя Луиза, ну пожалуйста. Я тебе в следующий раз привезу из Италии частицу честного креста Господня.

- Богохульница! - произнесла Луиза, впрочем, не особо убежденным тоном.

- Если ты мне не расскажешь, я пойду прямиком к Орри Тадье. Уж она-то расскажет мне все.

- Вот это святая правда, - мама ловко управлялась с лопаткой.

- Да, здесь ты права, девочка, - согласилась Луиза.

- Она все еще красит волосы в этот вырвиглазный рыжий цвет?

- Ха! - маме это понравилось.

- Она предпочитает каштаново-рыжие оттенки, - Лисси сделала вид, что защищает свою старинную подругу.

- А сколько ей лет?

- Семьдесят девять, как и мне, - ответила Луиза.

- Стукнуло семьдесят девять, а такое ощущение, что все двенадцать, - съязвила Джулия.

- Ты обо мне или об Орри?

- Сама выбирай.

- Кто бы говорил! - предвкушение схватки добавило Луизе жизни. Да она и так уже загордилась, почитая себя литературным прообразом.

- Да ладно, тетя Лисси, расскажи мне об Эймсе. А то так нечестно - сначала упомянешь, а потом не рассказываешь.

- У матери своей спроси.

- Мама?

- Это ты эту кашу заварила, сестричка. Ты и расхлебывай, в смысле, рассказывай.

Луиза глянула на Джулию.

- Как там моя яишенка в хлебе?

- Мама, ты готовишь яичницу в тосте?

- Угу, - Джатс перевернула порцию.

- Здорово! Так, тетя Луиза, давай не менять тему разговора.

Словно разряд электрического тока прокатился по пальцам, опутанным сеткой голубоватых вен. Луиза приосанилась, убедилась, что находится в центре внимания, и низким голосом начала:

- Эймс Рэнкин был хорошим другом нашей матери. Но они так и не поженились. Не могли пожениться, хотя с удовольствием бы это сделали. Давай-ка я объясню понятнее: им помешали тогдашние бюрократические препоны.

- Это как?

- Наш отец, Хансфорд Хансмайер, ушел из семьи, когда Джулия была еще совсем крошечной, и с тех пор от него не было ни слуху ни духу. Так что мама никак не могла расторгнуть этот несчастный брак, - Луиза сложила руки ладонями вместе, довольная тем, как замечательно она подобрала слова. "Академия благородных девиц даром не прошла", - подумала она.

- И вы из-за этого так секретничали?

- Жить вместе, не будучи связанными узами брака - это тебе не шуточки, мисси, - на сцену вышли замшелые религиозные предрассудки. - Вы, нынешняя молодежь, ведете себя подобно кроликам. Это достойно осуждения и уж будь уверена, Господь милосердный все видит и все записывает на своих скрижалях! - Луиза пристукнула костяшками пальцев по столу.

- Все почти готово, Никель. Накрывай на стол!

Я поднялась и выставила на стол тарелки, столовые приборы и салфетки.

- Что ты на меня так смотришь? Я не имею к этим кроличьим делам ни малейшего отношения.

- Ты еще хуже, - провозгласила Луиза. - Тебе нравятся и мужчины, и женщины. У тебя не хватает здравого смысла, чтобы выбрать кого-то одного.