– А как у тебя с эпистолярным жанром? – вклинилась Лариса в ход мыслей подруги. Она видела, что та искренне сожалеет о случившемся, успокоилась и сменила тему.

– Первое время было кисло. Я пыталась рассказывать Сёме всё, что здесь происходит в его отсутствие. А когда я спрашивала, что у него интересного – он писал: «всё хорошо, работаю, не волнуйся». Но в последние дни немного смягчился и уже более подробно описывает, что он делает и как продвигаются дела.

– Вот, видишь! – обрадовалась Лариса.

– Жаль, что я не умею стихи писать, – посетовала Марина. – Это было бы так красиво.

– Не можешь сама придумать, так воспользуйся готовыми. У тебя есть любимые стихи?

– Конечно.

– Вот и напиши, что недавно перечитывала своего любимого поэта и наткнулась на очень трогательное стихотворение… как-нибудь так.

– Лариса, ты – гений!

– Да! Я такая…

Марина посмотрела на подругу, улыбнулась и стала болтать ложечкой в чашке.

– Что ещё? Выкладывай.

– Совсем ничего. С чего ты взяла?

– С того. Ну, вздохни поглубже.

Марина встала и вышла из кухни. Через некоторое время она вернулась, прижимая к груди сильно мятый листок бумаги.

– Я вчера так тосковала по Сёме, что полночи мучилась бессонницей.

Марина потопталась немного, потом сунула Ларисе лист:

– В общем, вот, – сказала она и села.

Лариса разгладила бумагу и прочитала: «Червячок и Гусеничка».

– Про себя читай.

Лариса внимательно посмотрела на подругу. Та сидела с абсолютно прямой спиной и меняла цвет лица, как хамелеон: от бледно-розового до красно-зелёного.

Лариса опустила глаза и начала читать.

Марина следила за каждым мимолетным оттенком выражения её лица, за блеском глаз, за движением губ. Теперь Марина поняла, что чувствует Семён, когда она берёт в руки его «детище». А он с замиранием сердца ждёт, когда она закроет последнюю страницу и вынесет свой «приговор». У Марины сжалось сердце.


И так они привязались друг к другу, что каждый день проводили вместе, и было им хорошо и спокойно.