Елизавета Дворецкая - Огнедева

Перед вами книга, посвященная жизни славянских племен от Волхова до Днепра в конце X века. Старая Ладога, ныне поселок Волховского района Ленинградской области, была и остается совершенно особенным местом. В те времена, когда большинства знаменитых летописных городов еще не возникло, она уже существовала, более того — оказывала немалое влияние на международную торговлю и даже политику. Все знают, что именно здесь обосновался князь Рюрик, явившийся на Русь где-то во второй половине X века. Но как выглядела та Ладога, которую он застал? К тому времени ей исполнилось уже сто, а то и сто пятьдесят лет, и ее существование отнюдь нельзя назвать безоблачным. С середины V века — именно тогда выходцы из Скандинавии основали здесь первое поселение — примерно каждые 30–50 лет Ладога переживала коренной переворот, вернее даже будет сказать, катастрофу. В огне пожаров сгорали дома, население погибало или уходило, уступая место другому. Славяне сменяли варягов, варяги — славян. Приход Рюрика с его дружиной стал пятым переломом в жизни Ладоги. Так какой же она была к тому знаменательному дню, когда будущий основатель Русского государства сошел на зеленый берег под ярко-синим ладожским небом? Что за люди в ней жили?

Прежде всего, русскими или русами они себя тогда еще не называли. Совсем наоборот — слово «русь» для них обозначало безжалостных врагов, тех самых воинов из морских дружин шведского побережья, которые нередко являлись сюда, чтобы грабить, увозить в плен и даже пытаться захватить власть над землями волховских словен. Ладожане жили на самом краю Варяжского моря, в постоянной опасности, но именно через Ладогу восточное серебро поступало на Север, и здесь соединялись торговые пути со всех сторон света. У них не было князей с дружинами, и в случае заморского набега дружиной становились они сами — кузнецы, рыбаки, охотники и торговцы.

Ладожский воевода Домагость не зря гордился своими дочерями — умницами, красавицами, от бабки унаследовавшими мудрость древних волхвов. Старшая, Яромила, носит в себе благословение богов, но и ей хочется жить и любить, как всякой обычной девушке. И вот однажды он приходит к ней — Князь Высокого Пламени, так похожий на одного из богов, но подаривший ей настоящую страстную любовь. И кем бы он ни стал для далеких потомков, для нее он — единственный на свете мужчина, которого она готова ждать вопреки всему. Ее сестра Дивляна — бойкая и задорная, может быть, немного легкомысленная, даже не знает поначалу о том, какие чудесные силы в ней дремлют, и упорно отказывается от выпавшей ей высокой чести ради того, чтобы просто быть с тем, кого она любит. Одной из дочерей Домагостя суждена удивительная доля — ей предстоит стать женой князя далекой земли и проложить племенам дорогу в будущее, о котором раньше никто и думать не мог. А у них ведь есть и третья сестра, Велеська — она еще мала, и как знать, что из нее вырастет?

То, чему летописец потом уделит несколько скупых строк, записывая предания и легенды полуторавековой (для него) давности, на самом деле было целой эпохой — эпохой перелома, навсегда изменившей жизнь целых народов. Судьбы племен и судьбы отдельных людей причудливо переплетаются, и только по прошествии веков станет ясен истинный смысл всего происходящего. А пока люди, знатные и простые, хотят лишь счастья для себя, мира для своей земли, благополучия потомкам. Что двигало героями легенд, что посылало их в судьбоносные походы? Попробуем увидеть в них обычных живых людей — они ведь не знают, что будущее припасло для них местечко в школьных учебниках, а кому-то даже памятник в бронзе… И Рюрик, и Олег, и Аскольд так же далеки от мыслей об этом, как каждый из нас. Стоит обычный весенний день, ослепительно белые облака отражаются в синей воде Волхова, несущего лодьи[1] торговых гостей. Все еще только начинается…

Это эпоха, о которой даже Нестор-летописец со товарищи толком ничего не знал, но с тех пор наука значительно расширила возможности писателя. При работе над романом использовалось множество материалов из разнообразных источников — археологических исследований, малоизвестных скандинавских саг и легенд, народной культуры славян и их многочисленных соседей. Это глубина, лежащая под первыми, самыми ранними страницами русских летописей. Вы увидите страну, которой не знал даже Нестор.

С мыса над устьем Ладожки было хорошо видно широкий Волхов внизу и лодьи на нем. Первым весенним гостем оказался старый знакомый — Вестмар Лис. Домагость сразу узнал его, увидев на носу передней снеки рослого, довольно худощавого мужчину лет тридцати пяти, со светлыми волосами, заплетенными в косу, светлой бородкой, в широких розовых штанах, крашенных корнем марены, синей верхнице и лисьей безрукавке мехом наружу. Приятели шутили, что Вестмар носит лисью шкурку, чтобы ловчее вести свои торговые дела. На груди у него красовалась железная гривна с двумя подвесками в виде молоточков, которые называются «торсхаммер» и которые так любят уроженцы Земли Свеев. В этот раз с Вестмаром пришло аж три корабля — то ли разбогател за прошедший год, то ли нашел новых товарищей. Наметанным глазом Домагость оценил сложенный груз: тюки, обернутые от морской воды тюленьими шкурами, бочонки — видимо, соль. На тюках, бочонках, просто на днище сидели, плотно прижавшись друг к другу, десятка два женщин — все молодые, одетые в потрепанные рубахи, серые и грязно-черные. Надо думать, пленниц везет на продажу. Значит, собрался не до Ладоги и обратно в Варяжское море, а дальше, на Волжский путь. Вестмар Лис был одним из немногих, кто решался изредка отправляться в те края — до булгарской земли. Потому и людей так много вел с собой — меньшим числом слишком опасно. Обычно варяжские торговые гости являлись в Ладогу, обменивали свои товары на местные и в то же лето отправлялись обратно, чтобы успеть с ладожскими мехами и медами попасть в какие-нибудь вики при Варяжском море, где на этот товар была хорошая цена.

Посмотрев, как первый из кораблей входит в устье Ладожки, Домагость спустился с мыса и пошел к берегу — встречать. Вестмара Лиса он знал хорошо — в прежние годы они немало вечеров провели вместе, распивая то пиво, то брагу, обсуждая дела всех на свете стран и народов, о которых Вестмар, посещающий в год два-три вика, знал довольно много.

Когда Вестмар сошел на берег, Домагость уже ждал на мостках, ведущих от воды до гостиного двора, по привычке засунув пальцы за пояс и широко расставив ноги, как истинный хозяин этой земли. Возле него стояли сыновья, ради такого случая бросившие работу: Доброня и Братоня, оба прямо из кузни, в передниках из бычьей кожи, а еще Велем и даже тринадцатилетний Витошка, младший. За спиной толпились пять или шесть челядинов, готовых помочь, если надо, с переноской груза. И позади всех, поодаль, перед дверью дома, собрались Домагостевы женщины — жена, дочери и челядинки. Прибытие первого гостя в году — всегда событие, всегда радость для людей, полгода не видевших новых лиц. Весь свободный от работы народ, привлеченный дымом над Дивинцом и видом идущих кораблей, бежал отовсюду — посмотреть, кто приехал, что привез.

— Хейль ду, Вестмар Халльвардссон! — Домагость приветственно поднял руку. За полтора века совместного проживания ладожане настолько свыклись и сроднились с варягами, что даже малые дети здесь могли связать несколько слов на северном языке, а уж в семействе Домагостя легко объяснялись даже челядины. — Привет тебе! Порадовал ты нас, мы еще и ждать не начали. Хорошо ли добрался?

— Поздорову ли, Домагаст Витонещич? — в ответ по-словенски выговорил Вестмар. Он довольно хорошо знал словенскую речь, хотя некоторые звуки ему не давались. — Рад видеть тебя живым и довольным. Если я первый, то у тебя есть место? У меня в этот раз много людей, а еще рабыни. Я надолго задерживаться не хочу, но если у вас еще холодно по ночам, то нужно найти им место под крышей. Это все молодые женщины, и мне хотелось бы довезти их живыми и по возможности здоровыми. Они и так ослаблены, их захватили давно и уже больше месяца возят по морю: сначала в Хейдабьюр, потом на Бьёрко.

— А что так — цены не давали? — Домагость окинул взглядом головы пленниц. Люди Вестмара тем временем начали понемногу переносить груз с кораблей на берег, челядины Домагостя покатили бочонки по мосткам к клети.

— В Хейдабьюре, говорят, с прошлого лета очень низкие цены на рабов, их из Бретланда привозили очень много. Иггвальд конунг не стал продавать их там и привез на Бьёрко, а там боги послали ему меня. Мы сторговались очень выгодно: полмарки за каждую сейчас и еще полмарки — когда продам и вернусь. Я не мог упустить такой удобный случай. Но теперь мне придется везти их на Олкогу.[2] Хорошо еще, уговорил Фасти Лысого и Хольма Фрисландского поехать со мной. Иначе у меня не хватило бы людей для такой поездки. А что тут у вас? Как ваши соседи? Твой родич с озера Ильмерь[3] еще не провозгласил себя конунгом?

— Да кто ж ему даст?

Следом за Вестмаром с корабля спустились два парня, на вид лет шестнадцати-семнадцати, и остановились за спиной варяга — оба в простой некрашеной одежде, один в вязаной шапочке, другой в войлочной. Лица их с едва пробившимся юношеским пушком выражали скрытое недоумение и надменную замкнутость — как у простачков с хутора, впервые оказавшихся среди множества незнакомых людей и боящихся ударить лицом в грязь.

— Да это никак твои сыновья? — с улыбкой заметил Домагость, окинув юнцов любопытным взглядом.

Вестмар оглянулся.

— Нет, это сыновья моей сестры, — слегка скривившись, ответил он. — Младшие. Старший унаследует усадьбу, а этих двоих она хочет пристроить к торговому делу и попросила меня взять их с собой. Их зовут Свейн и Стейн, сыновья Бергфинна. Если не запомнишь, кто какой, не беда.

— Свеньша и Стеньша, стало быть! — Домагость усмехнулся. — Ну, это нам запомнить не мудрено, у меня самого шурь Свеньша, Синибернов сын. Дивляна! — закричал он, обернувшись к дому, и призывно взмахнул рукой.

Возле двери дома стояли две девушки, с любопытством разглядывая гостей. Всякий понял бы, что это родные сестры, погодки или около того, в самой поре, что называется, маков цвет. У обеих были золотисто-рыжие волосы, мягкие, густые и пышные, с задорными и милыми кудряшками на висках и надо лбом. Старшая, Яромила, повыше ростом, могла считаться настоящей красавицей, так что дух захватывало при взгляде на ее белое лицо с правильными чертами, красивый нос с легкой горбинкой, тонкие черные брови с маленьким надломом, оттеняющие голубые глаза. При этом сразу было видно, что она умна, обладает ровным нравом и умеет со всеми ладить. На весенних девичьих праздниках она уже лет пять была единодушно избираема Лелей, а на Ярилиных днях водила девичьи «круги» и запевала песни во славу весенних богов. В нарядно вышитой светлой рубашке из беленого льна, с пышным венком на золотисто-рыжих волосах, она выглядела истинной Солнцедевой. Вестмар однажды обмолвился, что на булгарских торгах смело просил бы за такую красавицу столько серебра, сколько она сама весит, и непременно получил бы. Милорада, мать девушек, скривила губы, подумав, не обидеться ли на такую «похвалу», но Домагость только хмыкнул: привыкнув оценивать людей, особенно женщин, как возможный товар, Вестмар Лис дал Яромиле наивысшую цену.

На зов отца подошла ее младшая сестра. Однако и при виде нее Вестмар невольно приосанился и даже провел пальцами по усам.

— О, Диви… лин! — Вестмар попытался правильно выговорить ее имя, но получилось не очень, и он продолжил на родном языке: — С каждой весной она становится все красивее. Удивительно, что еще никто ее от вас не увез, — но я очень рад этому.

Девушка поклонилась, пряча улыбку. К этой весне Дивляне исполнилось шестнадцать лет, и, по мнению ладожан и заезжих гостей, она мало чем уступала старшей сестре. Со светло-рыжими волосами и белым лицом, на котором, однако, по весне появлялось немного веснушек, с яркими серыми глазами, черными бровями и ресницами, небольшим прямым носом, подвижная, веселая, она всегда будто искрилась радостью и жизнелюбием, и мать в детстве называла ее «искорка моя». Даже то, что Дивляна была невелика ростом, делало ее облик еще более драгоценным, словно золотой перстень, который хоть и мал, но дорого стоит. Сообразительная и бойкая, она не робела многочисленных торговых гостей, среди которых прошла вся ее жизнь, но умела оберегать свое достоинство. И то сказать: среди ладожских дев никого не нашлось бы выше родом, чем дочери Домагостя. Прадедом их, ни много ни мало, был ильмерский князь Гостивит, а дед Витонег стал первым ладожским старейшиной после изгнания руси,[4] и он же вел словенские дружины, сбросившие в Нево-озеро Люта Кровавого и его людей.