— Водяные-то вон они, под боком считай, соседи, — рассуждала Путенина жена, бабка Вередица. — Вон, Волхову каждую Купалу невесту отдают. Но где Киев-то этот, есть ли он на свете, или баек нам наплел кощунник Полянский!

В большинстве ладожане, правда, верили в существование Киева, но отдавать туда замуж дочерей жаждали далеко не все. Годолюба, жена Творинега, решительно отказалась и мужу запретила даже думать об этом.

— Да чтобы я мою Оленюшку или Буденьку этим навьям отдала! — кричала она, когда Творинег вернулся от Домагостя. — Чтобы я дочерей моих родимых на серебро или золото променяла! И сами они сгинут там, и нас всех с собой погубят! Даже думать не смей! Деды наши и прадеды такого не заповедали, чтобы дочерей на Тот Свет замуж отдавать!

Творинег только и мог, что развести руками. В деле замужества дочерей решающее слово по обычаю остается за матерью. Сам он не думал, что полянская земля и впрямь на Том Свете, но во многом жена была права. Отдать дочерей на Днепр — почти то же самое, что положить на краду. И не увидишь их никогда больше, и внучков не понянчишь, да и дойдут ли вести — неведомо. Это не на Ильмерь отдать, не в Плесков или Изборск — из этих мест, бывало, приезжали за знатными невестами «далекие» женихи.

— Вижу я, отец, что Белотур-то на наших девок глаз положил, — говорила Милорада мужу, когда гости разошлись.

— Коли мы не отдадим — Вышенька своих отдаст, — отвечал Домагость. — А ты сама подумай, что тогда будет. Меха на Греческое море пойдут не наши, а Вышенькины. Серебро не мы, а Вышенька будет неводом частым грести. А там еще раздухарится и ратью на нас пойдет. Будто не знаешь, что он спит и видит себя новым князем словенским? Не зря он сыну невесту не где-нибудь высватал, а в Плескове самом. Мы от Гостивита род ведем, и он ведет. Но у него теперь есть родич-князь, а у нас нету.

— Ну, князь Судила-то и нам вот-вот родичем станет, — напомнила Милорада.

— Да станет ли еще? Что Дивлянка с Вольгой круги водит — это дело молодое. Я тоже, бывало, много с кем на Купале яйцами перекидывался, да не на всех женился. Сам князь Судила себе жену из-за моря привез, может, и Вольге там же приглядеть хочет. Или приглядел уже. А главное, если Вышенька и с Полянским князем породнится, то пропало все наше дело. Объявит он себя князем словенским и нас еще заставит дань себе платить. И заплатим, потому как мимо него нам с полянами не торговать. А будет Полянский князь нашим родичем — и мы еще в князья выйдем, потому как Вышенька без нас своих куниц грекам не продаст, пусть хоть подавится ими. А ты-то что думаешь, мать? — спросил он, помолчав. — Девки твои, тебе решать.

— Схожу-ка я к камушку белому, поговорю с Матерями Земли, — с вздохом ответила Милорада. — Ведь девки свои, родные, жалко их.

Но прежде чем она сходила к белому камню, ей привелось еще раз поговорить с Белотуром. С глазу на глаз он был более откровенен и признался, что присматривал невест для своего брата среди знатных дев всех племен, мимо которых лежал его путь.

Девок на свете много, и невесту, как и меха, можно было найти и у радимичей, и у кривичей, не говоря уж об ильмерских словенах. Но ему хотелось добраться до края земли, каковым в представлении полян была Ладога, последнее поселение словен перед Варяжским морем. Очутившись здесь, он ощущал себя волхвом из сказаний, забравшимся в Правь по бобовому стеблю или спустившимся в Навь через дыру в земле. И то ли повлияло на него сознание, что дальше ехать некуда, то ли правда дочери Домагостя оказались красивее всех прочих девиц знатных родов, но Милораде Белотур признался, что именно подобного чуда он и ожидал от такого загадочного и далекого места, как Ладога.

— Видно, самой богиней Ладой эта земля благословлена и в ее честь названа, — говорил он, — если таких красавиц рождает, и живут они тут, как Солнцевы Девы за небокраем. И если дочери твои, хозяйка, по матери из старшего здешнего рода, а по отцу от словенских князей, то иных искать — только черевья даром топтать! Если будет на то ваша воля, к вам и посватаемся!

— Спрошу у богов родных, у предков святых, — ответила Милорада. — Будет их воля — отдадим, не будет — не обессудь, нам ведь о своем роде порадеть надобно.

Назавтра к вечеру ладожская старейшина снова собралась к Домагостю. Иные привели своих дочерей-невест, стремясь показать, что и у них есть что предложить. И хотя ладожская земля породила немало красивых девушек-рукодельниц, даже вредный Честомил, упрямый и несговорчивый Творинег или ехидный дед Путеня не могли отрицать, что обе старшие дочери Домагостя и Милорады красотой и статью превосходят всех.

Теперь Белотур уже прямо объявил о том, что от имени своего брата князя Аскольда сватается к дочери Домагостя Витонежича, старейшины и воеводы ладожского. К которой дочери — он не уточнял, подразумевая, что родители сами решат, какую отдать.

— Ходила я ныне к камушку белому, говорила с Матерями Земли нашей ладожской, — отвечала Милорада. — И сказали мне Матери Земли нашей: судьба дочерям моим — ехать далеко, за леса дремучие, за горы высокие, за реки быстрые. И поведали мне Матери Земли нашей, что суждено из черева дочери моей прорасти дереву высокому, цветами и листьями украшенному, и под ветвями дерева того многие земли и племена укрываться будут. Выходит так, что обе мои дочери могут киевскими княгинями стать. Но двух отдать — много будет, а значит, какую отдадим, ту боги и благословят. И потому, хоть и болит мое сердце материнское, против воли богов не пойду я. Отдадим мы роду вашему, Белотур Гудимович, и брату твоему Аскольду Дировичу нашу дочь в жены.

— Ой, спасибо тебе, матушка! — Обрадованный Белотур вскочил и низко поклонился. Он выглядел таким довольным, будто не для брата, а для себя высватал знатную и красивую невесту с самого края земли. — Которую же отдаете?

— Середняя наша… молода еще. — Домагость глянул на Дивляну, а потом на Вольгу, который, переменившись в лице, впился в него горящим напряженным взором и даже подался вперед. — Да старшей больше пристало первой из гнезда родительского вылетать, свое гнездо свивать.

Он посмотрел на Яромилу. Чинно сложив руки на коленях, она сидела подле матери, нарядная, спокойная и уверенная, как всегда. В белой девичьей рубахе, с тонким красным пояском, с богатой вышивкой, сделанной своими руками, с косой цвета червонного золота, она была точь-в-точь как дева из сказания, со звездой во лбу и месяцем на затылке. Белотур с удовольствием оглядел ее: сладкая красавица, будто медом облита, такую не стыдно привезти в жены князю из-за тридевяти земель. Не скажут люди, что напрасно съездил…

Милорада в знак согласия наклонила голову. Ее тревожили сомнения, стоит ли отпускать в такую даль старшую дочь, прямую наследницу древнего благословения, но пророчество, данное ей, обещало столь великую и славную судьбу, что достойна его была именно старшая дочь.

— Ну а ты что скажешь? — обратился Домагость к Яромиле. — Люб ли тебе такой жених?

— Воля богов и Матерей Земли нашей надо мной, — с ровной улыбкой ответила Яромила. — Как суждено мне, так и будет.

Она тоже полагала, что пророчество, полученное матерью, указывает на нее как на старшую дочь. И оно не противоречило ее собственному вещему сну, полученному на исходе купальской ночи. Ей пришло время обзавестись мужем, так почему им не может стать Полянский князь Аскольд? И как ни жаль ей было расставаться с ладожской землей, из которой она выросла душой и телом и с которой была связана тысячей прочных нитей, она знала, что судьба ее в руках богов.

— Тогда сговорено! — с удовлетворением объявил Домагость, не ожидавший иного ответа от своей благоразумной старшей дочери. — Всех милости просим на обручение.

Новость молниеносно разлетелась по Ладоге, но привела к совершенно неожиданному исходу. Еще до вечера Милораду, занятую подготовкой к скорому обручению, насторожил сильный шум снаружи.

— Матушка, выйди-ка! — В избу вбежала испуганная Тепляна. — Народ со всей Ладоги собрался, шумят, кричат, хозяев требуют! Велем за Домагостем побежал.

Милорада вытерла руки и поспешно вышла из дома. И действительно увидела на берегу и на пристани перед двором довольно большую толпу ладожан, направлявшихся прямо сюда. Заметив ее, толпа загомонила сильнее.

— Что случилось, люди добрые? — Милорада всплеснула руками. — Что за напасть стряслась? Или еще каких находников Встрешник принес?

— Да ты и сама знаешь, матушка! — Кузнец Зоря выскочил вперед. — Не ты ли с мужем своим порешила Деву Альдогу полянам отдать?

— В уме у тебя помутилось, что ли? — поддержала его бабка Вередица. — Свою старшую дочь, первородную деву любшанскую, от родной земли, от родного корня оторвать задумала? Всю Ладогу благословения старшего рода лишить!

Народ поддержал их громким криком. Со стороны гостиного двора поспешно подошел Домагость, и народ обрушил на него целую бурю криков.

— Не отдадим Лелю!

— Хоть ты ей и отец, Доманя, а она не только твоя, она наша! В ней благословение наше!

— Не позволим полянам нашу Лелю отдавать!

Домагость переглянулся с женой.

— Ведь спрашивала я богинь, и сказали мне, что судьба моей дочери — жить замужем далеко… — начала было она, но за общим шумом никто, кроме мужа, ее не слышал.

— И впрямь неладно вы придумали, сестра! — Ранята, вместе с Велерадой прибежавший вслед за толпой, осуждающе покачал головой. — Сам я свою девку не отдал бы в неведомые земли, невесть каким людям. А если уж отдавать, то не старшую же!

— С ней благословение из Ладоги уйдет, ни в чем нам не будет удачи! — подхватила Велерада. — Да ты сама знаешь, сестра: когда же такое было, чтобы старших дочерей на чужую сторону отдавать?

Милорада, разумеется, знала, что гораздо чаще знатные женихи приезжают за ладожскими Лелями и остаются с ними здесь, поскольку новая дева Альдога, дочь прежней, должна родиться на ладожской земле. Но еще никогда сваты не приезжали с Того Света, и этот исключительный случай, прямо как в сказании, заставил ее отступить от обычая. Но Ладога не забыла дедовские заветы и не собиралась уступать родителям нынешней Девы Альдоги, пусть даже они самые знатные и мудрые среди ладожан.

— И даже князь Одд называл ее ландвет! — добавил Вологор. — Чужой человек, а и то понял, что в Яруше удача ладожская, без нее счастья не будет. И ведь правду сказал: она приехала — и мы ворогов отогнали. А вы ее за тридевять земель снаряжаете! Заново русь придет — что делать-то будем?

— Не ждала я от тебя такого, сестра! Ты ведь старшая! Моих девчонок я и то бы не отдала, потому как в них любшанская кровь, а то Ярушку!

— Вот дождетесь — завтра Волхов-батюшка назад пойдет! — пригрозила Вельямара, и народ сильнее зашумел при мысли о том, что привык считать самой страшной опасностью, знаком гнева богов. — Сам Ящер на берег выйдет и заберет ее!

Ладожане закричали еще громче, устрашенные этим жутким пророчеством. Домагость поглядел на жену. Было очевидно, что Яромилу из Ладоги не отпустят, а Домагость и его жена не могли идти наперекор соплеменникам.

— Успокойтесь, люди добрые! — закричал Домагость. — Уймись, Зорько!

Голос воеводы, способный отдавать приказания в шуме сражения, перекрыл ропот толпы, и люди притихли.

— Коли уж моя старшая дочь вам так дорога, не отдам я ее полянам! — продолжал он. — Слава Макоши, еще две есть. Меньшая пока мала, в пору не вошла, а середнюю отдам. Назад свое слово уж не возьму.

— Ну, это другое дело! — одобрил дед Путеня. — Паволоки-то греческие, оно да…

— Леля пусть выйдет! Ярушу позовите! — гомонили люди, будто хотели убедиться, что носительница благословения никуда не делась.

Яромила выглянула из сеней: она, как и прочие домочадцы, уже бросила дела и слушала из-за дверей, отчего такой шум. Увидев ее рыжевато-золотистую голову и ясное приветливое лицо, народ загудел с облегчением и радостью.

— Солнышко наше красное! Лелюшка наша молодая! — ликующе выкрикивали в толпе, почти так же как в начале весны, когда встречают юное, набирающее силу солнце. У всех было такое чувство, будто они спасли богиню Лелю от Ящера, а с ней вместе и саму Ладогу.

— Здесь я, люди добрые! — Яромила поклонилась народу. — Как же я вас покину? Здесь я родилась, здесь, видно, и век свой мне жить.

Ладожане радостно кричали. Яромилу и раньше любили в Ладоге за красоту, дружелюбие и благоразумие, но после Купалы люди стали подмечать, что в ней появилось что-то новое. Красота ее засияла ярче, в ней проступила некая внутренняя сила, превосходившая ту, что была раньше. Пошли слухи, что в Яромиле живет сама богиня Леля, сошедшая в Домагостев род, чтобы в нем прожить человеческий век. Домагость и Милорада, слишком к ней привыкшие, не успели заметить эту перемену, иначе и сами не пытались бы отдать Яромилу замуж на сторону.