– Ну и ничего в этом дурного нет, – рассмеялся Брайен. – Я тоже погулял в свое время. А ты когда уехал из Ирландии? Говоришь, десять лет назад?

– Да, в сорок пятом. Еще до того, как началось самое худшее.

– С родителями?

– Нет, нас с сестрой взял дядя. Отец раздобыл денег только для нас двоих. Они с матерью собирались перебраться на следующий год, но… – Ларри умолк, уголки губ у него печально опустились. – Вести о них пришли только в сорок седьмом, от тетки. Оба умерли от пневмонии.

– Сочувствую.

– Спасибо. А как твои? Держатся?

Брайен почувствовал неловкость. Ему не хотелось говорить, что он – сын графа Тайрона и что семья его всегда жила в огромном замке, купаясь в роскоши, в то время как тысячи и тысячи умирали оттого, что у них не было ни пенни на горбушку хлеба да тарелку овсянки, в которой воды больше, чем зерен.

– Кое-как держатся, – коротко сказал он.

Молодые люди заказали себе еще по пинте.

– Итак, малыш, ты из племени любовников, – сказал Брайен. – И кого же ты особенно любишь?

– Ну, – неохотно протянул Ларри, – это долгая и запутанная история.

– Да чего там, рассказывай уж. Мне интересно. А времени у меня вагон.

– Когда мы приехали в Америку, дядя устроился в Нью-Йорке. Жили мы в двух комнатках неподалеку от доков. Он работал на погрузке. Трудился бедняга как вол, по двенадцать – четырнадцать часов в сутки, и через три года вымотался вконец. Видно, в какой-то момент у него закружилась голова, он свалился в трюм и разбился насмерть.

Тогда мне было только четырнадцать, сестренке двенадцать. Что делать, как жить – не понятно. И попали бы мы, наверное, в приют, если бы не старик еврей, владелец магазина одежды на первом этаже того самого дома, где мы жили. Звать его Соломон Левиц. Он нанял меня укорачивать пальто и брюки для покупателей, ну и еще по вечерам убираться в магазине. В следующие семь лет дело его разрослось, и я получил повышение: последние два года разъезжаю по восточному побережью с образцами товаров. Неплохая работенка.

– Похоже на то. Я и сам бы не прочь заполучить что-нибудь в этом роде.

– А что, вполне возможно. К концу года Соломон собирается открыть еще один магазин на Бродвее. Так он, во всяком случае, говорит. Если хочешь, скажу ему о тебе.

– Мы, ирландцы, – везунчики, – расплылся в благодарной улыбке Брайен. – Подумать только, едва сошел на берег и сразу встретил такого человека, как ты. Я твой должник, Ларри. – Он крепко сдавил его плечо.

– Ну что ты, о чем речь. Мы, ирландцы, должны держаться вместе. – Губы у Ларри искривились. – Ведь мы «мики».

– Мики? – нахмурился Брайен.

– Ну да. – Кейси печально улыбнулся. – Так нас называют чистокровные американцы. Забавно. Иные из них живут здесь не больше, чем я, и все равно считают себя местными. Лучше всего – избавиться от акцента и получить гражданство. Тогда со временем тебя примут в общество.

Брайена немного покоробило то, что в стране, которую Вулф Тоун называл «подлинной родиной демократии», воплощенной в звонком лозунге «Свобода, справедливость, равенство для всех», тоже, оказывается, существует дискриминация.

Ну да ладно, акцент не проблема. Собственно, этот его крестьянский выговор – всего лишь личина, часть легенды. Захочется легкой жизни – он без труда от него избавится, и тогда титул его светлости Брайена Хью О’Нила, сына графа Тайрона, станет надежным пропуском в самые влиятельные круги бостонского и нью-йоркского общества. Но жизнь бросила ему вызов, и он решил начать свой путь как обыкновенный, только что ступивший на американскую землю мик вроде Ларри Кейси и тысяч бедных ирландских иммигрантов.

– Что ж, сделаю все, что от меня зависит, – сказал он. – Но знаешь, Ларри, ты, как настоящий ирландец, умеешь увиливать от ответа. Ведь речь шла о любви.

Кейси густо покраснел:

– Ну да, она – дочь моего босса Соломона Левица. Зовут Ребеккой, и это самая красивая девушка в мире.

– Еврейка, говоришь?

– Да, а я католик, но религия для нас обоих особого значения не имеет.

– А как насчет ее отца?

– Вот это проблема. Но дай срок – справимся и с этим. – Ларри велел бармену принести две сигары и одну протянул Брайену.

Перекатывая ее в пальцах, Брайен широко улыбнулся:

– Отличный ты, смотрю, парень, Ларри. Должно быть, старик еврей прилично тебе платит.

– Для моего отца это было бы целое состояние. Восемь долларов в неделю плюс дорожные расходы.

Брайен притворно закатил глаза и даже присвистнул. В Ирландии ему выдавали на карманные расходы примерно пять фунтов в неделю, то есть в три раза больше, чем зарабатывал Кейси.

– А как у тебя с деньгами? – спросил тот.

– Все нормально, в порту с нами полностью рассчитались. Так что могу тебя еще кружечкой угостить. Ты как?

– Жить, наверное, негде?

– Это уж точно, и даже не представляю, где искать.

– А и не надо. Остановишься у меня. Попрошу хозяина поставить мне в комнату лишнюю койку.

Брайен пристально посмотрел на своего нового друга:

– Знаешь, что я тебе скажу, Ларри Кейси? Нельзя быть таким уж добрым – глядишь, захлебнешься в собственной щедрости. Так что поаккуратнее.


Через два дня, когда Кейси покончил со своими делами в Бостоне, оба молодых ирландца сели на поезд, отправляющийся в Нью-Йорк.

– Это самый большой и самый важный город в Америке, – сказал Кейси с такой гордостью, словно часть Нью-Йорка принадлежала ему лично. С вокзала они направились пешком в магазин Соломона Левица.

В сравнении с Парижем, Лондоном и даже Дублином Нью-Йорк показался Брайену грубым и бесформенным. Но все, чего ему не хватало по части лоска и традиций Старого Света, он компенсировал характером. Жизнь здесь била ключом, переливалась через край. Шумливая, громогласная, хвастливая.

Брайен сошел с тротуара и едва увернулся от проезжавшего мимо фургона с пивом.

– Ничего себе! Так и под колеса попасть не долго.

– Да, в Нью-Йорке надо смотреть в оба, – засмеялся Ларри.

– И куда это все так спешат? Не люди, а прямо пчелы какие-то в улье.

– Точно. И такие же трудолюбивые. Этим американцы и отличаются. Англия, Европа начали на две тысячи лет раньше нас. Так что надо догонять.

– Думаю, мне удастся найти общий язык с Америкой.

Кейси хлопнул его по спине:

– Это уж точно, парень, можешь не сомневаться.

Первые же недели подтвердили это предчувствие. Начать с того, что Левиц встретил его как давно исчезнувшего и наконец объявившегося родственника.

– Добро пожаловать в дом храбрых и страну свободных, – приветствовал он Брайена, заключая его в объятия.

Затем он обнял Кейси.

– Друг Ларри – друг Сола Левица. Не так ли, Бекки? – обратился он за подтверждением к дочери.

– Так, папа, – тихо ответила она.

Едва увидев ее, скромно стоявшую поодаль, скрестив на груди руки и потупив глаза, словно она не отваживалась посмотреть на него, Брайен поразился какой-то необычной красоте девушки.

Огромные светящиеся глаза. Дублин. Черное озеро тайны. Кожа белая, покрытая нежным пушком, как налившийся персик. На его вкус – слишком худая, грудь маленькая, ягодицы еще детские. Волосы – до пояса и черные, как грива его жеребца.

– Да, сэр, этот ирландский гой мне ближе родного сына Мойше, который убежал с одной певичкой в Сент-Луис сразу после смерти моей дорогой Сары. – Соломон по-особому воздел руки и пробормотал какие-то слова на непонятном языке – как впоследствии объяснил Кейси, на идиш.

– Да не стоит горевать, Соломон, – заметил он. – Моя сестрица Керри тоже оставила меня. Представляешь, – повернулся он к Брайену, – ушла с гробовщиком, ни больше ни меньше.

– А что, надежная профессия, – заметил Брайен.

– Да я бы лучше с голоду помер. – Кейси подошел к Ребекке и целомудренно поцеловал ее в лоб. – Слава Богу, теперь у меня взамен появился этот ангел.

Они о чем-то заговорили, да так тихо, что Левиц с Брайеном ни слова не могли расслышать.

Торговец какое-то время молча смотрел на парочку, давая Брайену возможность оценить себя.

Добрый и щедрый человек, он ему сразу понравился. Положим, у него необычная внешность, ну и что из этого? Длинная седая борода, забавная ермолка. Просто Брайену не приходилось прежде видеть правоверного еврея.

Соломон Левиц и его дочь ни в малейшей степени не были похожи на то карикатурное изображение евреев, что было знакомо ему по литературе, газетам и рассказам богатых друзей отца из Дублина и Ольстера.

Шейлоки.[6] Шантажисты. Хитроумные обманщики. Ростовщики. Подлецы. Христопродавцы.

– Наш Ларри, – говорил меж тем Соломон, – хотел бы я иметь такого сына. Хотел бы я… – Он отвел взгляд от Ларри и Ребекки и задумчиво покачал головой. – Нельзя желать слишком многого. Вспомнить хотя бы, что произошло с бедным Иовом. Ну да ладно, хватит болтать. Пора бы поесть да выпить чего-нибудь. Сегодня мы празднуем благополучное возвращение Ларри из Бостона и возносим хвалу Господу за то, что он одарил нас новым другом. А твои кумушки, Бекки, подождут, посплетничать всегда успеешь, давай-ка сначала чрево ублажим. Знаешь, сынок, дочка моя становится настоящей йентой.

Йентой? Это еще что такое? Но Брайен был слишком хорошо воспитан, чтобы просить объяснений.


В ближайшие шесть лет, что он прожил и проработал в доме Соломона Левица и его дочери Ребекки, Брайен О’Нил узнал смысл многих других слов на идиш, обогативших язык этого плавильного тигля наций, вместе со словами на гэльском, французском, итальянском, немецком и языках иных народов, из чего в совокупности и образовалось англо-американское наречие.

Ему предстояло поститься с Левицами на Йом-Киппур и надевать ермолку. Отмечать многочисленные еврейские праздники. Пить сладкое церковное вино. В последний год перед смертью Соломон сильно ослабел, даже читать не мог самостоятельно; особенно он любил длинную историю исхода народа Израиля из Египта, и Брайен читал ему ее вслух.

Как-то, дослушав до конца, старик тяжело кивнул головой. Он благодарно улыбнулся Брайену и сказал:

– Красиво читаешь, сынок, никто так не умеет.

Брайен шутливо сжал ему плечо.

– Да брось, Соломон, ты ведь ни слова не слышал. Так что не морочь мне голову, папаша. Ты же все время спал.

Соломон медленно отставил стакан с вином.

– Ничего я не спал. Просто дремал. И видел ангела Элохима.[7] Это носитель добрых вестей.

– И что же за добрую весть принес он тебе, папа? – спросила Ребекка.

– Сказал, что возьмет меня с собой в страну обетованную.

Она погладила его по руке и повернулась к Брайену и Ларри:

– Наверное, лучше отвести папу в постель. Он слишком много выпил.

На следующее утро они нашли Соломона Левица мертвым в своей постели. На лице его застыла умиротворенная улыбка.

– Шалом, – тихо сказал Брайен и закрыл старику глаза.


В те годы, что Брайен жил в доме Левицев, он вовсе не пытался вытеснить из сердца старика Соломона и его дочери Ларри Кейси. Это произошло само собой. Однажды – примерно через год после того, как Брайен осел в Нью-Йорке, – все вышло наружу. После ужина Соломон с Бекки ушли в гости к соседям. Брайен и Ларри сели играть в карты в своей трехкомнатной квартире, что располагалась прямо над магазином. Дела у Левицев в последнее время шли хорошо, они купили весь дом и сами жили в четырехкомнатных апартаментах этажом выше.

– Тьфу! – Ларри швырнул карты на стол. – Опять ты выиграл. – Он язвительно улыбнулся. – Впрочем, это не новость.

– Как, ведь вчера выиграл ты, – удивился Брайен.

– Ну и что? Я не о вчерашнем дне говорю, а вообще. С того самого момента, как ты здесь появился, мне вроде уж и места не осталось. – Ларри подошел к буфету, взял бутылку ирландского виски и отхлебнул прямо из горлышка.

– Эй, что это с тобой сегодня? – Брайен собрал карты и уложил их в коробку. – Да и вообще в последнее время ты как-то странно себя ведешь. Что-нибудь не так, Ларри?

Кейси со стуком поставил бутылку на стол и оттянул подтяжки большими пальцами рук.

– Что не так? Я скажу тебе, что не так! Это ты сам! – Ларри уперся ладонями в стол и пристально посмотрел на Брайена.

Тот спокойно встретил его взгляд, откинулся на спинку стула и задумчиво покачал головой:

– Ну-ка, приятель, выкладывай, что там у тебя на уме. Хватит говорить загадками. Что за дурацкая ирландская манера ходить вокруг да около?

– Ах ты, сукин сын несчастный! Шутки со мной вздумал шутить? Знаешь, О’Нил, что мне иногда приходит в голову? Имя у тебя, может, и ирландское, но иногда ты вроде как забываешься и тогда говоришь как настоящий англичашка. Это уж точно.

– А разве не ты мне советовал научиться говорить как следует? Избавиться от акцента? – хладнокровно парировал Брайен.