— Роджер упоминал, что видел его и его жену на борту «Глорианы», когда он плыл из Шотландии в Северную Каролину, — вставила Бри. — Но он сказал, что до недавних пор он не подозревал, кто был этот человек, и не имел случая поговорить с ним. Значит, Уильям здесь, но с какой стати он попытался убить Роджера, да еще таким способом?

Она задрожала, хотя в комнате было тепло. Лето наступило, и даже с открытыми окнами воздух был горяч и влажен.

— Он отродье ведьмы, — коротко ответил Джейми, как если бы это был достаточный ответ. Возможно, так оно и было.

— Они и меня считали ведьмой, — напомнила я ему немного желчно и получила в ответ взгляд синих глаз искоса и изгиб длинного рта.

— Да, они считали, — сказал он и откашлялся, протерев рукой потный лоб. — Ну что ж, думаю, нам остается только ждать и искать. Имя нам поможет. Я пошлю письмо Дункану и Фаркарду, чтобы они поискали, — он раздраженно потянул воздух и выдохнул.

— Что мне с ним делать, когда я найду его? Сын ведьмы или нет, но он мой родственник; я не могу убить его. Не после того… — он вовремя спохватился и кашлянул. — Я имею в виду, он сын Дугала. Он мой двоюродный брат, в конце концов.

Я понимала, что он на самом деле имел виду. Четыре человека знали, что произошло в чердачной комнате калоденского дома за день до сражения. Один из них мертв, другой исчез и, скорее всего, тоже мертв. Только я осталась свидетелем того, как пролилась кровь Дугала, и чья рука это сделала. Независимо от того, какое преступление совершил Уильям Баккли МакКензи, Джейми не станет убивать его ради отца.

— Ты собирался убить его? Пока не узнал, кто он? — Бри выглядела потрясенной от этой мысли. Она медленно крутила в руках запятнанную краской тряпку.

Джейми повернулся к ней.

— Роджер Мак — твой муж, сын моего дома, — очень серьезно произнес он. — Конечно, я отомстил бы за него.

Брианна поглядела на меня, потом отвела глаза. Она выглядела странно задумчивой, и ее вид немного встревожил меня.

— Хорошо, — сказала она очень тихо. — Когда ты найдешь Уильяма Баккли МакКензи, я хочу знать об этом.

Она сложила тряпку, затолкала ее в карман блузы и вернулась к работе.

Брианна соскребла немного голубовато-зеленой краски с края палитры и капнула ее на большое бледно-серое пятно. Она поколебалась мгновение, наклоняя палитру из стороны в сторону, чтобы рассмотреть полученный цвет, потом добавила немного кобальта с другой стороны пятна, создав переход тонов от сине-серого к серо-зеленому, слишком слабый, чтобы его мог различить неопытный глаз.

Она взяла одну из коротких широких кистей и короткими несильными ударами нанесла серые тона вдоль челюсти на холсте. Да, это было почти правильно — бледная, как обожженный фарфор, кожа, но с ярким оттенком, одновременно деликатным и земным.

Поглощенная вдохновением артиста, она не замечала окружение, глубоко погрузившись в работу, сравнивая появляющееся на холсте с тем, что было в ее памяти. Не то, что бы она никогда раньше не видела мертвого человека. Ее отец, Фрэнк, был похоронен в открытом гробу, и она присутствовала на похоронах родственника своих старых друзей. Но цвета бальзамировщика были ярки и почти грубы по сравнению с цветами свежего трупа. Она была поражена контрастом.

«Это из-за крови», — подумала она, беря тонкую кисть, чтобы добавить точку чистого голубовато-зеленого цвета в углубление глазницы. Смерть не изменяет ни форму костей, ни тени, которые они отбрасывают. Но кровь окрашивает эти тени. В жизни они голубоватые, красноватые, розовые и бледно-лиловые от крови, движущейся под кожей; в смерти, когда кровь останавливается, густеет и темнеет, цвета синие, как у голубой глины, фиолетовые, индиго и лиловато-коричневые… и еще появляется новый цвет — деликатно-зеленый, который ее художественный ум с жесткой ясностью классифицировал, как начало гниения.

Из зала раздались незнакомые голоса, и она настороженно прислушалась. Фиби Шерстон любила приводить своих гостей полюбоваться на процесс написания портрета. Обычно Брианна не возражала против этого и даже объясняла, что она делала, но сейчас работа была сложная, и времени оставалось мало. Она могла работать с такими тонкими оттенками только в короткий период заката, когда света было еще достаточно, и он не был слишком ярок.

Голоса, однако, двинулись в сторону гостиной; она расслабилась и снова взяла толстую кисть.

Она вызвала видение в своей памяти: мертвец, которого они положили под деревом возле импровизированного госпиталя ее матери у Аламанса. Она ожидала, что будет потрясена боевыми ранами и смертью, а вместо этого была потрясена своим отношением к ним. Она видела ужасные вещи, но это не походило на обычные приемы больных, которые проводила ее мать, и которые она посещала в свое свободное время, чтобы посочувствовать пациентам в мелких немочах слабой плоти. На поле битвы все происходило очень быстро, было слишком много раненых, чтобы делать все тщательно и выверено.

Несмотря на спешку и нехватку времени, каждый раз проходя мимо того дерева, она на мгновение останавливалась. Наклонялась, чтобы отогнуть угол одеяла, и смотрела в лицо человека. Потрясенная собственной зачарованностью, но не делая усилий, чтобы сопротивляться ему, она запоминала удивительные необратимые изменения цвета и тени, окоченение мускулов и изменение форм, когда кожа теснее липла к костям, и процесс смерти и распада начинал свою ужасную магию.

Ей не пришло в голову спросить имя мертвеца. Было ли это бесчувственно с ее стороны, задалась она вопросом. Вероятно, это от того, что все ее чувства были направлены на другое — и тогда и теперь. Все же она закрыла глаза и прочитала быструю молитву об успокоении души неизвестного человека.

Когда она открыла глаза, свет уже исчез. Она почистила палитру и стала мыть кисти и руки, медленно и неохотно возвращаясь к миру вне ее работы.

Джема уже должны накормить и искупать, но он отказывался лечь спать, пока она не давала ему грудь и не укачивала на руках. Ее груди немного закололо при этой мысли; в них было полно молока, но не было мучительной боли от переполненности, так как Джем стал есть твердую пищу, и его потребность в грудном молоке уменьшилась.

Она укачает Джема, положит спать, а потом пойдет на кухню и съест свой запоздалый ужин. Она не ужинала со всеми, желая использовать вечерний свет, и ее живот тихонько урчал, когда ароматы пищи в воздухе заменяли острые запахи скипидара и льняного масла.

А потом… она поднимется наверх к Роджеру. Ее губы сжались при этой мысли и, осознав это, она заставила их надуться, выдохнув воздух с такой силой, что они завибрировали с треском, как моторная лодка.

В этот неудачный момент в двери просунулась удивленная голова Фиби Шерстон. Она моргнула, но воспитанно сделала вид, что ничего не заметила.

— О, моя дорогая, вот вы где! Выйдите, пожалуйста, на минутку в гостиную. Мистер и миссис Уилбур хотели бы с вами познакомиться.

— О, хорошо, разумеется, — произнесла Брианна со всей вежливостью, которую смогла изобразить. Она показала на свою запятнанную блузу. — Позвольте мне только пойти и переодеться…

Миссис Шерстон отклонила ее просьбу, очевидно желая похвастать домашним художником в его рабочем костюме.

— Нет, нет, не беспокойтесь об этом. Этим вечером мы все одеты просто. Никто не станет возражать.

Брианна неохотно двинулась к гостиной.

— Хорошо. Но только на несколько минут — я должна уложить Джема спать.

Пухлый рот миссис Шерстон слегка сжался; она не видела причины, почему бы ее рабам не заняться ребенком, но она уже слышала мнение Брианны на этот счет и потому мудро не стала настаивать.

Родители Брианны были в комнате с Уилбурами, которые оказались приятной пожилой парой, и которых ее мать назвала бы Дарби и Джоан. [182]Они засуетились при ее появлении, вежливо настаивая на своем желании посмотреть портрет и выражая глубокое восхищение и картиной, и живописцем, и вообще вели себя с такой добротой, что она расслабилась.

Она уже собралась извиниться и покинуть их, когда мистер Уилбур, воспользовавшись затишьем в разговоре, с доброжелательной улыбкой повернулся к ней.

— Я так понимаю, что поздравления по случаю вашей удачи принимаются, миссис МакКензи?

— А? О… спасибо, — произнесла она, сомневаясь, по какому поводу были поздравления. Она поглядела на мать в поисках подсказки. Клэр немного поморщилась и посмотрела на Джейми, который кашлянул.

— Губернатор Трайон предоставил твоему мужу пять тысяч акров земли в дальних горах, — сказал он ровным, почти бесцветным голосом.

— Да? — на мгновение она почувствовала изумление. — Что… почему?

Среди гостей возникло смущенное движение с тихим покашливанием и переглядыванием между парами Шерстонов и Уилбуров.

— Компенсация, — кратко пояснила мать, бросая взгляд на Джейми.

Теперь Брианна поняла; никто не был настолько невоспитан, чтобы отрыто упоминать об ошибке, произошедшей с Роджером, но история была слишком сенсационная, чтобы ее не обсуждали в обществе Хиллсборо. Она также поняла, что приглашение миссис Шерстон погостить у нее, возможно, было вызвано не только добротой. Слава, иметь в доме гостем повешенного человека, самым лестным образом сосредоточила бы все внимание местного общества на Шерстонах даже больше, чем рисование необычного портрета.

— Надеюсь, что вашему мужу гораздо лучше, дорогая? — миссис Уилбур тактично заполнила паузу в разговоре. — Нам было очень жаль услышать о его ранении.

Ранение. Это было самое осторожное описание ситуации, какое можно только вообразить.

— Да, намного лучше, спасибо, — произнесла она, коротко улыбнувшись, и как только вежливость позволила, повернулась к отцу.

— Роджер знает? О гранте на землю?

Он взглянул на нее, потом в сторону и откашлялся.

— Нет. Я подумал, что, может быть, ты сама скажешь ему об этом.

Ее первой реакцией была благодарность: у нее есть, что сказать Роджеру. Очень трудно разговаривать с кем-то, кто не может тебе ответить. Весь день она собирала материал для разговора: маленькие мысли и события, которые она могла превратить в истории, чтобы рассказать ему при встрече. Но их запас заканчивался слишком быстро, и она сидела возле постели, судорожно пытаясь найти еще темы для разговора.

Ее второй реакцией было раздражение. Почему отец не сообщил ей об этом наедине вместо того, чтобы выставить их семейное дело перед незнакомцами? Потом она уловила беззвучный диалог между родителями и поняла, что мать глазами спросила, а он ответил коротким взглядом в сторону мистера Уилбура, потом на миссис Шерстон, прежде чем опустить свои длинные темно-рыжие ресницы, чтобы скрыть выражение глаз.

«Лучше, открыть правду перед уважаемыми свидетелями, — сказало его выражение, — чем позволить сплетням распространяться бесконтрольно».

Она не особенно заботилась о своей репутации, но достаточно хорошо разбиралась в перипетиях социальной жизни, чтобы понять, что этим скандалом ее отцу может быть нанесен реальный ущерб. Если фальшивый донос о том, что Роджер был одним из главарей регуляторов, распространится, то лояльность Джейми будет поставлена под сомнение.

Слушая разговоры в гостиной Шерстонов, она стала понимать, что Колония представляла собой обширную паутину. Существовали бесчисленные нити контактов, вдоль которых шныряли несколько больших и ряд средних пауков, всегда прислушиваясь, не раздастся ли жужжание попавшей в сети мухи, и ища истонченные нити и разорванные связи.

Всякая мелкота осторожно пробиралась по краям сети, опасаясь больших пауков, ибо те были каннибалами. «Так же, как — думала она, — и честолюбивые люди».

Положение ее отца было заметным, но не настолько прочным, чтобы не опасаться подрывного эффекта сплетен и подозрений. Она и Роджер уже разговаривали об этом между собой; линии перелома уже наметились и были заметны для знающих людей. Напряженность возрастала и в некоторый момент могла вызвать раскол достаточно глубокий, чтобы отделить колонии от Англии.

Если напряжение будет нарастать стремительно, если нити контактов между Фрейзерс-Риджем и остальной частью колонии оборвутся слишком быстро… эти липкие нити обовьют их семью толстым коконом, оставив их одних и беззащитных перед теми, кто захочет высосать их кровь.

«Ты совсем ненормальная сегодня вечером», — подумала она, неприятно удивленная образами, которые выбрал ее ум. Вероятно, рисование смерти виновато в этом.

Ни Уилбуры, ни Шерстоны не заметили ее настроения, но мать заметила и послала ей длительный задумчивый взгляд. Она обменялась еще несколькими любезностями и, извинившись, оставила компанию.