— Целеустремленные существа, не так ли? — Брианна отерла пот, бегущий между грудями.

— Ну, целеустремленность далеко ведет, — рассеянно пробормотала Клэр, с сосредоточенным видом размешивая раствор в миске над спиртовой горелкой. — Не кажется ли тебе, что он готов?

— Тебе лучше знать, — однако Брианна послушно наклонилась и понюхала. — Думаю, пахнет довольно сильно

Клэр обмакнула палец в миску и внимательно осмотрела его.

— Ммм, думаю, что да, — убрав миску с пламени, она процедила темную зеленоватую жидкость через марлю в бутылку. Несколько высоких стеклянных бутылок уже стояли на подоконнике, и солнечный свет просвечивал сквозь них, отчего их содержимое сверкало, как красные, зеленые и желтые драгоценные камни.

— Ты всегда знала, что твое предназначение — быть врачом? — с любопытством спросила Брианна. Мать покачала головой, ловко кроша кизиловую кору острым ножом.

— Когда я была маленькой, эта мысль никогда не приходила мне в голову. Девочки, конечно, не думают об этом. Я мечтала, что вырасту, выйду замуж, заведу детей, дом… Лиззи выглядит в порядке, как ты думаешь? Мне кажется, вчера вечером у нее было немного желтое лицо, но возможно это от недостатка освещения.

— Думаю, она в порядке. Как ты считаешь, она действительно любит Манфреда?

Вчера вечером они праздновали помолвку Лиззи с Манфредом МакДжиллевреем, который прибыл со всей семьей на щедрый ужин. Миссис Баг, которая любила Лиззи, расстаралась вовсю, неудивительно, что сейчас она спала.

— Нет, — сказала Клэр правдиво. — Но пока она еще ни в кого не влюблена, ничего страшного. Он хороший парень и довольно красивый. И Лиззи нравится его мать, что в данных обстоятельствах очень хорошо.

Она улыбнулась при мысли о Юте МакДжилливрей, которая взяла Лиззи под свое просторное материнское крыло, выбирая для нее самые лакомые кусочки и настойчиво толкая их ей, как малиновка, кормящая своего птенца.

— Я думаю, миссис МакДжилливрей ей нравится больше, чем Манфред. Она была совсем маленькой, когда умерла ее мать. И она словно обрела ее заново, — Брианна взглянула на мать уголком глаз. Она слишком хорошо помнила это чувство, когда лишаешься матери, и то чистое счастье, когда обретаешь ее снова. Инстинктивно, она взглянула на Джемми, который вел оживленный, но не разборчивый разговор с котенком Адсо.

Клэр кивнула, засыпая измельченную кору в маленькую круглую флягу со спиртом.

— Да. И все же я думаю, это хорошо, что они могут немного подождать и привыкнуть друг к другу, я имею в виду Лиззи и Манфреда, — на семейном совете было решено, что их свадьба состоится следующим летом, когда Манфред построит свою лавку в Вуламс-Крике. — Я надеюсь, это будет работать.

— Что?

— Кизиловая кора, — Клэр закупорила бутылку и поставила ее в шкаф. — В журнале доктора Роллингса написано, что ее можно использовать вместо хины. И ее легче достать, не говоря уже о том, что она гораздо дешевле.

— Здорово. Надеюсь, она поможет.

Малярия Лиззи не проявляла себя уже несколько месяцев, но всегда существовала угроза приступа, а хинная кора была ужасной дорогой.

Предыдущий предмет их разговора оставался в ее голове, и она вернулась к нему, когда взяла новую горсть листьев шалфея, затолкала их в ступу и тщательно растолкла, прежде чем поместить в раствор.

— Ты сказала, что не планировала стать врачом, когда была девочкой. Но позже ты казалась довольно настойчивой в достижении своей цели.

У нее были отрывочные, но яркие воспоминания об обучении Клэр в медицинском колледже. Он еще помнила запахи больницы, застрявшие в волосах и одежде матери, и могла ощущать прохладное прикосновение ее зеленой хирургической куртки, в которой она иногда приходила, чтобы поцеловать ее на ночь.

Клэр ответила не сразу, сосредоточившись на переборке высушенных пестиков кукурузы, подбирая и выбрасывая испорченные кусочки в открытое окно.

— Ну, — произнесла она, наконец, не отрывая взгляда от своей работы. — Люди, и не только женщины, если они знают, чего хотят, всегда найдут возможность. Твой отец… я имею в виду, Фрэнк… — она сгребла пестики и ссыпала их в плетеную корзинку, оставив на стойке крошки. — Он был хорошим историком. Ему нравился предмет, и у него был талант дисциплины и концентрации, который привел его к успеху, но история не являлась… э… его призванием. Он сам сказал мне, что мог заниматься чем-нибудь другим и с таким же успехом. Это не имело для него значения. Но для некоторых людей одно занятие может значить очень многое. И если это так… Да, медицина много значила для меня. И когда я поняла, что мне предназначено заниматься ею… — она пожала плечами, отряхнула руки и накрыла корзинку чистой тряпицей, обвязав ее веревочкой.

— Да… но не всегда есть возможность заниматься тем, для чего ты предназначен, не так ли? — произнесла Брианна, думая о неровном шраме на горле Роджера.

— Ну, жизнь действительно вносит свои коррективы, — пробормотала ее мать. Она подняла голову, встретила взгляд Брианна, и ее рот слегка дернулся в кривоватой улыбке. — Для большинства людей жизнь, которую они ведут, является единственно возможной. Марсали, например. Я не думаю, что ей когда-либо приходило в голову, что она может заниматься чем-то другим. Ее мать вела дом и воспитывала детей, и она сама не видит причин, почему она должна делать что-то иное. И все же… — Клэр приподняла одно плечо в пожатии и потянулась через стол за другой ступкой. — У нее была большая страсть к Фергюсу, и это стало достаточным, чтобы выбить ее жизнь из привычной колеи.

— Чтобы перевести ее в другую, точно такую же?

Клэр, не глядя, слегка кивнула головой.

— Точно такую же, за исключением того, что она ведет ее в Америке, а не в Шотландии. И у нее есть Фергюс.

— Как у тебя — Джейми? — она редко использовала его имя, и Клэр удивлено взглянула на нее.

— Да, — ответила она. — Джейми — часть меня, и ты тоже, — она коснулась лица Бри быстрым легким касанием и отвернулась, потянувшись за пучком майорана, свисавшим вместе с множеством сушеных трав с потолочной балки. — Но ни один из вас не заполняет меня полностью, — сказала она, не оборачиваясь. — Я та, кто я есть. Доктор, медсестра, целитель, ведьма, как бы меня не называли; имя не имеет значения. Я родилась, чтобы быть врачом, и я буду им, пока жива. Если я должна буду потерять тебя или Джейми, я перестану быть целым человеком, но у меня останется мое призвание. Какое-то время, — продолжила она настолько тихо, что Брианне пришлось напрячься, чтобы услышать ее, — когда я вернулась назад… пока не родилась ты… у меня было только оно, мое призвание.

Клэр накрошила майоран в ступку и взяла пестик. Звук тяжелых башмаков донесся снаружи, и потом раздался голос Джейми, незлобиво прогоняющего курицу с дороги.

А для нее достаточно любить Роджера, любить Джемми? Конечно, должно быть. Только у нее возникло ужасное опустошающее чувство, что, возможно, этого было недостаточно, и она быстро заговорила, прежде чем мысль оформилась в слова.

— А как па?

— Что па?

— Он знает, кто он есть, как ты думаешь?

Руки Клэр остановились, и звук пестика смолк.

— О, да, — сказала она, — он знает.

— Лэрд? Ты так назовешь его призвание?

Ее мать задумалась, колеблясь.

— Нет, — наконец, произнесла она и начала толочь снова. Аромат сушеного майорана заполнил комнату, как ладан. — Он мужчина, — сказала она, — а быть им совсем не простое дело.

Глава 79

Так одиноко

Брианна закрыла книгу со смешанными чувствами облегчения и предчувствия чего-то дурного. По просьбе Джейми она преподавала азы грамотности девочкам из Риджа. Уроки на несколько часов заполняли их хижину веселым шумом, а Джемми наслаждался вниманием, которым его баловали полдюжины маленьких мам.

Однако она не была рождена учительницей и в конце занятий всегда испытывала большое облегчение, за которым по пятам следовало некое неприятное и неловкое чувство. Обычно девочек приводили и забирали старшие сестры, но Энн и Кейт Хендерсонов, которые жили в двух милях от Риджа, сопровождал их старший брат Обадия.

Она не помнила, когда это началось. Возможно, с первого дня, когда он посмотрел ей прямо в глаза с легкой улыбкой на губах и надолго задержал свой взгляд, прежде чем, погладив сестренок по голове, оставил их ее заботе. Однако он ничего не делал, против чего она могла открыто возражать. Ни тогда, ни в другие дни после этого. И все же…

Она честно призналась себе, что Обадия Хендерсон приводил ее в содрогание. Он был высоким парнем двадцати лет, неплохо выглядел, имел каштановые волосы и голубые глаза. Но было в нем что-то тревожащее, выражение какой-то жестокости в очертании рта, нечто дикое в глубоко посаженных глазах. И было что-то очень неприятное в том, как он смотрел на нее.

Ей очень не хотелось выходить во двор после занятий. Девочки разбегутся, хихикая и мелькая юбками… а Обадия будет ждать, прислонившись к дереву, сидя на бортике колодца и однажды даже развалившись на скамье возле их хижины.

Постоянная неуверенность в том, где он будет находиться, при уверенности, что он все равно где-нибудь будет, действовали ей на нервы почти так же, как его вечная полуулыбка и молчаливая ухмылка, с которой он уходил, едва не подмигивая ей, словно знал про нее какую-то маленькую грязную тайну, но пока держал ее при себе.

Ей внезапно пришла в голову несколько парадоксальная мысль, что дискомфорт, который она испытывала возле Обадии, частично был связан с Роджером. С мужем она привыкла слышать то, о чем не говорилось вслух.

Обадия ничего не говорил ей, не совершал по отношению к ней ничего непристойного. Могла ли она сказать ему, чтобы он не смотрел на нее? Это было нелепо. Нелепым было так же то, что, когда она открывала двери, ее сердце подскакивало к горлу, а в подмышках щипало от пота.

Собравшись с духом, она открыла двери девочкам и попрощалась с ними, потом огляделась вокруг. Его не было. Ни у колодца, ни у дерева, ни на скамье… нигде.

Энн и Кейт, не оглядываясь, бежали через полянку вместе с Дженни Камерон; все трое держались за руки.

— Энни! — позвала она. — Где ваш брат?

Энни, взмахнув косичками, повернула голову.

— Он уехал в Салем, мисс, — крикнула она. — Мы сегодня идем ужинать к Джейн!

Не ожидая разрешения, девочки улетели прочь, словно три разноцветных шара.

Она сделала долгий вдох, и напряжение в ее шее и плечах медленно растаяло. На мгновение она почувствовала себя растерянной, словно не знала, что делать, потом взяла себя в руки и отряхнула помятый передник. Джемми спал, убаюканный алфавитной песенкой девочек. Она может воспользоваться этим и пойти принести пахты из будки над ручьем. Роджеру нравятся булочки из пахты, она сделает их с ветчиной на ужин.

В будочке было прохладно и темно; вода, бегущая по каменной кладке на полу, успокоительно журчала. Ей нравилось входить сюда и ждать, пока глаза не приспособятся к темноте, и она сможет восхититься темно-зеленными плетями водорослей, цепляющимися за камни в потоке воды. Джейми как-то упомянул, что в будке поселилось семейство летучих мышей, и сейчас они были здесь — четыре маленьких кокона висели в самом темном углу, каждый длиной не более двух дюймов, похожие на греческую долму, завернутую в виноградные листья. Она улыбнулась этому сравнению, хотя оно сопровождалось острой болью.

Они с Роджером ели долму в греческом ресторане в Бостоне. Она не слишком любила греческую еду, но это было памятью об их собственном времени. Однако если сейчас она расскажет ему о летучих мышах, похожих на долму, он только улыбнется, но улыбка не коснется его зеленых глаз, и ей остается лишь вспоминать в одиночестве.

Она вышла из домика, неся в одной руке ведерко с пахтой, в другой кусок сыра. Омлет с сыром составит великолепный обед; он легко готовится, и Джем обожает его. Он крошил ложкой свой кусок омлета, а потом ел его обеими руками, весь перемазавшись, но все-таки накормив себя.

Она все еще улыбалась, когда взглянула вперед и увидела, что Обадия Хендерсон сидит на скамье возле их хижины.

— Что вы здесь делаете? — ее голос был резок, но несколько визглив. — Девочки сказали, что вы уехали в Салем.

— Да, я уезжал, — он встал и подошел к ней со своей знающей полуулыбкой на губах. — Я вернулся.

Она еле сдержалась, чтобы не отступить назад. Это был ее дом, и проклятие, если он заставит ее повернуться спиной к собственной двери.

— Девочки уже ушли, — сказала она так холодно, как могла. — Они у Камеронов.