Он слабо пах лесом, более сильно кровью. Лук в повязке испускал сильный горьковатый запах, также как и его пот.

Я принюхалась, проверяя воздух. Никакого запаха гноя. Слишком рано для гангренозной вони, даже если гниение под бинтами уже началось. Все-таки мне показалось, что я уловила странный запашок от его кожи, которые не ощущала раньше. Некроз ткани? Какой-то продукт распада яда змеи? Я сделала короткий выдох через нос и снова принюхалась.

— Я ужасно воняю? — спросил он.

— Ой! — испуганно дернулась я и прикусила язык. Он слабо задрожал, что я могла счесть за подавленный смех.

— Ты похожа на маленькую трюфельную свинью, сассенах, когда принюхиваешься за моей спиной.

— О, вот как, — сказала я немного раздраженно и нежно потрогала укушенный язык. — Ну, по крайней мере, ты не спишь. Как ты себя чувствуешь?

— Как куча гниющих потрохов, — ответил он.

— Очень живописно, — сказала я. — Можешь быть немного точнее? — я осторожно положила руку ему на бок, и он выдохнул с тихим стоном.

— Как куча гниющих потрохов… — повторил он и, сделав тяжелый вздох, добавил, — …с личинками.

— Ты будешь шутить и на смертном одре, да? — произнеся это, я тут же почувствовала укол тревоги. Он будет, и я только надеялась, что сейчас не тот случай.

— Я постараюсь, сассенах, — пробормотал он сонным голосом, — но я действительно сейчас не в самом лучшем виде.

— Сильно болит?

— Нет. Я просто… устал, — его голос звучал так, как будто он полностью обессилил и не мог подобрать подходящее слово, остановившись на первом, пришедшем на ум.

— Ничего удивительного. Я пойду спать куда-нибудь в другое место; тебе нужно отдохнуть, — я отбросила край одеяла, но он остановил меня, приподняв руку.

— Нет, не оставляй меня, — он подался ко мне и попытался поднять голову от подушки. Я почувствовала себя еще более встревоженной, когда поняла, что он был настолько слаб, что не мог повернуться самостоятельно.

— Я не оставлю тебя. Может быть, я посплю в кресле. Я не хочу…

— Мне холодно, — произнес он тихо. — Очень холодно.

Я прижала пальцы под его грудиной, нащупывая брюшной пульс. Его сердцебиение было быстрым и более мелким, чем должно быть. Его не лихорадило, и он не просто ощущал холод, он был холодным на ощупь — охлажденная кожа и ледяные пальцы. Я посчитала это очень тревожным знаком.

Не опасаясь больше ничего, я сильно обняла его и прижалась теснее к его спине, уткнувшись щекой ему в лопатку. Я сконцентрировалась так сильно, как могла, пытаясь заставить свое тело стать горячее и передать ему тепло. Так часто он оборачивался вокруг меня, защищая меня, давая тепло своего большого тела. Мне было отчаянно жаль, что я не обладала более крупным телом, чтобы сделать для него то же самое; на самом деле я могла только прилипнуть к нему, словно маленький горчичный пластырь, и надеяться, что буду иметь тот же эффект.

Я нашла край его рубашки и, осторожно подняв, обхватила ладонями его ягодицы. Они немного напряглись, потом расслабились.

Я не задавалась вопросом, почему у меня появилось чувство, что я должна дотронуться до него таким образом. Подобные неожиданные побуждения появлялись у меня много раз прежде, и я давно бросила волноваться о том, что это было ненаучно.

Я ощущала слегка гранулированную структуру сыпи на его коже, и мне внезапно пришла в голову мысль о вампире. Существо гладкое и холодное на ощупь, с изменяемым обликом и смертельно ядовитое. Один укус, и распространяющийся змеиный яд замедляет его сердце, охлаждает его теплую кровь. Я могла вообразить крошечные чешуйки, выступающие на его коже.

Я подавила эту мысль, но не дрожь, которая появилась вместе с нею.

— Клэр, — произнес он тихо, — дотронься до меня.

Я могла слышать его сердцебиение; я могла слышать биение моего сердца — частый приглушенный звук в моем ухе, прижатом к подушке.

Я скользнула рукой вниз по его животу, раздвинула пальцами жесткие вьющиеся волосы и обхватила его плоть. Все его тепло было сосредоточено там.

Я погладила его большим пальцем и почувствовала, что он пошевелился. Дыхание вышло из него длинным выдохом, и его тело, казалось, отяжелело, расслабляясь. Его плоть в моей руке походила на теплый свечной воск, гладкий и шелковистый.

Я чувствовала себя странно; испуга и тревоги больше не было, ощущения чрезвычайно обострились, но порождали… какое-то успокоение. Я больше не слышала ничего, кроме дыхания Джейми и стука его сердца; темнота была заполнена ими. Я ни о чем не думала и действовала скорее инстинктивно, задействовав обе мои руки в поисках средоточия его тепла.

Потом я двинулась, или мы стали двигаться вместе. Одна моя рука, зажатая между нашими телами, лежала между его ног, касаясь места как раз позади яичек. Моя другая река обнимала его, двигаясь в таком же ритме, с каким мои согнутые бедра толкались в него сзади.

Я могла двигаться так вечно, и мне казалось, что, возможно, так оно и было. Я потеряла чувство времени и ощущала только сонное спокойствие и медленный устойчивый ритм наших движений в темноте. В некоторый момент я почувствовала пульсацию сначала в одной руке, потом в другой, которая слилась с ударами его сердца.

Он вздохнул долго и глубоко, и я тоже выдохнула. Мы лежали тихо и вместе погрузились в сон.

Я проснулась, ощущая себя совершенно умиротворенной. Некоторое время я лежала неподвижно, ни о чем не думая, слушая гудение крови в моих венах, наблюдая за полетом частиц в луче света, льющегося через полуоткрытые ставни. Потом я вспомнила и резко повернулась.

Его глаза были закрыты, а кожа имела цвет старой слоновой кости. Голова была повернута в сторону от меня, на шее выделялись жилы, но я не увидела пульса на его горле. Он все еще был теплым, или, по крайней мере, теплым было постельное белье. Я в панике понюхала воздух. Комната провоняла луком, медом и потом, но не было никакого запаха внезапной смерти.

Я хлопнула его рукой по груди; он дернулся от неожиданности и открыл глаза.

— Ты, ублюдок, — сказала я, чувствуя такое облегчение, что мой голос дрожал. — Ты пытался умереть на мне, не так ли?

Его грудь под моей ладонью поднялась и упала, поднялась и упала, и мое сердце дергалось и дрожало, словно я в последний момент остановилась над пропастью.

Он моргал, глядя на меня затуманенными лихорадкой глазами под тяжелыми веками.

— Это не потребовало бы много усилий, сассенах, — произнес он тихим и хриплым от сна голосом. — Труднее было не умереть.

Он не стал притворяться, что не понимает меня. При свете дня я ясно видела то, что мои изнеможение и шок не позволили мне увидеть вчера ночью. Его настойчивость лечь в свою постель. Открытые окна, чтобы он мог слышать голоса своей семьи и арендаторов во дворе. И я возле него. Он, не говоря ни слова, очень тщательно спланировал свою смерть; как и где он хотел умереть.

— Ты думал, что ты умираешь, когда мы принесли тебя наверх? — спросила я. Мой голос казался скорее удивленным, чем обвиняющим.

Ему потребовалось время, чтобы ответить, хотя он не колебался. Скорее он искал подходящие слова.

— Ну, я не был точно уверен, — начал он медленно. — Хотя я действительно очень плохо себя чувствовал, — его глаза медленно закрылись, как будто он устал держать их открытыми. — Я и сейчас такой же, — добавил он отстраненным тоном. — Но не беспокойся, я сделал свой выбор.

— Что ты имеешь в виду?

Я залезла рукой под одеяло и нашла его запястье. Он снова был теплым, даже горячим, и пульс был слишком быстр и слишком мелок. Однако это так отличалось от того холода, который я ощутила от него ночью, что моей первой реакцией было облечение.

Он сделал несколько глубоких вздохов, потом повернул голову и, открыв глаза, посмотрел на меня.

— Я мог умереть вчера ночью.

Он, конечно, мог, но все-таки не это он имел в виду. Он говорил так, словно сознательно…

— Что значит, ты сделал выбор? Ты решил не умирать? — я пыталась говорить легко, но это плохо у меня получалось. Я слишком хорошо помнила странное чувство вневременной недвижности, которая окружала нас.

— Это было очень странно, — сказал он. — И в тоже время совсем не странно.

Он казался немного удивленным.

— Думаю, — сказала я, держа большой палец на его пульсе, — ты должен сказать мне, что произошло.

Он улыбнулся в ответ, хотя улыбка была больше в глазах, чем на губах. Последние были сухими и потрескавшимися. Я коснулась их пальцами, желая пойти и принести мази для смягчения, немного воды, немного чая, но я подавила этот импульс, чтобы остаться и услышать.

— Я действительно не знаю, сассенах, или точнее, знаю, но не могу придумать, как сказать.

Он все еще выглядел усталым, но его глаза оставались открытыми. Ярко-синие в утреннем свете, они задержались на моем лице с каким-то выражением любопытства в них, словно он не видел меня прежде.

— Ты так красива, — сказал он мягко. — Ты очень красива, mo chridhe. [218]

Мои руки были покрыты поблекшими синими пятнами и кое-где оставались пропущенные мазки бизоньей крови; я чувствовала, что мои немытые спутанные волосы приклеились к шее; я могла также ощущать исходящую от меня смесь неприятных ароматов — запах несвежей мочи от краски и сильный запах пота от страха. И, несмотря на то, что он видел перед собой, его лицо светилось, как будто летней ночью он любовался чистой и светлой полной луной.

Его глаза не отрывались от моего лица, пока он говорил. Они слегка двигались, словно он прослеживал мои черты.

— Я чувствовал себя ужасно, когда Арч и Роджер принесли меня наверх, — сказал он. — Страшно больным; моя нога и голова пульсировали от боли с каждым стуком сердца, так что я стал бояться следующего его удара. И я стал вслушиваться, ожидая его; ты не поверишь, — произнес он удивленно, — как много времени проходит между двумя биениями сердца.

Он начал надеяться, что следующего биения не будет. И постепенно он осознал, что его сердце действительно замедляется, а боль словно отделяется от него.

Его кожа похолодела, жар исчез из его тела и ума, оставив разум до странности ясным.

— И тут, сассенах, я действительно не могу выразить словами, — взволнованный рассказом, он вытащил свое запястье из моей ладони и сжал мои пальцы. — Но я… видел.

— Видел что? — но я уже понимала, что он не сможет рассказать. Как любой доктор, я видела людей, которые решили умереть, и я знала, как они порой выглядят. Их широко открытые глаза зафиксированы на чем-то очень отдаленном.

Он медлил, изо всех сил пытаясь найти слова. Я пришла к нему на помощь.

— В больнице, где я работала, — начала я, — умерла престарелая женщина. Все ее взрослые дети были с нею, и все было мирно, — я опустила глаза на наши переплетенные пальцы: его все еще красные и немного распухшие и мои запятнанные индиго и кровью.

— Она умерла, она была мертва, я видела, что пульс ее перестал биться, и она не дышала. Все ее дети стояли возле кровати и плакали. И внезапно ее глаза открылись. Она не смотрела ни на кого, но она что-то видела. И она очень отчетливо произнесла: «Ух!». Словно маленькая девочка, которая увидел нечто замечательное. А потом она снова закрыла глаза, — я взглянула на него, удерживая слезы. — Это было похоже?

Он безмолвно кивнул, и его рука сжала мои пальцы.

— Что-то такое, — тихо произнес он.

Он ощущал себя в странном невесомом состоянии в месте, которое он не мог описать, чувствуя глубокое умиротворение.

— Как будто там была… нет, не дверь, точно, но какой-то проход. И я мог пройти через него, если бы захотел. А я действительно хотел, — он искоса взглянул на меня и застенчиво улыбнулся.

Он также знал, что лежит позади него, и понимал, что он должен выбрать. Пройти или вернуться.

— И именно тогда ты попросил меня потрогать тебя?

— Я знал, что только ты, единственная в мире, могла вернуть меня, — сказал он просто. — У меня самого не было сил.

В моем горле застрял огромный ком; я не могла говорить и только крепче вцепилась в его руку.

— Почему? — наконец, спросила я. — Почему ты… решил остаться?

Мое горло было сжато, и голос был немного хриплым. Он услышал это, и его рука сжала мою — слабый призрак его прежней крепкой хватки, но все еще с памятью прежней силы в ней.

— Потому что я нужен здесь, — сказал он мягко.

— Не потому, что ты любишь меня?

Он взглянул на меня с тенью улыбки.

— Сассенах… я люблю тебя и буду любить вечно. Все равно: жив ли я или мертв, и жива ли ты, и будем ли мы вместе или порознь. Ты знаешь это, — сказал он спокойно и коснулся моего лица. — Я знаю, что это так для тебя, и ты знаешь, что это так для меня.