Розамунда была шлюхой в Бостоне, а потом, став слишком толстой и слишком старой, чтобы заниматься этим делом, двинулась на юг в поисках мужа. «Я больше не могла вынести там ни одной зимы, — призналась она мне, вскоре после появления в Ридже, — не могла терпеть этих вонючих рыбаков».

Здесь она нашла Кеннета Линдсея, который искал жену для совместного ведения хозяйства. Речь не шла о физическом притяжении — у Линдсея во рту было только шесть здоровых зубов — или эмоциональной привязанности, но, тем не менее, между ними существовали дружеские отношения.

Опечаленный, но не убитый горем, Кенни был уведен Джейми для лечения с помощью виски, которое оказалось более эффективным, чем мое. По крайней мере, я надеялось, что оно не окажется смертельным.

«Непосредственная причина смерти», — написала я и опять остановилась. Я сомневалась, что Розамунда встретила смерть с молитвами или философским спокойствием, у нее не было возможности ни для того, ни для другого. Она умерла с синим от удушья лицом и выпученными глазами, неспособная не только говорить, но и дышать сквозь распухшее горло.

Мое собственное горло сжалось при воспоминании, словно меня тоже что-то душило. Я взяла чашку с холодным мятным чаем и сделала глоток, почувствовав облегчение, когда освежающая жидкость потекла вниз по горлу. Сепсис убил бы ее медленно, а удушье — быстро, но в любом случае смерть была болезненной.

Я постучала кончиком пера по промокательной бумаге, образовав на ней маленькую звездную галактику из чернильных точек. Однако смерть могла произойти и по другой причине, например, легочной эмболии — закупорки кровеносных сосудов в легких. Это было возможно, и признаки похожи.

Мысль была утешительная, но я мало верила в нее. Во мне говорил голос опыта и совести, и прежде чем я могла подумать, рука опустилась на лист и написала: «анафилаксия».

Была ли анафилаксия известным медицинским термином в это время? Я не видела этого слова в журнале Роулингса, но я не прочитала его полностью. И все же, учитывая, что смерть от острой аллергической реакции вряд ли была известна сейчас, мне нужно подробно описать ее для того, кто сможет прочитать мои записи.

Загвоздка в том, кто будет их читать. Я думаю — никто, но что если кто-то прочтет их и увидит в них повод обвинить меня в убийстве? Однажды меня едва не казнили, как ведьму, из-за моей врачебной деятельности. «Обжегшись на молоке, дуешь на воду», — иронично подумала я.

«Обширная опухоль в поврежденной конечности, — написала я. Последнее слово было почти не видно, так как чернила закончились. Я обмакнула перо в чернильницу и продолжила. — Опухоль распространилась на грудь, шею и лицо. Кожа бледная с красными пятнами. Дыхание все более быстрое и поверхностное, сердцебиение очень частое и мелкое, затихающее. Губы и уши синюшные.

Резко выраженная экзофтальмия». [260]

Я снова сглотнула при мысли о выпученных глазах Розамунды, вращающихся в неосознанном животном ужасе. Когда мы обмывали ее тело, то попытались закрыть их. И хотя для ночного бдения принято было открывать лицо покойного, я не думаю, что в данном случае это будет разумно.

Я не хотела смотреть не гроб, но поглядела, слегка наклонив голову в молчаливой просьбе о прощении. Брианна повернула ко мне голову, потом резко отвернулась. Запах пищи, приготовленной для поминок, заполнил комнату, смешиваясь с запахами горящих дубовых дров, чернила и свежеструганных досок гроба. Я поспешно глотнула еще чая, прочищая горло.

Я хорошо понимала, почему первой строкой в клятве Гиппократа идут слова «Не навреди». Проклятие, навредить слишком легко! Каким самомнением надо обладать, чтобы вмешиваться в организм человека? Как уязвимо и сложно человеческое тело, и как грубо врачебное вмешательство.

Я могла бы уйти в кабинет, чтобы в уединении сделать свои записи, но знала, что не уйду, и понимала — почему. Белый саван из грубой ткани мягко светился в сером свете, льющемся из окна. Я сильно сжала перо, пытаясь забыть, как хрустнул перстневидный хрящ, когда я ткнула ножом в горло Розмунды в последней бесполезной попытке позволить воздуху проникнуть в ее задыхающиеся легкие.

«И все же… не существует практикующего врача, — подумала я, — который никогда не бывал в подобной ситуации». Я сталкивалась со смертью пациентов несколько раз даже в современной больнице, оснащенной всевозможными аппаратами для спасения человеческой жизни.

Какой-нибудь врач после меня может оказаться перед дилеммой: применить рискованное лечение в попытке спасти жизнь или позволить пациенту умереть. Моя же дилемма заключалась в том, чтобы найти баланс между возможным обвинением в убийстве и пользой моих записей для того, кто будет искать в них знания.

Кто это будет? Я задумчиво вытерла перо. В настоящее время медицинских школ было мало, и все они находились в Европе. Большинство врачей получали свои знания через ученичество и из собственного опыта.

Роулингс не обучался медицине. Даже если и обучался, по моим понятиям его методы лечения были шокирующими. Я скривила рот при мысли о некоторых описаниях в его журнале, например, вливание ртути при лечении сифилиса, применение банок до образования волдырей для лечения эпилептических припадков и пускание крови при любой немочи: от расстройства желудка до импотенции.

И, тем не менее, Даниэль Роулингс был врачом. Читая его записи, я ощущала его заботу о пациентах, его любознательность и интерес к постижению тайн тела.

Импульсивно я открыла страницу с заметками Роулингса. Может быть, подсознательно я откладывала принятие решения, или, возможно, мне хотелось посоветоваться с другим врачом таким же, как я.

Таким же, как я. Я уставилась на страницу с опрятными маленькими буквами и тщательными рисунками, но ничего не видела. Кто был таким же, как я?

Никто. Я думала об этом раньше, но лишь мельком, признавая только то, что проблема существует. Однако она казалась отдаленной и не требующей немедленного решения. В колонии Северная Каролина, насколько я знала, существовал только один официальный врач — доктор Фентиман. Я фыркнула и сделала еще глоток чая. Даже Мюррей МакЛеод и его патентованные средства были лучше; по крайней мере, в своем большинстве они были не опасны.

Я пила чай, размышляя о Розамунде. Простая истина заключается в том, что я тоже не буду жить всегда. При удаче проживу достаточно долго, но не вечно. Мне нужно найти кого-нибудь, кому я смогу передать хотя бы часть своих знаний.

Сдавленное хихиканье донеслось от стола. «Нет, — подумала я с сожалением, — не Брианна».

Она была бы самым логичным выбором; она, по крайней мере, знала о современной медицине. Не нужно было преодолевать невежество и суеверие, не надо убеждать в пользе асептики, в опасности, исходящей от микробов. Но у нее не было никакой склонности, никакого инстинкта к лечению. Он не была брезглива и не боялась крови; она помогала мне при приеме родов и небольших хирургических процедурах, и все же у нее отсутствовало то особенное сочетание сочувствия и жестокости, необходимое для врача.

«Возможно, она больше ребенок Джейми, чем мой», — думала я, наблюдая переливы света от очага в прядях ее распущенных волос. У нее была его храбрость, его большая мягкость, но это была храбрость воина, мягкость силы, которая могла убивать, если необходимо. Мне не удалось передать ей мой дар; знание крови и костей, знание человеческого тела.

Голова Брианны резко поднялась, повернувшись к двери. Марсали тоже повернулась туда, прислушиваясь.

Звук был едва слышен за стуком дождя, но зная, что он есть, я могла услышать мужской голос, начавший запев. Пауза, потом слабое грохотание, которое могло быть звуком отдаленного грома, но не являлось им. Мужчины спускались от хранилища в горах.

Кенни Линдсей попросил Роджера спеть для Розамунды гэльский плач по мертвому.

— Она не была шотландкой, — сказал Кенни, вытирая глаза, затуманенные слезами, — и даже не была набожной, но она любила петь и всегда восхищалась твоим пением, МакКензи.

Роджер никогда раньше не исполнял песни плача, и я знала, даже не слышал их.

— Не волнуйся, — пробормотал Джейми, положив ладонь на его руку, — просто нужно быть очень громким.

Роджер серьезно кивнул головой, соглашаясь, и отправился с Джейми и Кеннетом на солодильню выпить виски и узнать все возможное о жизни Розамунды, чтобы лучше оплакать ее кончину.

Хриплое пение исчезло; ветер сменил направление. Лишь благодаря порыву ветра мы услышали их так рано. Теперь они направились вниз от Риджа, чтобы собрать людей из дальних хижин и привести их в дом, где они будут всю ночь пировать, петь песни и рассказывать истории.

Я невольно зевнула, вспомнив про ночное бодрствование. «Я не смогу выдержать его», — тревожно подумала я. За последние сутки мне пришлось поспать лишь несколько часов этим утром — недостаточно, чтобы выдержать гэльские поминки и похороны. К утру все этажи будут забиты телами, пахнущими виски и мокрой одеждой.

Я снова зевнула, потом мигнула, и потрясла головой, чтобы прочистить ее. Каждая косточка в моем теле болела от усталости, и я желала только лечь и проспать несколько дней.

Углубившись в мысли, я не заметила, как Брианна подошла ко мне. Она обняла меня за плечи и притянула к себе. Марсали вышла; мы были одни. Она стала медленно растирать мои плечи и шею своими длинными пальцами.

— Устала? — спросила она.

— Мм. Да, — ответила я. Потом закрыла журнал и откинулась назад, с облегчением расслабившись. Я не осознавала раньше, насколько была напряжена.

Большая комната была прибрана для поминок. Миссис Баг присматривала за барбекю. Женщины зажгли по свече в каждом конце стола, и тени от них метались на побеленных стенах, когда пламя дергалось от случайного сквозняка.

— Я думаю, что это я убила ее, — внезапно произнесла я. — Это из-за пенициллина.

Длинные пальцы не останавливали своего успокаивающего движения.

— Да? — пробормотала она. — Но у тебя не было выбора, не так ли?

— Нет.

Дрожь облегчения пробежала по моему телу, как от смелого признания, так и от ослабления болезненной напряженности в шее и плечах.

— Все в порядке, — мягко произнесла она, потирая и поглаживая. — Она бы все равно умерла, не так ли? Это печально, но ты все сделала правильно. Ты сама знаешь это.

— Знаю, — к моему удивлению, единственная слеза скатилась по моей щеке и упала на бумагу. Я сильно моргнула, пытаясь не расплакаться. Я не хотела волновать Брианну.

Она была спокойна. Ее руки оставили мои плечи, и я услышала царапанье ножек стула. Потом руки обняли меня, и я прислонилась спиной к ее груди. Она просто держала меня, позволяя мерному повышению и падению ее грудной клетки успокаивать меня.

— Однажды я обедала с дядей Джо, как раз после того, как он потерял больного, — произнесла она. — Он сказал мне об этом.

— Да? — я была немного удивлена; я не думала, что Джо станет говорить с ней о таких вещах.

— Он не собирался. Но я видела, что его что-то беспокоит, и спросила. Ему нужно было выговориться, и никого, кроме меня, не было. Позже он сказал, что как будто поговорил с тобой. Я не знала, что он называл тебя леди Джейн.

— Да, — отозвалась я, — из-за моей манеры говорить. Так он сказал.

Я почувствовала дыхание тихого смеха возле своего уха и улыбнулась в ответ. Я закрыла глаза и увидела моего друга, жестикулирующего во время страстного монолога, с горящим от сдержанного смеха лицом.

— Он сказал, что когда это случается, иногда в больнице назначается формальное расследование. Не то чтобы расследование, просто собираются врачи, чтобы услышать подробности, понять, что пошло не так. Он сказал, что это как исповедь, рассказать тем, кто может тебя понять. И это помогает.

— Мм-хм.

Она тихонько покачивалась, успокаивая меня, как Джемми.

— Тебя это беспокоит? — спросила она тихо. — Не только Розамунда, но и то, что ты одинока? У тебя нет никого, кто действительно может понять тебя?

Ее руки обняли меня, пересекаясь на моей груди. Молодые большие сильные руки с чистой кожей, пахнущие свежим хлебом и земляничным джемом. Я взяла одну ее руку и прижала ладонью к моей щеке.

— Очевидно, это так, — сказала я.

Ладонь погладила мою щеку и исчезла, потом нежно погладила мои волосы.

— Все будет хорошо, — сказала она, — все будет в порядке.

— Да, — согласилась я и улыбнулась, несмотря на слезы, застилающие глаза.

Я не могла научить ее быть врачом, но очевидно я сумела, сама не подозревая как, научить ее быть матерью.

— Ты должна пойти и поспать, — сказала она, убирая руки. — Они доберутся сюда не раньше, чем через час.