— Ха, ты грубая дура! Ты и… — пронзительные крики миссис Баг внезапно прекратились, и я снова развернулась, чтобы увидеть, как Брианна, которая, по-видимому, обошла вокруг дома и зашла через кухню, подняла сразу уменьшившуюся в размерах миссис Баг над полом, обхватив ее за талию, а другой рукой зажала ей рот. Маленькие ноги миссис Баг бешено пинались, ее глаза пучились над рукой Брианны. Бри закатила глаза, взглянув на меня, и отступила к кухонной двери, унося пленницу с собой.

Я повернулась, чтобы разобраться с миссис Чизхолм, но увидела только серую юбку, которая мелькнула, исчезая за углом. Вопль ребенка звучал, как удаляющаяся сирена. Метла лежала возле моих ног. Я подняла ее и вошла в свой кабинет, закрыв за собой дверь.

Я закрыла глаза, схватившись за пустую столешницу. Внезапное иррациональное желание стукнуть кого-нибудь, разбить что-нибудь овладело мной. Я стукнула кулаком по столешнице и ударяла снова и снова, но она была сделано солидно и крепко, так что мои удары даже не производили громкого стука, и я остановилась, задыхаясь.

Что же, спрашивается, происходит со мной? Каким бы раздражающим не было вмешательство миссис Баг, оно не могло так сильно вывести меня из себя. Как не могла и материнская скандальность миссис Чизхолм; она и ее маленькие разбойники все равно рано или поздно покинут дом. Лучше рано, конечно.

Мое сердце замедлило свой бешеный стук, но колючки раздражения еще щипали мою кожу, как крапивная сыпь. Я попыталась избавиться от них, открыв большой буфет, чтобы удостовериться, что ни миссис Баг, ни детские набеги не испортили действительно важных вещей.

Нет, все было в порядке. Все стеклянные банки были протерты и влажно поблескивали в солнечном свете синими и зелеными кристаллами, но все были на своих местах с аккуратными ярлычками на них. Пучки высушенных трав были тщательно вытряхнуты от пыли, но висели на своих гвоздях.

Вид собранных лекарств успокаивал. Я коснулась банки с мазью против вшей, чувствуя в себе благодарность скупца при виде большого количества и разнообразия мешочков, банок и бутылок.

Спиртовая лампа, бутылка спирта, микроскоп, большая пила для ампутации, банка с шовным материалом, пакет с паутиной — все было аккуратно расставлено по полкам, подобно новичкам-новобранцам самого разного роста перед сержантом-инструктором по строевой подготовке. Миссис Баг могла слишком много о себе воображать, но я не могла не признать ее достоинств, как домоправительницы.

Единственным предметом в кабинете, к которому не прикоснулась ее рука, был маленький кожаный мешочек, в котором лежал амулет. Амулет мне дала Найавене из племени тускарора, и он лежал отдельно от других вещей. «Как интересно, что миссис Баг не тронула его», — подумала я. Я никогда не говорила ей, что это такое, хотя мешочек с перьями ворона и дятла, воткнутыми в узел, несомненно, выглядел индейским. Находясь менее года в колониях и меньше месяца в Ридже, миссис Баг относилась к индейским вещам с глубоким недоверием.

Аромат щелочного мыла висел в воздухе, как укоризненный призрак домоправительницы. Полагаю, что я не могла ее обвинять — заплесневелый хлеб, гнилая мякоть дыни и яблока могли быть для меня частью эксперимента, но для миссис Баг они могли быть только вопиющим оскорблением бога чистоты.

Я вздохнула и закрыла буфет, добавив слабый аромат лаванды и едкий запах щелочи к призрачному запаху гнилого яблока. Я теряла материалы моих опытов много раз и прежде, а данный эксперимент не был сложным для повторения и не находился на успешной стадии. Потребовалось бы не больше получаса, чтобы разложить новые кусочки хлеба и другие образцы. Но я не стану делать этого, нет времени. Джейми определенно начал собирать своих милиционеров, и через несколько дней они должны будут отправиться к Солсбери по приказу губернатора Трайона. То есть, мы должны будем… потому что я намеревалась отправиться вместе с ними.

Мне внезапно пришло в голову, что времени уже не было, когда я начинала предыдущий эксперимент. Я знала, что мы скоро уедем, и даже если бы появились какие-то обнадеживающие результаты, я не успела бы собрать, высушить и очистить плесень. Я знала это, и все же я начала его, упрямо следуя своим планам, как если бы жизнь все еще была спокойна и предсказуема, как если бы ничто не угрожало течению наших дней. Как если бы мои действия могли сделать это правдой.

— Ты действительно дура, Бьючемп, — пробормотала я, устало убирая завиток за ухо. Я вышла и закрыла дверь кабинета, отправившись устанавливать мир между миссис Баг и миссис Чизхолм.

На первый взгляд мир в доме был восстановлен, но тревожная атмосфера сохранялась. Женщины принялись за свою работу, хмурясь и тесно сжимая губы, даже Лиззи, терпеливая душа, недовольно цыкнула, когда один из детей пролил горшок с пахтой на ступеньки.

И даже воздух снаружи, казалось, потрескивал, как если бы рядом бушевала гроза. Когда я ходила от навесов к дому и обратно, я продолжала посматривать на небо над Чалой горой, почти ожидая грозовых туч, но небо было бледно-голубым, как бывает в конце осени, и не омраченным ничем, кроме легких перистых облаков.

Я не могла сосредоточиться ни на чем. Я перескакивала от одной задачи к другой, не доплетя косичку лука в кладовой, оставив миску с неошелушенными бобами на крыльце и порванные брюки на скамье с ниткой, свисающей из воткнутой в них иголки. Снова и снова я пересекала двор, направляясь неизвестно куда и не имея определенной цели.

Я поднимала глаза всякий раз, когда проходила мимо креста, как если бы надеялась, что он исчез со времени моего последнего прохождения, или на нем появилась некоторая, объясняющая все записка, аккуратно пришпиленная к дереву. Если не «Iesus Nazarenus Rex Iudaeorum», [89]то хоть что-нибудь. Но нет. Крест оставался на месте — два сосновых ствола, перевязанных веревкой. Ничего более. Если не считать того, что сам крест знаменует собой нечто большое. Просто я пока не знаю что.

Все остальные, казалось, разделяли мое рассеянное состояние. Миссис Баг, будучи не в духе от ссоры с миссис Чизхолм, не стала готовить обед и удалилась в свою комнату, сославшись на головную боль, хотя отказалась от моей медицинской помощи. Лиззи, обычно хорошо готовящая, сожгла мясо, и столб черного дыма запятнал дубовые балки над очагом.

По крайней мере, Мюллеры не болтались под ногами. Они привезли с собой бочонок пива и после завтрака удалились в хижину Брианны, приятно проводя время.

Тесто для хлеба отказалось подниматься. У Джемми лез новый зуб, и он плакал, плакал и плакал. Непрерывные крики натянули нервы всех окружающих — включая мои — до опасной точки. Мне хотелось предложить Бри убрать его за пределы слышимости, но я видела темные круги усталости под ее глазами и не решилась. Однако миссис Чизхолм, уставшая от постоянной битвы со своими детьми, не была столь деликатна.

— Ради Бога, девушка, почему бы тебе не унести его в свою хижину? — рявкнула она. — Если он такой голосистый, нет никакой необходимости всем это слышать!

Глаза Бри сердито сузились.

— Потому что, — прошипела она, — два ваших старших сына пьют в моей хижине вместе с немцами. Я не хочу мешать им!

Лицо миссис Чизхолм сильно покраснело. Прежде чем, она могла что-либо сказать, я подошла и взяла ребенка у Бри.

— Мы с ним немножко погуляем, хорошо? — сказала я, прижимая его к груди. — Нам нужен свежий воздух. Почему бы тебе не подняться и не лечь в мою кровать, дорогая? — сказала я Бри. — Ты, наверное, сильно устала?

— Угу, — сказала она, дернув уголком рта. — И римский папа немного католик. [90]Спасибо, ма.

Она поцеловала горячую мокрую щечку Джемми и исчезла на лестничной площадке.

Миссис Чизхолм бросила ей вслед сердитый взгляд, но увидев, что я смотрю на нее, закашлялась и позвала своих трехлетних близнецов, которые деловито ломали мою корзинку для шитья.

Холодный ветер снаружи стал большим облегчением после дымной кухни, и Джемми немного успокоился, хотя не прекратил корчиться и скулить. Он уткнулся горячим мокрым лицом мне в шею и, пуская слюни, яростно грыз платок.

Я медленно ходила туда и сюда по двору, поглаживая его и напевая тихо «Лиллибуллеро». [91]Я нашла прогулку успокаивающей, несмотря на капризы Джемми. Он был один, в конце концов, и не мог говорить.

— Ты мужчина, — сказала я ему, натягивая чепчик на яркую поросль, украшавшую его голову. — И как у мужчины, у тебя есть свои недостатки, но женская драка не входит в их перечень.

Я любила отдельных женщин — Бри, Марсали, Лиззи и даже миссис Баг, но должна признать, что в общей массе я предпочитала иметь дело с мужчинами. Было ли это недостатками моего воспитания — я, в основном, росла под наблюдением моего дяди Лэмба и его персидского слуги, Фироуза — моего участия в войне или собственной индивидуальности, но я считала мужчин успокоительно логичными и, за небольшим исключением, прямодушными.

Я оглянулась посмотреть на дом. Он безмятежно стоял среди элегантных каштанов, изящно пропорциональный и крепко построенный. В окне торчало лицо с высунутым языком и скошенными глазами над приплюснутыми к стеклу носом. Через холодный воздух до меня слабо донеслись высокие женские голоса и стук.

— Хмм, — произнесла я.

Не горя желанием отправляться в поход и содрогаясь при мысли о вовлечении Джейми в вооруженное столкновение любого рода, я, тем не менее, стала находить мысль о нахождении в компании двадцати или тридцати бородатых вонючих мужчин в течение недели или даже двух весьма привлекательной. Если же это означало спать на земле…

— И в жизни дождь бывает иногда [92]— сказала я Джемми со вздохом. — Но я полагаю, что ты только что узнал об этом, не так ли, бедняжка?

— Гых! — ответил он и согнулся от боли в деснах, сильно пнув коленями в мой бок. Я приспособила его удобнее у себя на бедре и дала пожевать ему свой указательный палец. Его десны были крепкие с твердыми узлами, и я почувствовала мягкое горячее пятно там, где собирался вылезть новый зуб. Пронзительный вопль донесся из дома, сопровождаемый криками и топотом бегущих ног.

— Ты знаешь, — сказала я, — думаю, что немного виски здесь не помешало бы, не правда ли?

Вытащив свой палец изо рта Джемми, я прижала его к груди и мимо креста нырнула под большую ель, как раз вовремя, поскольку двери дома распахнулись, и пронзительный голос миссис Баг зазвучал, как труба, в холодном воздухе.

До поляны с виски был длинный путь, но я не возражала. В лесу стояла благословенная тишина, и Джемми, укачанный движением, наконец, задремал, привалившись ко мне, как тяжелый мешочек с песком.

Деревья уже потеряли свою листву, и мои ноги по лодыжки погружались в золотисто-коричневый ковер. Семена кленов летали по ветру, задевая мою одежду, словно крылья. Вверху пролетал ворон. Он издал неистовый хриплый крик, и ребенок дернулся в моих руках.

— Тсс, — сказала я, прижимая его к себе. — Ничего страшного, милый, это только птица.

Однако я посмотрела ему вслед и прислушалась, нет ли второго ворона. Они были птицами предзнаменования, по крайней мере, так утверждало горское поверье. Один ворон означал изменения, два — удачу, а три — несчастье. Я попыталась больше не думать про это, но Найавене когда-то говорила, что ворон был моим проводником и моим тотемом, и я никогда не могла видеть большие черные тени наверху без некоторого содрогания.

Джемми пошевелился, издал пронзительный крик и замолчал. Я погладила его и возобновила подъем, задаваясь вопросом, какое животное было его тотемом?

«Духи животных выбирают вас, — сказала мне Найавене, — не наоборот. Вы должны внимательно следить за признаками и предзнаменованиями и ждать, когда к вам придет ваше животное». У Иэна был волк, у Джейми — медведь, так, по крайней мере, говорили тускарора. Я тогда подумала, что делать тем, у кого таким животным будет нечто унизительное, например, землеройка или навозный жук, но была слишком вежлива, чтобы спросить.

Только один ворон. Я все еще могла слышать его карканье, хотя он уже исчез из вида, но никаких криков не раздалось из ельника позади меня. Предзнаменование изменений.

— Ты мог бы не беспокоиться, — сказала я вслед птице тихо, чтобы не разбудить ребенка. — Вряд ли мне нужно твое предсказание. Я и так знаю.

Я медленно поднималась, слушая дуновения ветра и более глубокий звук собственного дыхания. Изменения были в самом воздухе, запахи зрелости и смерти разносились по ветру, и дыхание зимы ощущалось в прохладе дня. Ритмы вращающейся земли приносили свои перемены, которые ожидались, и которые ум и тело принимали с осознанием — и в целом — с миром. Но наступающие сейчас изменения имели другую природу и потому тревожили душу.